Феномен терроризма пореформенной России

Содержание

Введение              3

Глава 1 Идея терроризма в России во второй половине XIX - начале ХХвв. 12

1.1 Истоки русского терроризма              12

1.2 Террор «Народной воли»              28

1.3 Неонароднический экстремизм: теория и практика              38

Глава 2 Пореформенная Россия: отношение к терроризму              65

2.1 Власть и терроризм              65

2.2. Общество и терроризм              86

2.3 Социально-психологический портрет российского террориста              95

Заключение              104

Примечания              109

Список используемых источников и литературы              123

Приложения              127

Введение

Политическая жизнь России во второй половине XIX - начале XX века нераз­рывно связана с зарождением, развертыванием и угасанием террористической борь­бы против существовавших форм государственности, проводимой наиболее непри­миримыми и оппозиционно настроенными партиями и движениями. Целесообраз­ность и оправданность попыток изменить политическое устройство государства при помощи насилия всегда приковывали внимание историков.

Актуальность данной дипломной работы видится следующим образом. Терро­ризм, ставший бедствием человечества в конце ХХв., а с недавних пор захлестнув­ший и нашу страну, заставляет обратиться к истории. Правда существует опасность модернизировать события прошлого и привнести в анализ оценки, свойственные времени, в котором живет и пишет исследователь и тем самым отступить от принци­па историзма в угоду политической конъюнктуре. Однако при некоторой типологи­ческой схожести революционного терроризма XIX - начала XX веков, в нем все же больше отличного, нежели общего. И актуальность изучения истории терроризма оп­ределяется, прежде всего, исследовательскими, нежели политическими причинами.

Политический терроризм, оказавший столь глубокое воздействие на политиче­ское развитие России, до сих пор практически не исследован как специфическое яв­ление.

Прежде чем сформулировать проблему исследования, следует определиться с терминологией ибо, если в чем и сходятся авторы многочисленных исследований, посвященных феномену терроризма, так это в том, что дать четкое и исчерпывающее определение терроризма чрезвычайно сложно.1

Следует согласиться с мнением крупнейшего современного исследователя терроризма американского историка У. Лакера, что «никого не должен сдерживать тот факт, что не существует «общей научной теории» терроризма. Общая теория а рпоп невозможна, потому что у этого феномена чересчур много различных причин и проявлений». Лакер справедливо отмечает, что терроризм - это очень сложный фе­номен, по-разному проявляющийся в различных странах в зависимости от их куль­турных традиций, социальной структуры и многих других факторов, которые весьма затрудняют попытки дать общее определение терроризма.

На современном этапе существует большое количество научных определений терроризма. Приведем некоторые из них. «Терроризм есть мотивированное насилие с политическими целями» (Б.Крозье, Великобритания).   «Терроризм - это система-

тическое запугивание правительств, кругов населения и целых народов путем еди­ничного или многократного применения насилия для достижения политических, идеологических или социально-революционных целей и устремлений» (Г.Дэникер, Швейцария). Терроризм -это «угроза использования или использов^дше насилия для достижения политической цели посредством страха, принуждения или запугивания» (сборник под ред. Александера (США) «Терроризм: теория и практика»).

Российские исследователи В.В. Виктюк и С.А. Эфиров считают данные опре­деления, с одной стороны, отражающими некоторые сущностные черты терроризма, а с другой - чересчур широкими и формальными, что позволяет распространить их и на другие формы вооруженной борьбы, поэтому они предлагают свою дефиницию терроризма. «Терроризм, - пишут они, - это политическая тактика, связанная с ис­пользованием и выдвижением на первый план тех форм вооруженной борьбы, кото­рые определяются как террористические акты.»3

Нетрудно заметить, что дефиниция, предлагаемая В.В.Виктюком и С.А.Эфировым, также не носит универсального характера и привязана прежде всего к терроризму 1970-1980-х годов на Западе. Достаточно приложить ее к «дезоргани­заторской» деятельности землевольцев 1870-х годов, рассматривавших террор преж­де всего как орудие самозащиты и мести, и становится очевидным, что современная политологическая терминология «не срабатывает» применительно ко многим кон­кретно-историческим ситуациям.4

По-видимому, дать некое всеобщее определение терроризма весьма затрудни­тельно (если вообще возможно). Хотя очевидно, что его неотъемлемыми чертами являются угроза жизни и безопасности людей и политическая мотивировка приме­нения насильственных действий. Терроризм, с одной стороны, явление универсаль­ное, по крайней мере для Европы и Северной Америки, начиная со второй половины Х1Хв., то обостряющееся, то исчезающее на десятилетия, с другой - возникновение и деятельность террористических организаций в разных странах были обусловлены конкретно-историческими причинами и имели весьма различные последствия.5

Поэтому, говоря о терроризме в России, следует, по-видимому, опираться не на универсальные дефиниции, а попытаться выработать (или подобрать) то определе­ние, которое наиболее адекватно отражает российскую специфику второй половины XIX —начала XX веков.

По-видимому, наиболее исчерпывающее и краткое определение терроризма, отвечающее реалиям рассматриваемого периода, было дано американским истори-

ком Дж. Хардманом в статье «Терроризм», впервые опубликованной в четырнадца­том томе «Энциклопедии социальных наук» в 1934 году. «Терроризм, - отмечал Хардман, - это термин, используемый для описания метода или теории, обосновы­вающей метод, посредствам которого организованная группа или партия стремиться достичь провозглашенных ею целей преимущественно через систематическое ис­пользование насилия. Террористические акты направляются против людей, которые как личности, агенты или представители власти мешают достижению целей такой группы».6

Существенным является положение, сформулированное Хардманом, что «тер­роризм как метод всегда характеризуется не только тем фактом, что он стремиться вывести из равновесия законное правительство или нацию, но также продемонстри­ровать массам, что законная (традиционная) власть больше не находиться в безопас­ности и без вызова. Публичность террористического акта является кардинальным моментом в стратегии терроризма. Если террор терпит неудачу в том, чтобы вызвать широкий отклик в кругах за пределами тех, кому он напрямую адресован, это будет означать, что он бесполезен как орудие социального конфликта. Логика террористи­ческой деятельности не может быть вполне понятна без адекватной оценки показа­тельной природы террористического акта».7

При известных отличительных признаках таких дефиниций, как «террор», «экстремизм», «оппозиционный терроризм», «революционный терроризм», в ди­пломной работе они используются в качестве синонимов понятия «терроризм».

Спорным среди историков и политологов является вопрос относительно вре­мени возникновения терроризма. Представляется справедливым мнение историков, относящих возникновение явления, именуемого «терроризмом», к последней трети XIX - началу XX веков. Разумеется, политические убийства практиковались и ра­нее, как отдельными лицами, так и организациями. Однако говорить о соединении идеологии, организации и действия, - причем носящем публичный характер, - сле­дует лишь применительно к последней трети XIX века.

В настоящий момент существует большое количество классификаций терро­ризма, характеризующих это явление с различных сторон. Наиболее распространен­ным является деление терроризма на три типа, каждый из которых характеризуется его собственной идеологией и способом действия - ассоциируемых с анархизмом, с социальной революцией и с борьбой за национальное освобождение.

Американский историк З.Ивиански, широко исследовавший различные аспек­ты терроризма, связывает возникновение российского революционного терроризма прежде всего с борьбой за социальную революцию; однако позднее, в начале XX ве­ка, в Российской империи были представлены и другие типы терроризма - анархист­ский и национально-освободительный.9

В работе речь идет о терроризме, направленном, в конечном счете, на осущест­вление социальной революции. Рассматривается ряд организаций, практиковавших в своей деятельности указанный тип терроризма («Земля и Воля», «Народная Воля», Партия социалистов-революционеров/

Историография проблемы

Парадокс историографической ситуации заключается в том, что, с одной сто­роны, отечественными исследователями опубликованы многочисленные работы, по­священные тем или иным аспектам революционного движения в России, в которых в той или иной степени затрагивалась и проблема революционного терроризма. С дру­гой стороны, история революционного терроризма как самостоятельная исследова­тельская проблема стала рассматриваться в отечественной историографии совсем недавно, в середине 1990-х гг. В 1994 и 1995 годах в Москве под эгидой общества «Мемориал» состоялись две конференции, посвященные терроризму в истории Рос­сии. Материалы второй из них - «Индивидуальный политический террор в России. XIX - начало ХХв. История. Идеология. Социальная психология», были опублико­ваны.10

Материалы сборника весьма разнообразны: наряду с концептуальными статья­ми, в которых предпринимаются попытки оценить влияние терроризма на русское общество начала XX века (И.М. Пушкарева, М.И. Леонов),11 в нем представлены весьма ценные сообщения, статьи, посвященные отдельным аспектам деятельности террористических организаций, истории провокации, публицистика.

Материалы сборника отчасти отражают еще один аспект историографической ситуации - крайнюю политизированность, поспешную переоценку ценностей, осу­ществляемую историками. Авторы многочисленных статей не просто «дегероизи-руют» революционеров-террористов, но прямо объявляют их преступными типами, несущими главную ответственность за бедствия, постигшие Россию в XX веке. Ра­зумеется, определенная «переоценка ценностей» необходима. Однако она не должна сводиться к простой замене революционных «житий» на жития венценосцев, кото-

рые начинают выглядеть столь же безупречными, как ранее «пламенные революцио­неры».12

На настоящий момент наиболее ценными по вопросам российского революци­онного терроризма второй половины XIX -начала XX вв. являются работы О.В. Будницког.1 Этим исследователем впервые в отечественной историографии была предпринята попытка выработать концепцию истории терроризма в российском ос­вободительном движении. Будницкий занимается всесторонним изучением россий­ского терроризма в указанный период. В своих публикациях он затронул такие важ­ные проблемы как: генезис террористических идей; взаимовлияние идеологии и практики терроризма; этические и психологические основы различных направлений терроризма; причины участия женщин в терроре; психопатологический элемент в личностях террористов; идейная борьба по вопросам применения террористической тактики между различными течениями в российском революционном движении; воздействие терроризма на российское общество и власть.

Несмотря на то, что к теме терроризма отечественные историки стали обра­щаться лишь сравнительно недавно, проблема неоднократно затрагивалась в моно­графиях, посвященных истории российского революционного движения. Для ди­пломной работы особое значение имеют исследования по истории революционного народничества. В трудах советских историков народничества рассматривалась кон­кретная история революционных организаций, их идеология, практическая деятель­ность и т.д. Разумеется, многие из них несут на себе печать времени, поскольку их авторы были поставлены в жесткие идеологические рамки.14

Постсоветская историография народничества представлена рядом интересных исследований, в которых содержится иной, отличный от традиционного, взгляд на многие, казалось бы, уже изученные аспекты истории революционного движения в России.15

Как ни парадоксально, русский революционный терроризм начала XX века, сыгравший большую роль в жизни страны, потрясший современников, был практи­чески «не замечен» советской историографией.

Этому факту все же можно найти объяснение. Ведь признать крупную роль терроризма в политической жизни страны означало «преувеличить» значение «мел­кобуржуазных» партий или, что было еще «хуже», указать на причастность к терро­ризму большевиков, официально индивидуальный террор отвергавших.16 Отсюда и

соответствующие оценки: «Политические ...итоги террора социалистов-революционеров были равны нулю».17

Однако в целом отечественная историография внесла немалый вклад в разра­ботку отдельных сторон проблемы.

Условно в отечественной историографии эсеровского террора можно выделить четыре периода. Первый — со второй половины 1910-х по начало 1930-х гг., когда современники, очевидцы и непосредственные участники событий пытались осмыс­лить террор как явление, собрать и проанализировать доступные документы и свиде­тельства. В эти же годы продолжал создаваться немалый корпус мемуарной литера­туры.

Второй этап историографии приходится на середину 1930-х — конец 1950-х гг. — время наибольшего идеологического давления на гуманитарное знание в це­лом. Отечественные историки тогда не имели возможности объективно изучать дея­тельность партий, выступавших в начале XX века на политической сцене в качестве оппонентов большевиков. И уж вовсе запретной темой был индивидуальный поли­тический террор, изучение которого в контексте политической реальности Советско­го государства зачастую вызывало у руководителей идеологического аппарата ВКП (б) - КПСС необоснованные аллюзии о пропаганде методов, могущих быть на­правленными на борьбу с существовавшим режимом.

Третий этап развития историографии условно обозначается серединой 1960-х — серединой 1980-х гг. В это время было продолжено изучение истории партии эсе­ров и политического террора как немаловажного фактора этой истории на основе дос­тупного комплекса документов.

Четвертый период историографии начинается с конца 1980-х гг. Он характе­ризуется прежде всего вовлечением новых многочисленных источников в поле зре­ния историографии, а также идейной свободой каждого автора как при определении ракурса проблем, так и их концептуальной оценки. Однако это не избавило некото­рых  историков  от  многообразных  идеологических  клише  и  неглубокого  про-

1Я

никновения в суть изучаемых вопросов.

В связи с «открытием» многих, ранее недоступных, архивных фондов, публи­кацией источников по истории небольшевистских революционных партий, в 1990-е годы появляется ряд монографических исследований, статей, защищаются диссер­тации, посвященные истории политических партий начала века, в которых значи-

тельное внимание уделяется проблемам революционного терроризма. Среди них исследования о партии эсеров М.Л.Леонова, К.Н. Морозова, Р.А. Городницкого.19

Данные о деятелях революционных социалистических партий и реакции- вла­стных структур на деятельность террористов содержатся в работах, посвященных исследованию карательных органов Российской империи. В книге Ч.Рууда и С.А.Степанова20 рассказывается о механизмах функционирования Департамента по­лиции, его роли в вербовке провокаторов. Авторы подробно останавливаются и на появлении в рядах полицейских ведомств «диссидентов», раскрывавших револю­ционерам имена многих тайных агентов.

Из других работ, затрагивающих проблему деятельности органов политическо­го сыска, нужно отметить работы И.В. Оржеховского, Г.З.Головкова и С.Н.Бурина, а также Ф.М.Лурье.21 Последние две написаны в популярной форме, и имеют своей целью познакомить читателей с основными вехами борьбы политической полиции с революционным движением. К недостаткам данных работ следует отнести узость источниковой базы — архивные документы не были привлечены исследователями при разработке поставленных проблем.22

Большое внимание различным аспектам истории революционного терроризма в России уделялось зарубежными историками. Следует указать монографии и статьи А. Улама, Д. Харди, О.Радки, П.Аврича, М. Хилдермейера, Э. Найт, А. Ашера А.Гейфман и др.23

В тоже время проблема революционного терроризма в России как самостоя­тельная исследовательская задача длительное время не ставилась. Одна из немногих попыток сформулировать общую концепцию истории терроризма в России, предпри­нята в статье американского историка Н. Неймарка «Терроризм и падение импера­торской России». Ему же принадлежит ценная монография «Террористы и социал-демократы», в которой рассмотрена история наиболее заметных революционных ор­ганизаций в царствование Александра III.24

Среди всех западных исследований по истории терроризма в России наиболь­шую известность имеют работы А.Гейфман (Бостон, США). В приложении к книге Б.И.Николаевского была опубликована ее статья «Три легенды вокруг "дела Азе­фа"».25 А.Гейфман старается оспорить положение о двойной роли Азефа как лидера БО и полицейского провокатора, полагая, что Азеф действовал всегда как безуслов­ный, пусть и осторожный, правительственный агент, никогда не вовлекавший рево­люционеров в террористические акты. Помимо этих утверждений, А.Гейфман вы-

двигает версию о насильственном давлении, оказанном революционными ради­калами на бывшего директора Департамента полиции А.А.Лопухина., которое яко­бы и вынудило его пойти на раскрытие истинного лица Азефа. Обвиняя предшест­вовавших ей исследователей в излишнем доверии к источникам, исходящим из ре­волюционной среды, А.Гейфман сама пошла по пути безоговорочного и некритиче­ского принятия концепций и слухов, исходящих из недр полицейских структур.

Более капитальным выглядит труд А.Гейфман, изданный в 1993 году, которому она дала броское название «Убий».26 В нем рассматриваются предпосылки возникно­вения и распространения террора в Российской империи в начале XX века. А.Гейфман определяет появившееся тогда поколение революционеров всех партий как «террористов нового типа» — людей без определенных идеологических, партий­ных и моральных установок, тяготеющих к мрачным экстремистским группам. А.Гейфман видит в террористическом движении в основном его «изнанку»: участие в нем преступных элементов общества, психологическую неуравновешенность его участников, приток в террор не успевших сформироваться подростков и юношей. Не отрицая этих явлений, представляется не вполне оправданным распространять их влияние на все террористические организации и группы России начала XX века.

В целом книгу А.Гейфман можно охарактеризовать как наиболее яркое иссле­дование, представляющее консервативное крыло в историографии проблемы.27

Таким образом, в историографии существует большое количество работ, так или иначе касающихся вопросов революционного движения в России, однако, чис­ло фундаментальных исследований посвященных проблемам терроризма остается незначительным.

Кроме того, по исследуемой теме существует широкий круг разнообразных источников - программные документы политических партий и организаций, лис­товки, публицистика, мемуары, личная переписка.

Цель, проблема, задачи, методы дипломного исследования Целью данной работы является рассмотрение политического терроризма ( ре­волюционного народнического и неонароднического) как специфического феномена, свойственного российскому революционному движению на протяжении полувека. Из этого вытекает проблема, какие причины привели к появлению, обусловили ха­рактер и повторяемость этого феномена, имеющего немного аналогов в мировой ис­тории.(т.е. почему терроризм оказался столь живучим именно в России, почему каж-

дое из поколений русских революционеров обращалось вновь и вновь именно к это­му способу борьбы, причем интенсивность и размах последней оказывались с каж­дым разом все масштабнее). Реализацию цели и решение обозначенной проблемы предполагается осуществить посредством следующих задач:

Исследовать происхождение и генезис террористических идей в России;

-         Осветить взаимовлияние теории (идеологии) и практики терроризма;
Определить отношение властных структур и общества к терроризму;

-         Смоделировать социально-психологический портрет российского террориста.

В работе были использованы следующие методы: историко-генетический, ис-торико-типологический, историко-аналитический, сравнительно-исторический.

Структура дипломной работы

Поставленная цель и обозначенная проблема определили структуру работы, которая состоит из введения, двух глав и заключения. Дипломная работа снабжена примечаниями, списком использованной литературы, а также приложениями.

В первой главе: "Идея терроризма в России во второй половине XIX - начале XX вв.» рассматривается история формирования и развития террористических идей и их практической реализации с 1860-х годов до оформления в систему в работах идеологов терроризма конца 70-х годов XIX - начале XX века.

Во второй главе «Пореформенная Россия: отношение к терроризму» в центре внимания поставлены вопросы отношения к террору со стороны властных структур и общества, их реакция на деятельность террористических организаций. Кроме того, рассматривается социально-психологические характеристики лиц, участвовавших в терроре.

В заключении подведены итоги и сделаны обобщения.

Работа частично была опробирована на студенческой конференции по секции «История России» 20.04.2003г. Был озвучен доклад «Социально-психологический портрет российского террориста», который по итогам работы секции истории России вошел в «пятерку» лучших выступлений.

Глава1

Идея терроризма в России во второй половине XIX - начале ХХвв. 1.1 Истоки русского терроризма

Впервые мысль о допустимости убийства нескольких сотен людей, представ­ляющих опору режима, ради счастья народа прозвучала в одной их ранних проклама­ций 60-х годов - «К молодому поколению» (1961г.), написанной Н. В. Шелгуновым. «Дворянство и партия дворянская» - признаются автором исключительно как: «.. .враг народа, враг России», отсюда следует, что: «жалеть его нечего, как не жалеют вредные растения при расчистке огорода».1 Далее Щелгунов пишет: «...что значит какая-нибудь сотня людей, когда этой жертвой покупается счастье народа!». Однако он на­деется, что «... до этой цифры не дойдет. Стоит сделать один пример с теми, кто не идет на добровольную уступку, - остальные согласятся.».2 И эта философия сразу же не осталась не востребованной.

Другая прокламация - «Молодая Россия», появившаяся в Петербурге весной 1862г. подхватила идею «революции кровавой и неумолимой». Прокламация призы­вала к расправе с домом Романовых и «императорской партией», куда зачислялись помещики, чиновники, купцы и все имущие. «Скоро, скоро наступит день, когда мы распустим великое знамя будущего, знамя красное и с громким криком «Да здравст­вует социальная и демократическая республика русская!» двинемся на Зимний дворец истреблять живущих там. Может дело кончится одним истреблением императорской фамилии, т.е. какой-нибудь сотни, другой людей...».3 Таким образом, был определен первоочередной объект террора.

Однако авторов не смущало, что прольются реки крови и погибнут многие не­винные люди. Они обещали быть последовательнее не только «жалких революционе­ров 48 года, но и великих террористов 92 года» и пролить, если понадобиться, втрое больше крови, чем это сделали якобинцы во время Французской революции конца ХУШв.

Соблазн террористической идеи, кроме того, что ее реализация, казалось, вела кратчайшим путем к цели, заключался еще и в своеобразной «гуманности». С одной стороны, истребление «сотни, другой» людей, а с другой, если придется издать крик: «В топоры!» - «...тогда бей императорскую партию, не жалея, как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, если эта подлая сволочь осмелиться выйти на них, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по горо-

дам и селам! Помни, что тогда, кто будет не с нами, тот будет против, тот наш враг, а врагов следует истреблять всеми способами!».4Автор прокламации остался властям неизвестен. Им был студент Московского университета Петр Заичневский,

Взгляды историков о значении прокламации, а также о влиянии «Молодой Рос­сии» на формирование в дальнейшем идеологии терроризма различны.5

Так, или иначе, прокламация вызвала различную реакцию у современников. По словам одного из них (радикала Ольшевского Л.), некоторое время в обществе ни о чем другом не говорили. Восприятие было неоднозначным: одни осуждали, другие приветствовали.6

Призывы «Молодой России» оказались весьма на руку властям, ужесточившим репрессии против смутьянов, а также охранительной прессе, связавшей идеи прокла­мации с петербургскими пожарами лета 1862г. - в поджогах молва обвиняла студен­тов.

Однако Заичневский и его друзья были не одиноки в своих настроениях. Кельси-ев В.И., приезжавший в Россию весной 1862г., свидетельствовал впоследствии: «Мо­лодую Россию» никто не хвалил, но думавших с ней было множество; ей только в ви­ну ставили, что она разработала то, о чем молчать следовала».7

Несомненно, что идея цареубийства обсуждалась в радикальных кружках первой половины 1860-х годов. Но истоки применения террора на практике можно обнару­жить в деятельности организации Ишутина Н.А.- Худякова И.А. По видимому, боль­шинство ее участников не сомневалось в целесообразности такого акта. Разногласия вызывали лишь сроки и условия осуществления покушения.

Если верить показаниям Ишутина в следственной комиссии, «главной целью общества «Организации» - посредством революции устроить общество на социаль­ных началах».8 Цареубийство планировалось в том случае, если правительство отка­жется от реализации требований революционеров. Террористический акт должен был осуществить один из членов специальной глубоко законспирированной групп «Ад». Юрасов Д.А., один из активных участников ишутинского кружка, на следствии подтвердил наличие планов о создании «Ада». В случае необходимости, по его сло­вам, цареубийство должно было быть повторено. Он же показал, что члена «Ада» должны были «находиться во всех губерниях и должны знать о настроении крестьян и лиц, которыми крестьяне не довольны, убивать или отравлять таких лиц, а потом пе­чатать прокламации с объяснением, за что убито лицо».9

4 апреля 1866 года Каракозов Д.В., наслушавшись разговоров в кружке своего двоюродного брата Ишутина, стрелял в Александра II, открыв тем самым эпоху тер­роризма в России. Решение стрелять в царя Каракозов принял, по-видимому, само­стоятельно, но, несомненно, под впечатлением речей, которые велись в кружке. Об этом в частности свидетельствует определенное сходство между покушением Карако­зова и предписанием тех действий которые должен совершить член группы «Ад» от­правляясь на задание. Прежде всего в одиночку, «..в кармане его должны находиться прокламации, объясняющие причины преступления и требования, желания «Ада», а так же необходимо было «...иметь .во рту гремучую ртуть чтобы, совершивши пре­ступление, раскусить ее, убить тем самым себя».10 Нечто подобное наблюдаем в по­ступке Каракозова: совершал преступление самостоятельно, при задержании у него были изъяты, по мимо прочего, «...стеклянный пузырек с синильной кислотой, поро­шок в два грамма стрихнина и восемь порошков морфия», а так же две прокламации «Друзьям рабочим». *1

Таким образом, реализовалась попытка воплотить на практике предполагаемого члена «Ада».

Выстрел Каракозова был воспринят современниками не однозначно: если боль­шая часть общества осудила этот поступок, то в среде радикальной молодежи, напро­тив, возрос интерес к террору. «Террористические настроения в среде революционной молодежи конца 60-х годов пользовались значительным распространением. Эта моло­дежь находилась под сильнейшим впечатлением от события 4 апреля 1866 года, - пи­сал знаток эпохи 60-х годов Б.В, Козьмин....Каракозов и его покушение - обычная тема для разговоров в среде революционной молодежи того времени...»12 В результа­те, радикальная среда конца 1860-х годов породила первую в России последовательно террористическую организацию - «Народную расправу», а террористические на­строения оформились в своеобразную террористическую программу - «Катехизис ре­волюционера», создателем которых являлся С.Г. Нечаев.

По мнению А.Ю.Минакова, исследовавшего публицистическое наследие Нечае­ва С.Г., сильное влияние на складывание мировоззрения последнего и его политиче­ской программы оказала нелегальная публицистика М.А.Бакунина (статьи опублико­ванные в эмигрантском журнале «Народное дело» (1868, №1). Влияние Бакунина на Нечаева выразилось не в усвоении последним собственно анархических идей, а в ис­пользовании сугубо «практических» моментов бакунинской программы, нацеленных прежде всего на подготовку «насильственного переворота».13 Но это влияние наблю-

дается еще до вынужденного переезда Нечаева за границу. Позднее, оказавшись в Же-неве(апрель 1869г), он быстро сошелся с М.А. Бакуниным и Н.П. Огаревым, которые полагали, что за спиной Нечаева в России осталась мощная организация, энергично готовящая крестьянский бунт. В результате сотрудничества с указанными революцио­нерами-эмигрантами был создан ряд ультрареволюционных прокламаций: «Постанов­ка революционного вопроса», «Начало революции», а также журнал «Народная рас-права»(№1) и «Катехизис революционера». Всего же, по подсчетам исследователей, вышло около двух десятков прокламаций14. Однако следует рассмотреть указанные издания, поскольку именно они несут на себе яркий отпечаток «нечаевщины», а сле­довательно в полной мере позволяют отразить ту теоретическую базу на основе кото­рой в последствии была создана и действовала организация «Народная расправа».

Наибольшей известность пользуется «Катехизис революционера», в котором впервые в русской революционной мысли была сформулирована детальная программа широкомасштабной террористической деятельности, ведь до нечаевского дела встре­чаются лишь фрагментарные наброски таковой.

В «Катехизисе» «все это поганое общество» дробилось на шесть категорий. В первую категорию попадали люди «не отлагаемо осужденные на смерть», «особенно вредные для революционной организации», а также те, чья «внезапная и насильствен­ная смерть... может навести наибольший страх на правительство». Ко второй группе были отнесены люди, «которым даруется только временная жизнь, дабы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта». Относительно лиц после­дующих четырех категорий - «высокопоставленных скотов или личностей, не отли­чающихся ни особенным умом и энергиею», «государственных честолюбцев и либе­ралов с разными оттенками», доктринеров, конспираторов и революционеров «в праздно-глоголющих кружках и на бумаге», женщин и т.д. - насильственная смерть не предусматривалась, однако их собирались использовать для революционных предпри­ятий одних «эксплуатировать всевозможными манерами и путями ...сбить их с тол­ку,... сделать их своими рабами», других «скомпрометировать донельзя, ...и их рука­ми мутить государство».15

Кроме того, «Катехизисе» дается характеристика подлинного революционера.

Определяющая черта революционера - ненависть к действительности: «Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире, - настаивал Нечаев, - если он может остановиться перед истреблением положения, отношения или какого-

нибудь человека, принадлежащего к этому миру, в котором все и все должны быть ему ненавистны».16

В своих рассуждениях Нечаев исходил из того, что в среде революционеров должна существовать жесткая иерархия. По мысли Нечаева, должны существовать революционеры «второго и третьего разрядов», или как он их называет, «не совсем посвященных» 17

Таким образом, «Катехизис революционера» рисует картину предельно замкну­той иерархической касты, ставящей себя не только над обществом, но и над теми, кого Нечаев именовал «народом».

Нисколько не уступает, и даже в чем то превосходит «Катехизис» прокламация «Начала революции»(продукт совместного творчества Бакунина и Нечаева), которая «является одним из самых экстремистских документов в истории мировой леворади­кальной мысли».18.

Первый номер журнала «Народная расправа» вписывается в общую канву пред­шествующих изданий. В нем совершенно исключительное место отводилось апологии ишутинского дела. Именно с него «началась эра революционного понимания», «мощ­ные образы ишутинцев крепко запечатлелись в головах юношества и сделались образ­цами». Выстрел же Каракозова объявлялся Нечаевым «начинанием нашего святого дела».19

Исследователи отмечают родственные черты организаций Ишутина и Нечаева, такие как: применение мистификаторских приемов, возвышение принципа «цель оп­равдывает средства», сходство многих идей, методов, а также некоторых личных ка­честв руководителей.20 Возможно, Нечаев сознательно заимствовал некоторые суще­ственные элементы революционной практики ишутинцев. Однако, по мнению А.Ю Минакова, многие «совпадения можно объяснить не только прямым заимствованием опыта «каракозовщины», но и наличием некой внутренней логики развития замкну­тых левоэкстремистских группировок, заставляющей проходить их в своем развитии сходные стадии.21

Возвращаясь к журналу «Народная расправа», необходимо отметить, что в нем содержались и «практические» рекомендации единомышленникам. Это была обшир­ная террористическая программа, предусматривающая последовательное и целена­правленное уничтожение определенных слоев населения: чиновников, военачальни­ков, предпринимателей, чинов III Отделения, консервативных журналистов и т.д. Од­них следовало бы «положительно истреблять, безо всяких рассуждений», у других не-

обходимо было «отбирать их экономические силы и средства» или же «уничтожать эти силы и средства», третьих надобно заставлять молчать «хотя бы лишением языка» и т.п. Члены же III Отделения «должны быть казнены самым мучительным образом и в числе самых первых». Но главным пунктом «практических действий» было «ис­требление царя со всей семьей, со всеми чадами и домочадцами, со всей, так называе­мой ектенией, для искоренения формы государя вообще».22

Позже весь этот комплекс разрушительных идей, сформулированных в указан­ных документах, Нечаев и попытался реализовать на практике в России, предвари­тельно заручившись бакунинским мандатом представителя «Всемирного революци­онного союза».

В начале сентября 1869г. он появляется в Москве, где за три с небольшим месяца создает организацию «Народная расправа». Ближайшей целью которой была подго­товка государственного переворота. Тщательно законспирированная, жестко центра­лизованная, построенная по иерархическому принципу и подчиняющаяся таинствен­ному «Комитету» (Нечаеву), «Народная расправа» насчитывала в своих рядах не­сколько десятков «пятерок». Внутри нее был установлен тотальный контроль за каж­дым членом организации. Для ее создания и поддержания боевого духа Нечаев посто­янно использовал ложь и мистификацию. В ноябре 1869г. в организации возник кон­фликт между Нечаевым и студентом И.И. Ивановым, последний отказался выполнять распоряжения. Вследствие чего, был обвинен в предательстве и был уничтожен в пол­ном соответствии с шестнадцатым параграфом «Катехизиса» - «прежде всего должны быть уничтожены люди, особенно вредные для организации»23 при содействии еще четырех человек из «Народной расправы». Вскоре организация была разгромлена III Отделением, а Нечаев бежал за границу.

Таким образом, Нечаеву удалось осуществить только один «террористический» акт, и к удивлению его жертвой стал не правительственный чиновник или реакцион­ный публицист, а студент, позволивший сомневаться в некоторых действиях руково­дителя «Народной расправы».

«Нечаевщина» сформировала у русских революционеров отрицательное отно­шение к терроризму и заговорщичеству, проявлявшееся почти десять лет. Однако она оказалась отнюдь не случайным и преходящим явлением, как склонны видеть некото­рые исследователи. 24 Поэтому справедливо писал Б.П. Козьмин, что «необходимо от­казаться от оценки нечаевского дела, как какого-то «во всех отношениях монст-ра»(выражение Н.К. Михайловского), как случайного эпизода, стоящего изолированно

в истории нашего революционного движения, не связанного ни с его прошлым, ни с его будущим. Другими словами, необходимо дать себе отчет в том, что нечаевское де­ло, с одной стороны, органически связано с революционным движением предшест­вующих лет, а с другой - предвосхищает в некоторых отношениях ту постановку ре­волюционного дела, какую оно получило в следующее десятилетие».25

Следующим своего рода переходным этапом в развитии теории и практики тер­роризма является период с конца 1876г - по май 1879 (временные рамки условны и соответствуют времени создания организации «Земля и Воля - и тайному образова­нию внутри «Земли и Воли» террористической группы «Свобода или смерть»). Когда, с одной стороны террор не признавался большей частью революционеров, в качестве основного и необходимого метода борьбы, поскольку рассматривался как часть борь­бы политической, которая не являлась первоочередной, но с другой стороны он все чаще и чаще применяется на практике и все больше находит своих сторонников. Ко­торые постепенно консолидируются и позже создают организацию «Народная воля»

Этот период прежде всего связан с деятельностью важнейшей революционной организации второй половины 1870-х гг - обществом «Земля и воля»(1876-1879). Соз­дание «Земли и воли» было завершением длительного процесса объединения основ­ных революционных сил Севера и средней полосы России вокруг группы бывших «чайковцев»26 во главе с М.А. Натансоном.

Называться «Землей и волей» новое тайное общество стало не сразу, а лишь в 1878 году, но в исторической литературе укрепилось именно это, вышеуказанное, на­именование данной организации. Главным делом общества являлась организация по­селений в деревнях из числа членов организации.

В январе 1878 - апреле 1879гг. в России было совершено 6 террористических ак­тов в отношении крупных правительственных чиновников и одно в отношении импе­ратора, но только два из них были санкционированы, а последнее лишь частично под­держано «Землей и волей». Необходимо кратко рассказать о всех них, так как каждый террористический акт оказывал значительное воздействие на все революционное движение.

В начале следует обратить внимание на то, что события связанные с «процес­сом 193-х»,27 прежде всего его организация, результаты и последствия сильно озло­били революционеров против правительства и сыграли немалую роль в том, что не­которые из них стали использовать террористические методы борьбы с властями.

Поводом для первого в 1870-е гг. террористического акта стало телесное наказа­ние находившегося в Доме предварительного заключения в Петербурге члена учреди­теля «земли и воли» А.С. Емельянова (Боголюбова), произведенное 13 июля 1877 го­да по приказу петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова. 24 января 1878 года в Петербурге В.И. Засулич (бывший член кружка «южных бунтарей») по собственной инициативе стреляла в Ф.Ф. Трепова и тяжело ранила его. В.И. Засулич была аресто­вана и предстала перед судом присяжных, который 31 марта 1878 года оправдал ее.

Два следующих террористических акта были уже делом не одиночки, а создан­ной в конце 1877г. в Киеве революционной группы В.А. Осинского (в исторической литературе ее иногда называют также Южный Исполнительный комитет и кружок Осинского - Лизогуба). Несмотря на то, что сам В.А, Осинский с осени 1876 года был землевольцем, его группа действовала совершенно независимо от «Земли и воли».

23 февраля 1878 года в Киеве члены группы устроили покушение на товарища киевского прокурора М.М. Котляревского. В него стрелял сам В.А. Осинский в при­сутствии И..Н. Ивичевича и А.Ф. Медведева. Пуля застряла в шубе М.М. Котлярев­ского, не причинив ему вреда, а покушавшиеся скрылись.

Поводом для этого террористического акта было письмо заключенного в киев­ской тюрьме революционера В.Е. Малавского, где говорилось, что М.М. Котлярев-ский при обыске в своем присутствии приказал раздеть догола двух арестованных де­вушек - А.К. Калинову и Ю.Ю. Круковскую. Однако, по свидетельству Л.Г. Дейча, также сидевшего в это время в той же тюрьме, сообщение В.Е. Малавского не соот­ветствовало действительности.28

25 мая 1878 года в Киеве член группы В.А. Осинского Г.А. Попко смертельно ранил кинжалом главу киевской жандармерии Г.А. Гейкинга. Убийца сумел уйти от погнавшихся за ним лиц, застрелив одного из них и двух ранив. Поводом для данного террористического акта послужили два обстоятельства: 1) Г.А. Гейкинг руководил арестами участников «Чигиринского заговора» летом-осенью 1877; 2) Г.А. Гейкинга считали ответственным за аресты и ссылки в северные губернии ряда студентов - уча­стников волнений в Киевском университете в апреле 1878года.

Вскоре после убийства Г.А. Гейкинга у группы В.А. Осинского началась полоса неудач. В январе-феврале 1879 года серия арестов окончательно уничтожила группу, причем многие члены при задержании пытались оказывать вооруженное сопротивле­ние.

По обвинению в вооруженном сопротивлении властям и за принадлежность к террористической организации В.А. Осинский и несколько других членов были при­говорены к смертной казни и повешены в Киеве 14 мая 1879 года.

Четвертый случай применения террора был осуществлен уже по постановлению «земли и воли». 4 августа 1878 года в Петербурге СМ. Кравчинский ударом кинжала смертельно ранил начальника III Отделения Н.В. Мезенцева. Террористу удалось скрыться.

Главным поводом для убийства явились действия Н.В. Мезенцева в отношении как осужденных, так и оправданных участников процесса 193-х, а также карательная деятельность возглавляемого им учреждения. По случайному совпадению это случи­лось через день после расстрела в Одессе революционера И.М. Ковальского, пригово­ренного к смертной казни за вооруженное сопротивление при аресте, следовательно убийство Мезенцева выглядело как немедленный ответ на казнь революционера.

Инициатором, организатором и исполнителем следующего, пятого террористиче­ского акта, был не входивший ни в какую конкретную организацию революционер Г.Д.Гольденберг. 9 февраля 1879 года в Харькове он смертельно ранил местного ге­нерал-губернатора князя Д.Н.Кропоткина. После убийства Г.Д.Гольденберг скрылся. Д.Н.Кропоткина революционеры считали ответственным за жестокое обращение с политическими заключенными в Ново-Белгородской центральной тюрьме, а также за избиение нагайками и аресты студентов — участников волнений в Харьковском уни­верситете в декабре 1878 года.

Шестой террористический акт произошел в Петербурге 13 марта 1879 года. Ре­волюционер Л.Ф.Мирский выстрелил в нового начальника III отделения А. Р. Дрен-тельна, но промахнулся. Террористу удалось скрыться. Покушение было произведено согласно постановлению «Земли и воли» и в его подготовке участвовал ее лидер А.Д.Михайлов. Поводом для покушения была карательная деятельность руководимо­го А.Р. Дрентельном ведомства. Кроме того, в прокламации «Земли и воли», выпу­щенной в день покушения, говорилось, что А.Р.Дрентельн «достоин смерти уже за одно то, что был 'при существующих политических условиях шефом жандармов».29

2 апреля 1879 года совершилось покушение А.К.Соловьёва, на императора Алек­сандра II на Дворцовой площади в Петербурге, но все пять выстрелов не достигли це­ли. Террорист был немедленно арестован. 25 мая 1879 года Верховный уголовный суд в Петербурге приговорил его к смертной казни. 28 мая 1879 года А.К.Соловьёв был повешен в Петербурге.

С.Г.Кан считает, что все вше перечисленные акты были крайне слабо мотивирова­ны, и аргументирует свое мнение следующими доводами. Ф.Ф.Трепов и Д.Н.Кропоткин, бесспорно, допустили превышение власти, но оно вовсе не привело к гибели кого-либо из революционеров. Г.А.Гейкинг, Н.В.Мезенцов, А.Р.Дрентельн не более чем просто исполняли свой служебный долг в той форме, в какой они его пони­мали, а М.М.Котляревский вообще едва не погиб из-за нелепых слухов. И далее Кан заключает, что жестокими и свирепыми данные лица были только в разгоряченных головах революционеров.30 Отчасти с данными выводами можно согласиться.

Рассмотрев применение террора на практике, необходимо проанализировать как развивалась террористическая идея в исследуемый период.

Говоря о "Земле и воле" и преднародовольческом терроре, необходимо уделить внимание землевольческой программе и идеологии раннего терроризма

Террору в программе крупнейшей революционной организации — «Земли и во­ли» отводилась ограниченная роль. Он рассматривался как средство самозащиты и дезорганизации правительственных структур, признавалось целесообразным «систе­матическое истребление наиболее вредных или выдающихся лиц из правительства и вообще людей, которыми держится тот или другой ненавистный порядок» 31В пере­довой статье первого номера центрального печатного органа «Земли и воли» — одно­именной газеты, разъяснялось, что «террористы — это не более как охранительный отряд, назначение которого — оберегать этих работников от предательских ударов врагов».3

Однако «дезорганизаторская» деятельность все больше стала напоминать поли­тическую борьбу, а террор все меньше казаться вспомогательным средством. Расхож­дения между теорией и практикой проявляются в таком документе переходного пе­риода, как прокламация С.М.Кравчинского «Смерть за смерть», написанная им после убийства Мезенцева. Советуя «господам правительствующим» не мешаться в борьбу революционеров с буржуазией и обещая за это также «не мешаться» в их, правитель­ствующих, «домашние дела», Кравчинский в то же время формулирует некоторые по­литические, по сути требования.

Но, существеннее здесь не то, насколько Кравчинским осознается политический характер его террористического акта, сколько признание им террора едва ли не важ­нейшим средством достижения целей революционеров.

«До тех пор, пока вы будете упорствовать в сохранении теперешнего дикого бесправия, наш тайный суд, как меч Дамокла, будет вечно висеть над вашими голова­ми, и смерть будет служить ответом на каждую вашу свирепость против нас.

Мы еще недостаточно сильны, чтобы выполнить эту задачу во всей ее широте. Это правда. Но не обольщайтесь.

Не по дням, а по часам растет наше великое движение.              /

Припомните, давно ли оно вступило на тот путь, по которому идет. С выстрела Веры Засулич прошло всего полгода. Смотрите же, какие размеры оно приняло те­перь! А ведь такие движения растут с все возрастающей силой, подобно тому, как ла­вина падает со все возрастающей скоростью. Подумайте: что же будет через какие-нибудь полгода, год?

Да и много ли нужно, чтобы держать в страхе таких людей как вы, господа пра­вительствующие?

Много ли нужно было, чтобы наполнить ужасом такие города, как Харьков и Киев?»33

В той же статье в «Земле и воле», в которой автор, тот же Кравчинский, объявлял террористов лишь «охранительным отрядом» и подчеркивал, что «обратить все наши си­лы на борьбу с правительственною властью — значило бы оставить свою прямую, посто­янную цель, чтобы погнаться за случайной, временной», несколькими строками выше, с восторгом, говорилось: «...на наших глазах совершается явление поистине необыкновен­ное, быть может, единственное во всей истории: «горсть» смелых людей объявляет войну насмерть всемогущему правительству, со всеми его неизмеримыми силами; она одержи­вает над ними одну за другою несколько кровавых побед; во многих местах обуздывает дотоле ничем не обузданный произвол и быстрыми шагами идет к победам, еще более блестящим и решительным».34

Особое значение для развития террористической идеи имели деятельность и взгляды В.А.Осинского. Значительное эмоциональное воздействие на революционе­ров конца 1870-х годов оказало его предсмертное письмо, в котором он подчеркивал, что «мы не сомневаемся в том, что ваша деятельность теперь будет направлена в одну сторону... Ни за что более, по нашему, партия физически не может взяться»35 Психо­логическое воздействие письма усиливалось мученической смертью Осинского и его товарищей Л.К.Брандтнера и В.А.Свириденко.

Но наиболее последовательно возведение политических убийств в систему от­стаивал в революционной журналистике «переходного» периода Н.А.Морозов. В

сдвоенном 2—3 номере «Листка «Земли и воли» он опубликовал статью с названием «Значение политических убийств». Начав с заявлений, вполне укладывающихся в землевольческий «канон», что «политическое убийство — это прежде всего акт мес­ти» и «единственное средство самозащиты при настоящих условиях и один из лучших агитационных приемов», Морозов пошел дальше. По его словам, политическое убий­ство, «нанося удар в самый центр правительственной организации... со страшной си­лой заставляет содрогаться всю систему. Как электрическим током, мгновенно разно­сится этот удар по всему государству и производит неурадицу во всех его функциях».

Указав, что объединение в тайное общество давало «горсти смелых людей воз­можность бороться с миллионами организованных, но явных врагов», Морозов добав­лял, что «когда к этой тайне присоединится политическое убийство, как систематиче­ский прием борьбы — такие люди сделаются действительно страшными для врагов. Последние должны будут каждую минуту дрожать за свою жизнь, не зная, откуда и когда придет к ним месть». Тайна обеспечивает неуязвимость террористов и бессилие могущественной государственной машины: «Неизвестно, откуда явилась карающая рука и, совершив казнь, исчезла туда же, откуда пришла — в никому неведомую об­ласть». «Враги чувствуют, как самое существование их становится невозможным, они чувствуют свое бессилие среди своего могущества».36

«Политическое убийство, — делал вывод будущий почетный академик,—это самое страшное оружие для наших врагов, оружие, против которого не помогают ни грозные армии, ни легионы шпионов». С его точки зрения, «3—4 удачных политиче­ских убийства» заставили правительство прибегать к таким мерам самозащиты, «к ка­ким не принудили его ни годы пропаганды, ни века недовольства во всей России, ни волнения молодежи» и т.д. «Вот почему, — писал Морозов, — мы признаем полити­ческое убийство за одно из главных средств борьбы с деспотизмом». Несколькими строками выше он высказался еще категоричнее: «Политическое убийство — это осуществление революции в настоящем»». 7

Значительно позднее, в своих мемуарных свидетельствах Н.А.Морозов призна­вался, что «слово «терроризм»...нарочно исключил из этой статьи, так как оно мне чрезвычайно не нравилось, да и ...не подходило к делу. Владычество путем террора», - по убеждению Морозова - «целиком принадлежало правительству», а они «только боролись с ним с оружием в руках».Новый род революционной борьбы «по способу

т о

Вильгельма Телля и Шарлотты Кордэ»,    Н.А. Морозов предлагал именовать: «не-

опартизанской борьбой» или осуществлением революции в настоящем». Однако, по словам Н.А. Морозова, быстрое распространение в публике термина «терроризм» вы­нудило употребить его в заглавии следующей брошюры «Террористическая борьба», а так же на суде объявить себя «террористом по убеждениям».39

Будницкий О.В. отмечает несомненным идейное влияние, которое оказала на сторонников терроризма среди русских революционеров философия Е.Дюринга. Точ­нее, ее интерпретация Н.К.Михайловским. В статье, посвященной разбору «Курса фи­лософии» Дюринга, впервые опубликованной в 1878 году в «Отечественных запис­ках», Михайловский, по сути, дал философское оправдание индивидуального терро-

ра.4°

Отмечая несомненное влияние Михайловского на радикальную революционную публицистику, Будницкий О.В. подчеркивает не случайное сходство образных средств, которыми пользуются авторы цитированных выше текстов — Кравчинский, Морозов и Михайловский. А прежде всего навязчивый образ подземелья из которого приходит неведомый мститель-террорист. 41

Рассматривая идеологию раннего терроризма( в «переходный период), от части можно согласиться с мнением Г.С.Кана, что «как единого целого ее не существовало. Убийство Н.В.Мезенцова и покушение на А.Р.Дрентельна были не более чем вопло­щением в действительности пункта землевольческой программы о допустимости тер­рора против "вредных" правительственных чиновников.»42 Если со вторым положени­ем можно согласиться, то убийство Кравчинским начальника ШОтделения Н.В.Мезенцева имело несколько иные основания .Безусловно Кравчинский при со­вершении своего поступка руководствовался программными положениями, но все та-ки затем в статье «Смерть за смерть» объясняя содеянное, по сути обосновывает не­обходимость политической борьбы, а следовательно несколько выходит за рамки зем­левольческой программы.

В.А.Осинский же и некоторые видные члены его группы также пытались дать иное, не землевольческое обоснование террора. И, наконец, А.К.Соловьёв и поддер­жавшие его идею цареубийства "политики" из Основного кружка "Земли и воли" уже совсем отбросили многие землевольческие догмы, но особенно радикально в этом отношении выступал Н.А. Морозов

В переходе народников от пропаганды к террору в конце 1870-х годов решаю­щую роль, сыграл ряд факторов.43 Прежде всего это обстоятельства психологического порядка. В этом сходились такие разные люди, как Г.В.Плеханов и Л.А.Тихомиров.

Нельзя не согласиться с Плехановым, что в переходе к террору сыграла главную роль не невозможность работы в деревне, а настроение революционеров.44 Его постоянный оппонент объяснил причины этого настроения весьма точно и зло. Террор, этот «единоличный бунт», вытекал, по его мнению «в глубине своего психологического основания, вовсе не из какого-нибудь расчета и не для каких-нибудь целей.... Люди чуть не с пеленок, всеми помыслами, всеми страстями, были выработаны для рево­люции. А между тем никакой революции нигде не происходит, не на чем бунтовать, не с кем, никто не хочет. Некоторое время можно было ждать, пропагандировать, агитировать, призывать, но наконец все-таки никто не желает восставать. Что делать? Ждать? Смириться? Но это значило бы сознаться перед собой в ложности своих взглядов, сознаться, что «существующий строй» имеет весьма глубокие корни, а «ре­волюция никаких, или очень мало... Оставалось одно — единоличный бунт... Остава­лось действовать в одиночку, с группой товарищей, а стало быть — против лица же... В основной подкладке это просто был единственный способ начать революцию, то есть показать себе, будто бы она действительно начинается, будто бы собственные толки о ней — не пустые фразы».45

Никакого движения в народе вызвать за годы пропаганды не удалось; единст­венный почти подготовленный бунт был основан на мистификации: революционеры выступили в роли царских эмиссаров («Чигиринское дело»). В.Н.Фигнер вспомина­ла, что где бы ни селились революционеры-пропагандисты, они везде встречали «крайнюю нужду в земле и тяжесть платежей, и в силу этого в громадном большин­стве случаев» находили сочувствие к своей деятельности, однако «нигде, решитель­но нигде, не было ни малейшего признака активного выступления со стороны кре­стьян». Жизнь в деревне «не давала никакой надежды, что что-нибудь изменится в этом отношении». «С таким положением дела» Фигнер не могла примириться: «Ес­ли за эти два года я ничего не сделала для революции, то этому я должна положить конец. И я решила, что более не возвращусь к крестьянству: я останусь в городе и буду вместе с другими действовать с другого конца: нападая на правительство, бу­дем расшатывать его и добиваться свободы, которая даст возможность широко воз-

46

действовать на массы».

Подобное мнение разделяли многие революционеры не видевшие успеха своей деятельности в деревни. Видимо сходное настроение подтолкнуло А.К.Соловьева к покушению на Александра II: «Бесполезно жить в деревне, — говорил он Фигнер. — Мы ничего не будем в состоянии сделать в ней, пока в России не произойдет ка-

кое-либо потрясающее событие. Убийство императора будет таким событием: оно всколыхнет всю страну. То недовольство, которое теперь выражается глухим ропо­том народа, вспыхнет в местностях, где оно наиболее остро чувствуется, и затем широко разольется повсеместно. Нужен лишь толчок, чтобы все поднялось...»47

Именно просьба приехавшего в Петербург члена кружка "сепаратистов" А.К.Соловьёва санкционировать от имени "Земли и воли" намеченное им покуше­ние на Александра II явилась поводом для серьезных разногласий в этой организа­ции по вопросам применения террора - в отношении представителей власти. Пред­ложение А.К.Соловьёва вызвало у находившихся в Петербурге членов Основного кружка бурную дискуссию, завершившуюся принятием резолюции об отказе при­знать планируемое покушение делом "Земли и воли". Для большинства деятелей ор­ганизации в то время цареубийство казалось актом чисто политической борьбы с правительством, недопустимой с точки зрения программы "Земли и воли". При этом, однако, отдельным членам общества было разрешено оказывать содействие А.К.Соловьёву в качестве частных лиц (среди последних были А.Д.Михайлов и А.И.Зунделевич).

Разделяя мнение Кана С.Г. о крайне завышенном представлении большинства революционеров конца 1870-х гг. о степени необходимых для них прав и свобод, отметим указанное обстоятельство в качестве второго фактора способствовавшего переходу народников от пропаганды к террору. Это представление сформировалось еще задолго до образования "Земли и воли" под влиянием работ Д.И.Писарева и П.Л.Лаврова. Абсолютно закономерные и, с точки зрения государственного порядка и стабильности, вполне оправданные репрессии правительства против революцио­неров во второй половине 1870-х гг., создали у последних представление о страш­ном деспотизме, якобы царящем в России.48

И, наконец, не маловажным является то обстоятельство, что народники желали видеть результаты своей деятельности как можно скорее, но работа в деревне требо­вала значительного времени, планомерных действий, к этому многие из них были не готовы, а иногда и не способны. Назовем это третьим фактором, способствующим обращению к террору.

В конечном счете, программа «Земли и воли» перестала устраивать многих ее членов, а неудачи деятельности революционеров в деревне стали трактоваться как следствие «ужасных» преследований правительства. Все это в сочетании с немалой долей экзальтации и породило ненависть к императору, якобы виновному во всех

смертных грехах, что впервые проявилось в покушении на него со стороны А.К.Соловьёва. Последующее оформление «политического» крыла «Земли и воли» в такую революционную организацию, как «Народная воля», было совершенно законо­мерным результатом развития новых настроений в революционной среде.

Таким образом, в конце 1870-х гг. в революционной среде вообще, и в "Земле и воле", в частности, возникает и набирает силу течение, требующее пересмотра старых программных установок. Оно выдвигает на первый план ранее отвергаемую идею о необходимости завоевания демократии и гражданских свобод и в качестве одного из главных средств в этой борьбе предлагает террор.

В основании взглядов сторонников нового направления лежит тезис о том, что деспотизм властей не дает революционерам возможности для работы в деревне, и только изменение политического строя способно исправить положение. Данное объ­яснение кажется не вполне убедительным, так как корень неудач деятельности земле-вольцев среди крестьян во многом был связан с лежащими в основе самой программы организации неадекватными представлениями о народе.

В результате возникает ситуация, в которой непримиримая борьба с правительст­вом, в том числе и террористическими средствами, стала основной формой деятель­ности революционеров в России.

1.2 Террор «Народной воли»

Образовавшаяся в августе 1879 года в Петербурге в результате раскола «Земли и воли» «Народная воля» была самой крупной, сильной и известной революционной ор­ганизацией 1870 — 1880-х гг.

Организация «Народная воля» унаследовала от «Земли и воли» жестко-централизованную структуру. Во главе «Народной воли» стоял Исполнительный ко­митет, которому подчинялись .как местные группы, так и специальные организации и кружки (важнейшими из таких групп были Военная организация «Народной воли» и Центральный рабочий кружок «Народной воли» в Петербурге).

Исполнительный комитет (ИК) «Народной воли» первоначально составили в ос­новном бывшие землевольцы — сторонники политической борьбы с самодержавием. К октябрю 1879 года в ИК входило 20 человек. Всего в состав ИК "Народной воли" за все время его существования входило 36 человек.1

Наиболее влиятельными фигурами в ИК первоначально являлись А.Д.Михайлов, А.И.Желябов, Л.А.Тихомиров и А.И.Зунделевич. Впоследствии на первый план вы­двинулись также С.Л.Перовская, М.Н.Ошанина и В.Н.Фигнер.

Все члены ИК были абсолютно равноправны, но каждый отдельный член под­чинялся воле большинства.

Кан С.Г. условно выделят два этапа в развитии «Народной воли» : 1) с момента образования и до убийства Александра II 1 марта 1881 года; 2) с марта 1881 года и до ареста последнего из находившихся в России членов ИК В.Н.Фигнер 10 февраля 1883 года.

На первом из вышеуказанных этапов существования «Народной воли» были разработаны и приняты важнейшие программные документы: Программа Исполни­тельного комитета (сентябрь — декабрь 1879года) и инструкция "Подготовительная работа партии" (весна 1880 года), создана структура организации с центром в Петер­бурге, начат выпуск партийных изданий и подготовлен целый ряд террористических актов (из них до практического осуществления доведено 5 покушений на Александра II, последнее закончилось его гибелью). 2

Первое из 5 доведенных до практического осуществления покушений на Алек­сандра II готовилось под руководством А.И.Желябова в окрестностях г.Александровска Екатеринославской губернии в октябре — первой половине ноября 1879 года. Под полотно железной дороги, по которой должен был проехать поезд с

императором, был сооружен подкоп и заложена мина. 18 ноября 1879 года во время прохождения состава А.И.Желябов лично соединил подведенные к мине электриче­ские провода, но взрыва не последовало. Согласно одной из версий взрыв не произо­шел вследствие случайного повреждения проводов железнодорожным сторожем.

Второе покушение на Александра II готовилось под руководством А.Д.Михайлова в сентябре — первой половине ноября 1879 года под Москвой и по замыслу и характеру подготовительных работ было аналогично первому. На этот раз, 19 ноября 1879 года, взрыв необходимого участка железной дороги, при прохождении поезда произошел, но взорванным оказался не царский поезд, а следовавший за ним поезд с царской прислугой. Порядок следования этих поездов был изменен незадолго до их приближения к Москве, и народовольцы не знали об этих переменах. Жертв при взрыве не было, ибо в момент катастрофы поезд шел довольно медленно.

Третье покушение на императора произошло 5 февраля 1880 года в Петербурге. Устроившийся столяром в Зимнем дворце рабочий-народоволец С.Н.Халтурин уста­новил в здании и привел в действие взрывное устройство с целью убийства царя во время обеда в столовой. От имени ИК покушением руководил А.И.Желябов. В ре­зультате взрыва Александр II не пострадал, но погибло 11 человек из числа солдат царского караула.

Два следующих покушения на императора произошли в Петербурге 1 марта 1881 года. В этот день предполагалось взорвать Александра II с помощью заложенной под мостовую мины во время его проезда из Зимнего дворца в Михайловский манеж на развод по Малой Садовой улице. В случае, если бы при этом царь остался бы жив, находившиеся неподалеку террористы должны были бы убить его с помощью бомб. Подготовкой этого покушения руководил А.И.Желябов, но накануне 1 марта, 27 фев­раля 1881 года, он был арестован. После его ареста реализацией готовящегося терро­ристического акта занялась С.Л.Перовская.

1 марта 1881 года все планы террористов были нарушены, ибо император поехал на развод не по Малой Садовой улице, а по Екатерининскому каналу. Но поняв, что возвращаться во дворец он будет аналогичным образом, С.Л.Перовская расставила метальщиков бомб на Екатерининском канале. Бомба первого из них, Н.И.Рысакова, разбила царскую карету и привела к гибели 2 человек: казака из охраны императора и оказавшегося на мостовой 14-летнего мальчика. Александр II вышел из кареты, стал осматривать место взрыва, и в этот момент другой метальщик, И.И.Гриневицкий, бро­сил бомбу на землю между собой и царем. Оба умерли в тот же день.

Сравнительно малая уязвимость «Народной воли» для полицейских служб в 1879 — 1880 гг. во многом объяснялась наличием сперва в III отделении, а затем в Департаменте полиции, народовольческого агента Н.В.Клеточникова, который вплоть до своего ареста 28 января 1881 года в Петербурге информировал ИК о всех извест­ных ему планах охранки.

Аресты А.И.Желябова, Н.В.Клеточникова и некоторых других видных народо­вольцев в январе — феврале 1881 года были следствием предательских показаний члена «Народной воли» рабочего И.Ф.Окладского.

Второй (март 1881 — февраль 1883 гг.) этап существования «Народной воли» характеризуется постоянно усиливающимся кризисом организации, неудачей почти всех ее замыслов, массовыми арестами ее членов как вследствие улучшившейся рабо­ты полиции, так и из-за предательских показаний на следствии отдельных лиц.

Так, желая спасти свою жизнь, один из террористов 1 марта 1881 года Н.И. Ры­саков, до привлечения к подготовке цареубийства активно работавший в Центральном рабочем кружке «Народной воли» в Петербурге, дал откровенные показания, привед­шие к разгрому этого кружка. Несмотря на эти показания и декларированное Н.И.Рысаковым раскаяние в своей революционной деятельности, он был казнен вме­сте с другими участниками убийства АлександраП 3 апреля 1881 года.3

С апреля 1881 по апрель 1882 гг. центр организации в лице ИК располагался в Москве и ключевую роль в нем играли Л.А.Тихомиров и М.Н.Ошанина. Единствен­ным террористическим актом «Народной воли» в этот период явилось подготовлен­ное при участии В.Н.Фигнер и С.Н.Халтурина и осуществленное 18 марта 1882 года Н.А.Желваковым в Одессе убийство обвиняемого революционерами в жестокости киевского военного прокурора В.С.Стрельникова. Военная организация, в которую к весне 1882 года входило более 200 человек, никаких действий не предпринимала.

В апреле 1882 года московский центр организации распадается. Л.А.Тихомиров, М.Н.Ошанина уезжают за границу. С июня 1882 года организацию возглавила нахо­дившаяся в Харькове В.Н.Фигнер, которая на протяжении восьми месяцев безуспеш­но пыталась воссоздать центр «Народной воли» и оживить ее деятельность. 10 февра­ля 1883 года В.Н.Фигнер была арестована в Харькове в результате предательства сво­его ближайшего соратника С.П.Дегаева. Помимо В.Н.Фигнер, С.П.Дегаев выдал так­же и всю Военную организацию «Народной воли».

Все это означало полный разгром «Народной воли» и хотя впоследствии, после разоблачения С.П.Дегаева, Г.А.Лопатину (в 1884 году) и Б.Д.Оржиху (в 1885 году)

удавалось на короткое время частично восстановить организацию, в целом «Народная воля» после февраля, 1883 года уже не смогла возродиться

В результате 5 судебных процессов над членами «Народной воли», проходив­ших в Петербурге с октября 1880 по сентябрь 1884года, 10 человек из подсудимых были приговорены к смертной казни(А.А.Квятковский А.К.Пресняков А.И.Желябов, С.Л.Перовская Н.И.Кибальчич, Т.М.Михайлов, Н.И.Рысаков, Н.Е.Суханов, Н.М.Рогачев ,А.П.Штромберг), другие получили различные сроки каторги.

Типологически террор применявшейся «Народной волей» вполне соответствует критериям т.н. «оппозиционного терроризма» (термин, используемый рядом совре­менных террологов.)

Под «оппозиционным терроризмом» принято понимать деятельность политиче­ских антирежимных группировок, находящихся в оппозиции к власти и оказывающих на нее давление с помощью насильственных акций, как правило, против конкретных носителей этой власти. Именно так понимался многими «террористический акт» в конце XIX— начале XX веков.4

Идеология организации «Народная воля» неоднократно становилась предметом исследования отечественных и зарубежных историков5. Парадокс заключается в том, что принципиально террор не занимал главного места в программных документах.. И все же в историю «Народная воля» вошла, благодаря серии покушений на императора, завершившихся цареубийством 1 марта 1881 года, прежде всего как террористическая организация.6 Все последующие террористические организации в России отталкива­лись от народовольческого опыта, принимая его за эталон или пытаясь модернизиро­вать, все последующие идеологи терроризма тщательно изучали народовольческие документы, пытаясь уяснить, в чем причина поражения партии — во внешних ли об­стоятельствах, или же в самой системе взглядов народовольцев.7

В «Программе Исполнительного комитета», которая была продуктом коллектив­ного творчества при «первенствующей роли» Л.А.Тихомирова, террору отводилось скромное место в разделе «Д». «Деятельность разрушительная и террористическая» расшифровывалась в подпункте 2) как «состоящая в уничтожении наиболее вредных лиц правительства, в защите партии от шпионства, в наказании наиболее выдающихся случаев насилия и произвола со стороны правительства, администрации и т.п., имеет своею целью подорвать обаяние правительственной силы, давать непрерывное доказа­тельство возможности борьбы против правительства, поднимать таким образом рево-

люционный дух народа и веру в успех дела и, наконец, формировать годные и при­вычные к бою силы».8

Нетрудно заметить, что, повторяя во многом землевольческую программу,, в ко­торой террор рассматривался прежде всего как орудие самозащиты и мести, програм­ма народовольческая рассматривает его, по точному выражению В.А.Твардовской, «как один из эффективных методов подрыва власти, как наступательное оружие».9

Со временем, убедившись, что наибольшие успехи партии, рост ее авторитета в революционной среде и в обществе связаны прежде всего с террором,10 народовольцы возлагают на него все большие надежды. Уже в «Подготовительной работе партии» (весна 1880 г.) террор рассматривается как важнейший элемент при захвате власти: п

В декабре 1880 г. центральный орган партии «Народная воля» вынужден опро­вергать высказывания А.А.Квятковского и С.Г.Ширяева, сделанные ими на процессе «16-ти» (октябрь 1880 г.) по поводу места террора в партийной деятельности. Террор становится неотъемлемым средством для достижения задач партии.

Будницкий указывает на то, что отношение «революционеров всех фракций» к терроризму, несомненно, менялось под влиянием народовольческих достижений. 12

Эволюция русской революционной мысли в направлении признания террори­стической тактики наиболее эффективной в конкретных условиях России рубежа 1870—1880-х годов (диапазон здесь был достаточно широк — от констатации успехов Исполнительного комитета при теоретическом неодобрении терроризма до признания его единственно возможным способом борьбы) заставляет внимательней рассмотреть аргументы сторонников «террористической революции», высказанные еще до глав­ных народовольческих достижений. Имеется в виду Н.А.Морозова и его немногочис­ленных последователей.

Морозов предложил еще в августе 1879 года свой вариант программы Исполни­тельного комитета. Большинством членов ИК он был отвергнут в силу чрезмерной роли, которая отводилась в морозовском проекте террору. Разногласия достигли та­кой остроты, что несколько месяцев спустя Морозов был фактически «выслан» свои­ми товарищами по партии заграницу. Здесь он издал, с некоторыми изменениями и дополнениями, свой вариант программы под названием «Террористическая борьба».

Центральным в «Террористической борьбе», является третий раздел, в котором Морозов рассматривает перспективы « новой формы революционной борьбы». Придя к заключению, что против государственной организации открытая борьба невозмож­на, он усматривает силу той горсти людей, которую выдвигает из своей среды «интел-

лигентная русская молодежь» в ее энергии и неуловимости. «Напору всемогущего врага она противопоставляет непроницаемую тайну». Ее способ борьбы не требует привлечения посторонних людей, поэтому тайная полиция оказывается практически бессильной.13

В руках подобной «кучки людей», — писал Морозов, — тайное убийство явля­ется самым страшным орудием борьбы. «Вечно направленная в одну точку "злая во­ля" делается крайне изобретательной и нет возможности предохранить себя от ее на­падения»... Так говорили русские газеты по поводу одного из покушений на жизнь императора. «И это верно: человеческая изобретательность бесконечна... террористи­ческая борьба... представляет то удобство, что она действует неожиданно и изыскива­ет способы и пути там, где этого никто не предполагает. Все, чего она требует для себя — это незначительных личных сил и больших материальных средств».14

«Террористическая революция» представляет собой, в отличие от революции массовой, «где народ убивает своих собственных детей», самую справедливую форму борьбы. «Она казнит только тех, кто действительно виновен в совершившемся зле». Морозов предсказывал, что рекомендуемый им метод борьбы, в силу своего удобства, станет традиционным, равно как и возникновение в России целого ряда «самостоя­тельных террористических обществ».15

Особо Морозов останавливался на таком отличии «современной террористиче­ской борьбы» от тираноубийств былых времен, как возможность для террориста из­бежать неотвратимого ранее возмездия. Теперь «правосудие совершается, но испол­нители его могут остаться и живы. Исчезая бесследно, они могут снова бороться с врагом, снова жить и работать для своего дела.».16

Целью террористической борьбы Морозов считал завоевание фактической сво­боды мысли, слова и безопасности личности от насилия — необходимых условий для «широкой проповеди социалистических идей».17 Как точно отметила В.А.Твардовская, «речь у , Морозова идет именно о фактических свободах, а не о законодательно закре­пленных. Террор мыслится им как своеобразный регулятор политического режима в стране»18 Террор прекращается при ослаблении режима и возобновляется в случае его ужесточения. Следовательно, террористы не должны стремиться захватить власть, пи­сал Морозов П.Б.Аксельроду, «ибо тогда такой же террор будет всемогущим со сто­роны врагов и против нового революционного правительства».1 Морозов не сомне­вался, что «косвенным продуктом террористической борьбы в России до ее окончания будет между прочим и конституция». Однако это не отменяет необходимости терро-

ристического «регулятора», ибо «под покровом общественной воли» может «практи­коваться ... бесцеремонное насилие» Таким образом, «террористическая борьба оди­наково возможна как при абсолютном, так и при конституционном насилии Морозов выражал уверенность, что победа «террористического движения» будет неизбежна, если будущая террористическая борьба «станет делом не отдельной группы, а идеи, которую нельзя уничтожить, подобно личностям».20

Идеи Морозова выходили за рамки конкретной ситуации России рубежа 1870— 1880-х годов. Он считал, что русские террористы должны «сделать свой способ борь­бы популярным, историческим, традиционным... Задача современных русских терро­ристов... обобщить в теории и систематизировать на практике ту форму революцион­ной борьбы, которая ведется уже давно. Политические убийства они должны сделать выражением стройной, последовательной системы»21

В заключение своего трактата Морозов сформулировал две «в высшей степени важные и серьезные задачи», которые, по его мнению, предстояло решить русским террористам.

«1) Они должны разъяснить теоретически идею террористической борьбы, ко­торую до сих пор каждый понимал по-своему. Вместе с проповедью социализма не­обходима широкая проповедь этой борьбы в тех классах населения, в которых благо­даря их близости к современной революционной партии по нравам, традициям и при­вычкам, пропаганда еще возможна и при настоящих неблагоприятных для нее усло­виях. Только тогда будет обеспечен для террористов приток из населения свежих сил, необходимых для упорной и долговременной борьбы.

2) Террористическая партия должна на практике доказать пригодность тех средств, которые она употребляет для своей цели. Системой последовательного тер­рора, неумолимо карающего правительство за каждое насилие над свободой, она должна добиться окончательной его дезорганизации и ослабления. Она должна сде­лать его неспособным и бессильным принимать какие бы то ни было меры к подавле­нию мысли и деятельности, направленной к народному благу». 22

Самое занятное в программе Морозова то, что в значительной степени револю­ционное движение в России пошло по предсказанному им пути. Прежде всего это ка­сается народовольцев, неоднократно открещивавшихся от морозовской брошюры. Своей славой и влиянием «Народная воля» была обязана преимущественно террору.

По мнению Будницкого О.В. многие прогнозы, Морозова Н.А, увы, оказались достаточно реалистичны. Во-первых, идея терроризма получила свое дальнейшее раз-

витие и детализацию. В течение последующих 30 лет она служила не только предме­том дискуссий, но и руководством к действию. Во-вторых, террористические акты действительно влияли на политику правительства — в зависимости от обстоятельств, они могли привести к ее ужесточению или, напротив, к либерализации. В-третьих, четверть века спустя оправдались надежды Морозова на широкое распространение местных террористических групп, — достаточно вспомнить «летучие боевые отряды» эсеров или «боевые дружины» социал-демократов. В-четвертых, политические деяте­ли, неизбежно ведущие публичный образ жизни, остаются достаточно уязвимыми для террористов, как и сто лет назад. В-пятых, трудно оспорить слова Морозова о «беско­нечной человеческой изобретательности», дающей террористам преимущество в ору­жии. «Прогресс» и здесь налицо.23

Был прав Морозов и в том, что «идея террористической борьбы... раз выяснен­ная людям и доказанная на практике, не может уже заглохнуть»24 Действительно идея не заглохла, а развивалась и развивается, по сей день. Не смотря на то, что большая часть соратников Морозова не принимала его радикальных взглядов и работы оцени­вала негативно, все же его творчество не было предано забвению. Среди современни­ков у Морозова нашлось немного откровенных последователей. Это были О.С.Любатович и Г.Г.Романенко, бывшие в разное время членами Исполнительного комитета.

А брошюру Морозова, почти сто лет спустя после ее публикации, перевели на английский и выпустили двумя различными изданиями, пытаясь понять, где же идей­ные корни той террористической напасти, которая обрушилась на Запад в 1970-е.25

В целом, отношение русских революционеров к терроризму в «послемартов-ский» период колебалось в основном в пределах между трактовкой этой проблемы в программе Исполнительного комитета и брошюре Морозова. Единственным серьез­ным отклонением были идеи, сформулированные в программе «Молодой партии "На­родной воли"» (1884 г.). В ней провозглашался аграрный и фабричный террор, на­правленный против непосредственных эксплуататоров — помещиков и фабрикантов. Такой террор должен быть понятен массам и приведет к сближению их с революцио­нерами, полагали лидер «молодых» П.Ф.Якубович и его сторонники.26 Очевидно, что эти идеи возникли на почве разочарования в терроре «центральном» — ведь народные массы или не отреагировали на него вовсе, или отреагировали совсем не так, как предполагали революционеры.

«Народная воля» после лопатинского провала рухнула окончательно.. Попытки возродить ее в середине и второй половине 1880-х годов были неудачны. Однако идея террористической борьбы прочно вошла в сознание русских революционеров. Не .со­бирались от нее отказываться ни «южно-русские» народовольцы (организация Б.Д.Оржиха — В.Г.Богораза), ни члены группы П.Я.Шевырева — А.И.Ульянова, на­званной Богоразом «эпилогом» «Народной воли».27

В брошюре «Политический террор в России» принадлежащей перу одного из идеологов «южных» народовольцев Л.Я. Штернберга, терроризм обосновывался как единственно возможная форма борьбы против деспотизма в России.28

Участники группы П.Я.Шевырева — А.И.Ульянова красноречиво назвали себя «Террористической фракцией партии "Народная воля"». Обоснование терро­ристической тактики, которое давалось в программе группы (в изложении А.И.Ульянова) представляет, своеобразный синтез идей, сформулированных в наро­довольческих документах («Программа Исполнительного комитета», «Письмо Испол­нительного комитета к Александру III») и «Террористической борьбе» Морозова. Тер­рор характеризовался Ульяновым как «столкновение правительства с интеллигенцией, у которой отнимается возможность мирного культурного воздействия на обществен­ную жизнь», т.е. возможность вести социалистическую пропаганду.29

В силу пропагандистского эффекта террора Ульянов считал полезной «не только террористическую борьбу с центральным правительством, но и местные террористи­ческие протесты против административного гнета». Он был сторонником децентра­лизации «террористического дела», полагая, что «сама жизнь будет управлять его хо­дом и ускорять или замедлять его по мере надобности».30 Возможно, нежелание из­лишней централизации объяснялось грандиозными провалами, доконавшими старую «Народную волю» и разрушившими иллюзии относительно неуловимости террори­стов.

После ареста «вторых первомартовцев» терроризм в России почти на пятна­дцать лет стал делом чистой теории или полицейских экспериментов. Однако эта тео­рия разрабатывалась очень активно.

Таким образом, «Народной Воле», по программным установкам не являющейся исключительно террористической организацией, на практике не удалось реализовать свою программу.

Известности и успеху в обществе «Народная Воля» обязана лишь своей терро­ристической деятельности. В организации (в идейном отношении) в целом преобладал умеренный взгляд на террор, исключение составлял Н.А.Морозов, чьи взгляды были отвергнуты большинством. «Народовольцы», прибегнув однажды к террору, уже не смогли от него отказаться. А в тоже время не смогли проводить равноценную ему (по популярности, размаху) работу по другим направлениям

То есть для Исполнительного комитета, занятого, главным образом, мыслью о захвате власти, террор принципиально не играл самой главной роли в программе, од­нако исторически террор охватывал гораздо больший круг влияния, чем тот, который приписывался ему программой ИИК".

Ряд предпринимавшихся попыток возродить «Народную Волю» успеха не имел. В теорию терроризма продолжатели («реаниматоры») «Народной Воли», практически не привнесли ни чего нового.

1.3 Неонароднический экстремизм: теория и практика

Полтора десятилетия «затишья» между двумя мощными волнами терроризма в России в идейном отношении явились, возможно, важнейшими для дальнейшего раз­вития этого способа революционной борьбы. «Нельзя оспаривать тот факт, что сло­весный террор предшествует «горячему» террору. Террористические ак­ты... подпольных групп не свалились с неба, а были подготовлены теоретически бро­шюрами и лозунгами».1 Данное емкое и точное высказывание Р.Вассермана как нель­зя лучше отражает те процессы которые происходили в российском обществе в концеХ1Х -начале XX вв. В связи со сказанным, считаем уместным, подробно рас­смотреть развитие террористической идеи в постнародовольческий период

Крах «Народной воли» и неудачи попыток ее возрождения требовали пересмотра ее идейного багажа и тактических приемов. Бурное развитие социал-демократии и критика, которой со стороны адептов нового для России учения подверглось народо­вольческое «наследство», требовали от «наследников» адекватного ответа. Дискуссии, которые велись на страницах нелегальной — преимущественно эмигрантской — пе­чати, способствовали, прямо или косвенно, утверждению террористических идей в умах и душах немалого числа русских революционеров.

Одной из первых «пост-народовольческих» групп стали «социалисты-федералисты», издавшие заграницей четыре номера газеты «Самоуправление».2

Отчетливо выраженная террористическая тенденция в программных статьях пер­вого номера «Самоуправления» не позволяет согласиться с мнением В.Я.Лаверычева, что «террористический элемент» в программе «социалистов-федералистов» был «су­щественно приглушен».3

Наметившиеся на страницах «Самоуправления» идеи — борьба за политическую свободу при опоре на либеральное общество, использование в качестве главного ин­струмента этой борьбы политического террора, отказ не только от надежды на народ­ную революцию, но и от попыток захвата власти революционной партией в скоре нашли развитие в другом заграничном органе конца 1880-х годов, газете «Свободная Россия». Редактировали ее В.Л.Бурцев и В.К.Дебагорий-Мокриевич.

В передовой статье первого номера газеты, написанной Бурцевым, говорилось: «Теперь в России нет и не может быть никаких иных задач, кроме чисто политиче­ских. Поэтому необходимо "бить" все время в одну точку... Пора, давно пора бросить нам делиться... на "либералов" и "революционеров";   теперь мы все либералы, теперь

мы все революционеры, и никто не имеет права отказываться от долга и чести быть либералом и революционером». В статье констатировалось, что ставка на деревню се­бя не оправдала, что же касается пролетариата, то «даже успешная пропаганда среди отдельных даровитых рабочих не окупает той массы жертв, которых требует».4

Условием союза с либералами авторы «Свободной России» считали временный отказ от социалистических требований. Программа «Свободной России» вызвала еди­нодушное осуждение всей революционной эмиграции, как социал-демократической, так и народовольческой.

В «Свободной России» состоялся литературный дебют В.Л.Бурцева, который в течение последующей четверти века был самым последовательным и шумным пропа­гандистом терроризма в русской революционной публицистике

На страницах «Свободной России» Бурцев развивал идеи о том, что «все пункты программы, кроме политического террора, имеют теперь для организации второсте­пенное значение... Мы будем иметь громадное значение, если наша организация вся, как один человек, посвятит все свои силы, средства и связи для террористических на­падений на правительство». Отказываясь на время от социализма, Бурцев, по его же словам, сводил политическую борьбу к простому бомбизму». Рассматривая террор как средство увещания власти, он в тоже время писал «Я буду рад, если в России не со­вершится ни одного факта политического террора. Он нам не нужен! Если русское правительство сделает его невозможным, то я более других буду бороться и с полити­ческим террором, и с революционными потрясениями в стране»5

В.М.Чернов указывая на основные Бурцева мысли назвал его теоретиком «чело­битной царю, подкрепленной бомбою и подсунутой через какого-нибудь умного вре­менщика». Столь же недалек от истины был видный деятель эсеровской партии и один из ее первых историков С.Н.Слетов, охарактеризовавший сотрудников «Свободной России» как террористов-конституционалистов.6

Еще одним пропагандистом «бомбизма» в эмигрантской литературе выступил П.Ф.Алисов.7 В 1893 г. Алисов выпустил брошюру под названием «Террор». Брошюра имела подзаголовок «Письмо к товарищу».

Идеи Алисова сводились к следующему. «Народная воля» потерпела неудачу потому, что тратила чересчур много сил на «устройство тайных типографий, на ор­ганизацию кружков среди военных и проч.»; всем этим нужно было заниматься «в са­мом конце, в период полного торжества». Народовольцы занимались сочинением не-

сбыточных программ, думали о «фантастических захватах власти»: все это лишнее — террор несет программу в самом себе, такую же громоносную, как взрыв его бомб, всемогущую, «как разрывательная сила его снарядов».8

Идеи, которые с такой непосредственностью излагал Алисов, что называется, носились в воздухе. Особенно это касалось децентрализации террора и, самое глав­ное, его систематичности. Казалось, что народовольцы потерпели неудачу вследствие того, что не смогли сделать террор непрерывным. Так рассуждали не только эмиг­рантские публицисты, но и те кто пытался продолжать борьбу в России, в частности С.М.Гинсбург.9

Систематический террор непременно входил в намерения более-менее заметных революционных групп конца 1880 — начала 1890-х годов. В проекте программы кружка народовольческого толка, возникшего в Петербурге в 1888 году (лидеры — К.Кочаровский, Н.Беляев, В. и Н.Истомины, С.Фойницкий), говорилось: «Из всех сис­тем борьбы с правительством для достижения политической свободы... единственной доступной для нас в настоящее время в размерах, обеспечивающих все шансы на ус­пех, мы считаем систему политического террора». Участники кружка выступали про­тив эпизодического, неподготовленного террора. 10

Впрочем, ни систематического, ни какого-либо другого террора ни тем, ни дру­гим организовать не удалось. Добровольный посредник Миллер-Ландезен-Геккельман оказался агентом полиции и вскоре террористы оказались в тюрьмах.

Не представляли себе возможности добиться политической свободы без исполь­зования террористических методов и участники московского кружка, лидерами кото­рого были М.Егупов, М.Бруснев, П.Кашинский. п

Нетрудно заметить, что для народовольческих или полународовольческих групп конца 80-х — начала 90-х годов террор представлялся единственно возможным способом борьбы в данный момент. Или даже единственным способом заявить о сво­ем существовании. Однако положение к середине 1890-х годов начинает постепенно меняться. Рост рабочего движения породил у революционеров новые надежды и при­вел к усилению влияния социал-демократических идей. Неизменные неудачи терро­ристических приготовлений — чаще всего еще на уровне разговоров — заставляли усомниться в целесообразности пути «людей 1-го марта».

Эволюция отношения к террору отчетливо прослеживается в изданиях послед­ней в России серьезной организации, которая стремилась подчеркнуть свою связь с «Народной волей» в самом названии — петербургская «Группа народовольцев». Для

первого состава группы, выпустившего в 1892 и 1893 годах два номера «Летучих ли­стков», терроризм остается непременным атрибутом борьбы русских ре­волюционеров, Но уже участники группы второго состава (1894—1895 гг.), или так называемые «народовольцы 4-го «Листка», приходят, после определенных колебаний, к отказу от терроризма.

В результате дискуссий, которые велись в группе, было решено отказаться от террора «даже и в теории» и направить издательскую деятельность главным образом на пропаганду и агитацию в рабочей среде.

Во второй половине 1890-х годов отношение к терроризму участников социаль­но-революционных групп в России становится крайне сдержанным, если не отрица­тельным. Если террор и признавали, то старались открыто об этом не заявлять. Дело литературной защиты терроризма «пришлось» взять на себя эмигрантам.

Анализ «народовольческого» наследия был предпринят на страницах изданий парижской организации - «Группы старых народовольцев»,12 здесь же высказывались определенные идеи в пользу террористической борьбы.

Однако главным оратором терроризма в эмигрантской печати выступал В.Л. Бурцев. В 1897 году он издал в Лондоне три номера журнала «Народоволец». Ос­новным автором был сам Бурцев, печатались в журнале также И.Н. Кашинцев, В.П. Жук (Маслов-Стокоз), П.Ф. Алисов. Даже на неотличавшихся умеренностью рус­ских революционеров «Народоволец» произвел несколько шокирующее впечатле­ние. Ультратеррористическая программа «Народовольца» вызвала негативную ре­акцию со стороны многих заграничных групп народнического и народовольческого толка. 13

В каждом номере «Народовольца» встречаются выпады против российских со­циал-демократов. Указывая, что: «...социал-демократизм нам не ко двору...», призна­вая «...недостаточность социал-демократических программ» выдвигался лишь один путь к активной революционной деятельности: идти «... на выучку к «Народной во­ле»! Учиться у «Народной воли» надо было, по Бурцеву, разумеется, прежде всего терроризму. Он не отрицал, что народовольцы « занимались социалистической про­пагандой среди рабочих, их организацией, устройством стачек, создавали нелегаль­ную литературу, организовывали молодежь и так далее». Но «слава "Народной воли", — резонно писал Бурцев, — ее место в истории обусловливается, конечно, не этим, а ее террористической борьбой».14

Бурцев, подобно своим соратникам (П.Ф.Алисову и И.Н. Кашинцеву), объяснял неудачу «Народной воли» приостановкой террора после 1-го марта и бытовавшими «у некоторых народовольцев» мечтами о захвате власти, поглотившими немало энер­гии, а в 1881 году погубившими результаты всей прежней деятельности «Народной воли».15

В конце 1890-х годов в писаниях сторонников возобновления терроризма все чаше появляются новые моменты. С призывом к возрождению, хотя и со значитель­ными коррективами, народовольчества выступил в конце 1890-х годов Х.О.Житловский. 16

В 1898 году Житловский, под псевдонимом С.Григорович, выпустил книжку «Социализм и борьба за политическую свободу», содержащую полемику со взгляда­ми Г.В. Плеханова и его последователей.

В своей книге Житловский немало места уделил истории «Народной воли» и ее урокам, а также возможной роли народовольческого наследия в русском революци­онном движении. Житловский совершенно справедливо писал, что своей известно­стью и «обаянием» партия обязана террору. Он перечислил ряд положительных для дела борьбы с деспотизмом последствий, которые, на его взгляд, имел террор. Так, террор, во-первых, «в самом деле дезорганизующим образом влиял на русское прави­тельство» и нагнал на него страху. Во-вторых, террор, «.. .повсюду вызвал убеждение, что положение государства безнадежное». В-третьих, «...террор действовал возбуж­дающим образом на русское общество...» и прессу, требования которой делались «все более и более решительными». В четвертых, «.. .террор приободрял даже русско­го земца и либерала...». В -пятых, террор «...влиял на отношение иностранных дер­жав к России...». Наконец, террор «не остался без влияния и на самое отсталое насе­ление современной Европы, на русский крестьянский народ. Взрыв бомбы развенчи­вал идею неприкосновенности царской особы, беспрерывно возбуждал в народе во­прос об отношении царя к нему, народу, и будил его критическую мысль».17

У Житловского не возникало сомнений в целесообразности террора, «...нет со­мнения, — писал он, — что не террору партия обязана своим поражением, а отсутст­вию террора, или вернее, отсутствию тех условий, которые дали бы возможность сде­латься террористической деятельности беспрерывной. Орудие не виновато в том, что его не употребляли в дело, или употребляли, не обставив дело более прочными гаран­тиями успеха».18

Житловский категорически заявлял, что боевая тактика народовольцев «остается единственно возможной и необходимой... нет никаких других средств непосредствен­ной активной борьбы, кроме тех, которые практиковались "Народной волей"». Но ус-' пех придет к революционерам в том случае, если террор станет «орудием борьбы це­лого общественного класса, который не переловишь и не перевешаешь, как перелов­лен и перевешан был «Исполнительный комитет». 19

Заметна разница между воззрениями предшествующих сторонников террори­стической борьбы, с одной стороны, и Житловским, с другой. Если первые рассчиты­вали на неуловимых террористов-одиночек, то последний возлагал надежды на рус­ский рабочий класс, который должен «вырабатывать боевые организации, которые подняли бы меч, выпавший из рук побежденной "Народной воли" и вступили бы в не­посредственную борьбу с русским правительством».20 Если первые уповали на «каче­ство» революционеров-террористов, то последний — на их количество.

Не случайно многие положения, высказанные Житловским, вошли впоследствии в программные документы партии эсеров. Дело в том, что позднее он стал членом «Аграрно-социалистической лиги», вошедшей затем в партию эсеров, и одним из ли­деров заграничной эсеровской организации.

Вскоре к пропагандистам терроризма вновь присоединился, по выходу из бри­танской тюрьмы Бурцев. Он начал выпускать первый в отечественной историографии историко-революционный журнал «Былое». Наиболее ценным для Бурцева по-прежнему оставался терроризм.

К причинам неудачи «Народной воли», называвшимся в свое время в «Народо­вольце» и сводившемся к ряду случайностей и субъективных ошибок, Бурцев добавил еще одну — недооценку народовольцами «метательных снарядов».

Кредо издателя Бурцева осталось неизменным: «Политический террор имеет такое решающее значение в жизни нашей родины, его влияние так глубоко, всеобъ­емлюще, что перед ним все другие разногласия террористов должны исчезнуть. ...Все защитники политического террора, несмотря ни на какие разногласия по всем другим вопросам, должны чувствовать себя членами одной семьи — так или иначе слиться в одну лигу политического террора».21

Однако Бурцеву не удалось сплотить русских революционеров на платформе чистого терроризма. Уж очень схематичной и прямолинейной выглядела его про­грамма. Больше преуспели деятели, открыто принимавшие народовольческое «на­следство», но стремившиеся «модернизировать» его в духе веяний времени. 2

В отличие от эмигрантов, путь к идейному одобрению террора у революционе­ров народнического толка, действовавших в России, был более извилистым. Один из основоположников партии эсеров А.А.Аргунов вспоминал, что «много споров кипе­ло... вокруг вопроса о народовольческой тактике, в особенности о терроре, и я не помню ни одного из тогдашних народовольцев, который отстаивал бы во всей непри­косновенности догму народовольчества, не допуская никаких поправок».23

На съезде социально-революционных групп в Воронеже в августе 1897 года наибольшие дебаты вызвал вопрос о терроре. Его в принципе признавали все участни­ки съезда, но одни «находили нужным выставить его в программе и начать немедлен­но проводить в жизнь», большинство же считало это преждевременным и решило о нем пока молчать, так как «о терроре не говорят, но его делают». На съезде в Полтаве в ноябре того же года «южные» социалисты-революционеры утвердили проект про­граммы, в котором о терроре «говорилось глухо», определенно он рекомендовался лишь как средство самозащиты. 24

На съезде «южан» в Киеве в августе 1898 гола мнения относительно методов по­литической борьбы вновь разошлись: одни безусловно отрицали террор, другие же, признавая террор, откладывали его применение до образования сильной рабочей пар­тии, «от имени и во имя которой» должна была вестись террористическая борьба. На­конец, как результат съезда «Южной партии социалистов-революционеров», состояв­шегося в Харькове летом 1900 года, в ноябре того же года в Киеве был отпечатан «Манифест партии социалистов-революционеров», в котором совершенно не упоми­налось о терроре.25

Иначе смотрели на террористическую проблематику участники «Северного союза социалистов-революционеров», оформившегося в Саратове в 1896 году (затем его «центр» переместился в Москву). В 1898 году «северяне» издали программу под названием «Наши задачи». В нее был включен специальный раздел «Средства рево­люционной борьбы: Деятельность террористическая и массовая революционная борь­ба». Во-первых в нем обосновывалась особая роль революционной партии в деле за­воевания политической свободы. По мнению составителей программы, в условиях аб­солютизма, защищенного «миллионной армией», создание массовой социально-революционной партии невозможно. Следовательно, надо предварительно разрушить существующий политический строй, и это должна взять на себя партия, основанная «на принципе заговора».

Во-вторых, выделялось значение систематического террора, который «...совместно с другими, получающими только при терроре огромное значение, формами открытой массовой борьбы (фабричные и аграрные бунты, демонстрации и проч.), приведет к дезорганизации врага. Террористическая деятельность прекратит­ся лишь с полным достижением политической свободы».27

Таким образом, с одной стороны подчеркивалось значение массовой борьбы, с другой — указывалось, что она может принести пользу только при наличии террора, является как бы приложением к нему. Кроме главного назначения террора, как сред­ства дезорганизации правительства, перечислялись его функции как средства агита­ции и пропаганды, самозащиты и «охранения» организации, традиционно упомина­лось о терроре как средстве борьбы, «подрывающем обаяние правительственной вла-сти» и т.д.

«Северный союз социалистов-революционеров» сумел издать два номера газеты «Революционная Россия». «Северянами» был подготовлен и третий номер, но он вы­шел уже заграницей, как орган единой партии социалистов-революционеров.

Между выходом первого и второго номеров «Революционной России» произош­ло событие, наполнившее умы и души русских революционеров смятением и востор­гом. 14 февраля 1901 года бывший студент П.В.Карпович, не связанный тогда с ка­кой-либо революционной организацией, смертельно ранил министра народного про­свещения Н.П.Боголепова. Вскоре другой террорист - В.Ф.Лаговской, выстрелил в окно квартиры К.П.Победоносцева.

«К чему теперь наши споры о том, нужен или не нужен террор, если террори­стические факты начались помимо наших решений и наших программ», — гово­рилось в передовой статье второго номера «Революционной России».29

Как и в изданиях «Северного союза социалистов-революционеров», отчетливо выраженная террористическая тенденция прослеживается в программной брошюре «Рабочей партии политического освобождения России». В ней, вполне по-народовольчески, говорилось, что партия «систематически, разумно направляя свои удары, партия устрашит и дезорганизует правительство, у которого народ сумеет вы­рвать принадлежащие ему права. Партия не прекратит своих действий, пока не добь­ется конституции, наиболее удобной для основной идеи пролетариата» Причем, до­бившись конституции либерально-буржуазной, партия не собиралась останавливаться на полпути., «она принудит правительство дать рабочую конституцию...».

Итак, террористическая идея в России пережила и полтора десятилетия неудач­ных попыток претворить ее в жизнь, и полицейские преследования ее пропаганди­стов, и критику со стороны социал-демократов. За это время не изменились принци­пиально ни взаимоотношения власти и общества, ни умонастроения значительной части русских революционеров, считавших, что народные массы не смогут выразить свою волю, если революционеры не расчистят для этого дорогу. Некоторые полагали даже, что для завоевания политической свободы хватит только террористической борьбы. Однако большая часть сторонников террористической тактики, в духе време­ни, рассматривала ее не как самодостаточную, а как неотъемлемый элемент, допол­няющий борьбу массовую, помогающий массовому движению, пробуждающий рево­люционную активность и дезорганизующий в то же время правительство.

В начале 1901 года раздались выстрелы террористов-одиночек, показавшие, что недовольство части общества политикой властей, не имеющее легальных каналов для выхода, чревато экстремистскими формами протеста. Стихийное возобновление тер­рора воодушевило его последовательных сторонников и заставило заколебаться про­тивников.

В конце 1901 — начале 1902 годов, в результате объединения «южных» и «се­верных» социалистов-революционеров, к которым тогда же или несколько позднее примкнули «Группа старых народовольцев», «Аграрно-социалистическая лига» и дру­гие заграничные группы, а также «Рабочая партия, политического освобождения Рос­сии», образовалась единая партия социалистов-революционеров. Впервые со времен «Народной воли» возникла всероссийская революционная организация, сумевшая не только объявить террор одним из средств своей борьбы, но и развернуть его в мас­штабах, далеко превзошедших народовольческие. Террористические теории получили возможность пройти испытание практикой. В свою очередь успехи и неудачи терро­ристической борьбы стимулировали новый виток теоретических дискуссий.

Теоретическим органом ПСР стал «Вестник русской революции», редакторами которого были И.А.Рубанович, Н.С.Русанов, М.Р.Гоц. Периодическим органом соз­данной партии стала «Революционная Россия», в состав ее вновь организованной редакции вошли Е.Ф.Азеф, Г.А.Гершуни, М.Р.Гоц и Чернов. Эти лица по сути со­ставили основной костяк руководства возникшей партии.

Вскоре начинает складываться Боевая организация партии социалистов-революционеров. Вот как свидетельствовал об этом процессе Н.И.Ракитников: «Что кас[ается] организации БО, то ввиду нек[ото]рых разногласий даже в преде-

лах партии во взглядах на боев[ую] деятельность], первоначально эта организация возникла не как партийное учреждение и не при ЦК. Это была, так сказ[ать], част­ная инициатива нек[ото]рых с.-р., по преимуществу, конечно, Гершуни. Он набирал людей, он обучал их, и официально перед партией эт[от] вопрос встал уже гораздо позже, а именно, — после убийства Сипягина. Первоначально даже перв[ые] про­кламации, выпущенные сейчас же после убийства Сип[ягина], исходили от БО с-р., а не от БО ПСР».31

История эсеровского террора в период хронологически охватывает промежуток с апреля 1902 г. до августа 1911 г. (если считать по первому и последнему террори­стическому акту). Он также, как «народовольческий», может считаться «оппозицион­ным терроризмом», хотя между ними существуют определенные различия.

В исследуемый период существовало довольно много различных видов и форм террористической деятельности. Их придумывали и использовали сами революционе­ры, удовлетворяя потребность в различении разных видов и форм оппозиционного терроризма. Так, различали: политический центральный и местный террор, а также военный и тюремный террор; экономический террор — аграрный и фабричный.

Аграрный и фабричный террор эсеры относили к т.н. экономическому террору однако эти формы этого террора были исключены из партийной тактики.32

Наибольшее предпочтение ПСР отдавала политическому террору, объектом ко­торого официально объявлялись, как правило носители власти.. В зависимости от уровня занимаемых ими постов и от значения, которое будет иметь данный акт, поли­тический террор подразделяли на центральный и местный. Для совершения актов «центрального значения» против наиболее значимых фигур, чье убийство могло иметь значительный общественный резонанс, с осени 1901 г. стала создаваться Боевая орга­низация. Поочередно место лидера в БО ПСР занимали: Г.А.Гершуни.(1901-1903гг), Е.Ф. Азеф(1903-1908), Б.В.Савинков (1909-1911) По подсчетам Городницкого Р.А. за все годы существования БО ПСР в ее состав входило свыше 90 человек (72 мужчины и 19 женщин).33

Нужно отметить, что границы между центральным и местным террором были весьма условны и расплывчаты. Помимо подобного «объектного» принципа деления зачастую их делили и по «субъектному» принципу: центральный террор был в веде­нии БО ПСР, местный — в ведении террористических структур местных организаций разного уровня.

Своеобразной разновидностью политического террора в исследуемый период был «тюремный террором» под которым обычно понимали террористические дей­ствия против наиболее рьяных деятелей судебного и тюремного ведомств, просла­вившихся суровыми приговорами и жестоким обращением с политическими заклю­ченными. Данный террор был весьма распространен.

И наконец под «военным террором» в то время понимали убийства (стихийные или организованные) как отдельными солдатами и матросами своих обидчиков-офицеров, так и партийными боевыми дружинами. Вопрос о терроре в военной среде не раз поднимался на партийных совещаниях и получал определенные направления своего решения, но за исследуемый период неизвестно ни одного случая «военного террора», совершенного эсерами

Включение террора в тактику партии эсеров вскоре после ее возникновения объ­яснялось, комплексом причин, из которых следует особо выделить две. Во-первых, доведенное до предела противостояние власти и «общества» создало в начале XX века в значительных кругах радикально настроенной интеллигенции (включая и ее либе­ральный спектр) атмосферу поддержки террористической борьбы против предста­вителей власти и готовность нового поколения революционеров к такой борьбе.

Во-вторых, террористические традиции «Народной воли», которую эсеры рас­сматривали как одну из своих предшественниц, чьи идеи и дела, по их словам, вдох­новляли их на борьбу. В руководстве ПСР был весьма значителен удельный вес рево­люционеров, начавших свою деятельность с «хождения в народ», участия в «Земле и воле» и «Народной воле».34

Тем не менее большинство из них к моменту возникновения ПСР относилось к вопросу о начале террористической кампании весьма сдержанно, памятуя об уроках прошлого Но общественный резонанс на выстрел П.В.Карповича помог сторонникам возобновления террора из числа представителей второй и третьей генерации в ПСР (М.Р.Гоц, В.М.Чернов, ГАГершуни, Е.Ф.Азеф и др.) сломить их предубеждение. В ПСР вопрос о терроре в то время был вопросом открытым. Важно отметить, что принципиально террор почти никем не отвергался (А.Н.Бах являлся чуть ли не един­ственным его противником именно по принципиальным соображениям). В среде рос­сийских эсеров принципиального отрицания террора, насколько известно, также не было. Имелись лишь разногласия о сроках его начала и соподчиненности террора и «массовой» работы, но большинство исходило из того, что террор включать в про­грамму следует только тогда, когда партия реально сможет быть к нему готова и когда

общественная реакция на первый террористический акт, собственно говоря, и решит дело о своевременности террора. Общественная реакция и испуг властей после убий­ства С.В.Балмашевым министра внутренних дел Сипягина окончательно решили де-ло.35

Фактически — эсеры начали террористическую борьбу до «официального» оп­ределения ее задач и места в партийной деятельности. Причины этого были психоло­гического порядка — боялись неудачи и посему решили принять партийную ответст­венность лишь за успешный террористический акт. Поэтому и будущая партийная Боевая организация считалась лишь инициативной группой, которой предстояло дока­зать свою способность осуществить задуманное.

В третьем номере «Революционной России» (первом общепартийном издании) о терроре говорилось достаточно неопределенно: «...пункт о терроре может и должен, при известной формулировке, войти в общую программу партии... Признавая в прин­ципе неизбежность и целесообразность террористической борьбы, партия оставляет за собой право приступить к ней тогда, когда, при наличности окружающих условий, она признает это возможным».36

Возможным партия это нашла уже три месяца спустя, когда 2 апреля 1902 года член Боевой организации С.В.Балмашев застрелил министра внутренних дел Д.С.Сипягина. После этого в центральном партийном органе появилась статья «Тер­рористический элемент в нашей программе». Статью написал В.М.Чернов при уча­стии главы Боевой организации (БО) Г.А.Гершуни. В статье были сформулированы цели, задачи и принципы организации террористической деятельности. Здесь доста­точно подробно объяснялись мотивы, по которым ПСР бралась за это грозное оружие, призванное «...отнюдь не заменить, а лишь дополнить и усилить» массовую борьбу.

Террористические акты Чернов считал необходимыми прежде всего как средст-во защиты, как орудие необходимой самообороны.

Причем из контекста статьи следовало, что террор, в отличие от землевольче­ских или народовольческих : представлений, рассматривается им как средство само­защиты не партии от действий полиции, шпионов и т.п., а как способ самообороны общества от произвола властей.

Другое значение террористических актов — агитационное. Они «будоражат всех, будят самых сонных, самых индифферентных обывателей, ...заставляют людей задумываться над многими вещами, о которых раньше им ничего не приходило в го­лову — словом, заставляют их политически мыслить хотя бы против их воли. Если

обвинительный акт Сипягину в обычное время был бы прочитан тысячами людей, то после террористического факта он будет прочитан десятками тысяч, а стоустая молва распространит его влияние на сотни тысяч, на миллионы».39 По мнению Чернова, тер­рористический «факт» был способен изменить взгляды тысяч людей на революционе­ров и смысл их деятельности вернее, чем месяцы пропаганды.

Очень осторожно в программной статье оценивалось дезорганизующее воздей­ствие террора на «правящие круги». Позднее, в показаниях следственной комиссии по делу Азефа, Чернов подчеркивал, что в его статье дезорганизующее значение террора рассматривалось «не столько как цель, но как результат и то лишь при совокупности известных благоприятных для этого условий».40

Соглашаясь с мнением Будницкого, отметим, что некоторый скептицизм в от­ношении дезорганизующего воздействия терроризма на власть объяснялся, как учетом опыта истории — цареубийство 1 марта 1881 года привело, после краткого периода колебаний, к консолидации власти — так и довольно обескураживающими последст­виями убийства Сипягина — на освободившееся место был назначен В.К.Плеве, кото­рый, с точки зрения оппозиции любого толка, был еще хуже. Позднее этот скептицизм на страницах эсеровских изданий сменится иными, гораздо более оптимистичными оценками.41

В статье Чернова выделяются еще две проблемы, и в дальнейшем находившиеся в центре внимания эсеровских публицистов и идеологов: соотношение терроризма и массового движения и нравственного оправдания политических убийств. И в этой, программной, и в ряде других статей, принадлежавших партийным авторам, неизмен­но подчеркивалось, что «террор не есть какая-то самодовлеющая система борьбы, ко­торая одною собственной внутренней силой неминуемо должна сломить сопротивле­ние врага и привести его к капитуляции... Террор — лишь один из родов оружия, на­ходящийся в руках одной из частей нашей революционной армии».42 Террор может быть эффективен лишь во взаимодействии с другими формами борьбы.

Избежать той опасности, которая в свое время подстерегла «Народную волю», чьи лидеры в конце концов «затерроризировались», эсеровских идеологи, предпола­гали путем организационного отделения террористической от всех прочих функций партии. За партийным руководством оставалось лишь координирование террористи­ческой борьбы с другими формами революционной деятельности. «Строгое идейное единство и не менее строгое организационное разделение!» 43 Партия определяет время и объекты покушений, вся же техническая часть, включая подбор исполните-

лей, находится полностью в ведении БО. Местные комитеты не должны были втяги­ваться в боевую деятельность, что позволяло им уделять больше времени организа­ционной и пропагандистской работе. Но впоследствии практика применения террора" показала обратное.

Однако партийное понимание террора подверглось серьезной критике, причем как «справа», со стороны социал-демократов, но так и «слева», со стороны членов партии, чье понимание террора не вполне совпадало с линией «Революционной Рос­сии», или же близких в то время к партии людей.

Досталось эсерам от неугомонного Бурцева. Статью «Социалисты-революционеры и народовольцы» Бурцев посвятил критике эсеровских подходов к терроризму, ставя им в пример «Народную волю» — разумеется, по-своему интер­претируя народовольческую стратегию и тактику.44

Бурцев пришел к выводу, что на эсеров можно смотреть, как на «партию с тер­рористическими тенденциями, но о ней нельзя сказать, что она — террористическая партия». В руках Боевой организации террор был «орудием агитации, мести, протеста, но он не был террором в прямом смысле этого слова: он никого серьезно не террори­зировал, а в этом и должно заключаться его главное значение... Террор должен тер­роризировать правительство: иначе он не будет террором, а для этого многое в дея­тельности социалистов-революционеров должно измениться: например, пора не огра­ничиваться браунингом и бороться не главным образом с Богдановичами».45

Следует признать, что развитие эсеровского терроризма пошло именно в том на­правлении, на которое указывал Бурцев. Следующими объектами покушений стали фигуры, значительно более «весомые», нежели провинциальный губернатор — ми­нистр внутренних дел В.К.Плеве и великий князь Сергей Александрович, а орудиями убийства — разрывные снаряды.

Убийство Плеве, осуществленное членом БО Е.С.Созоновым 15 июля 1904 г. недалеко от Варшавского вокзала в Петербурге, стало кульминацией эсеровского тер­рора и сильнейшим аргументом в пользу эффективности этой тактики. Количественно эсеры совершили в десятки раз больше терактов после убийства Плеве, но ни один из них не произвел такого эффекта и ни один не оказал столь действенного влияния на политику правительства.

Эсеры были в восторге от сочувственного признания их поступка в прессе раз­личных направлений, и прежде всего подтверждение своей правоты эсеры усматри­вали и в откликах реакционной прессы на смерть Плеве.

Таким образом, если в партийных кругах и были какие-либо сомнения относи­тельно целесообразности террора, то убийство Плеве их окончательно рассеяло.

Впоследствии серия террористических актов, проведенная БО сначала под ру­ководством Г.А.Гершуни, а затем и Е.Ф.Азефа (особенно после убийства В.К.Плеве в 1904 г.), была бурно поддержана радикально настроенной интеллигенцией, что способствовало быстрому росту авторитета, численности и влияния партии эсеров.

Под влиянием данных обстоятельств позиции некоторых партийцев, на­стороженно или отчужденно относящихся к террору, были ослаблены.

Но теперь другая проблема, стояла перед идеологами терроризма — нравст­венное его оправдание. Вопрос о нравственном оправдании политических убийств был поставлен в первой же программной статье Чернова о терроризме в «Революци­онной России». «Самый характер террористической борьбы, связанный прежде всего с пролитием крови, таков, — писал главный идеолог эсеров, — что все мы рады ух­ватиться за всякий аргумент, который избавил бы нас от проклятой обязанности ме­нять оружие животворящего слова на смертельное оружие битв. Но мы не всегда вольны в выборе средств»!46

Нарисовав ужасающую картину положения трудящихся в «стране рабства», которая, при всех преувеличениях во многом соответствовала действительности, Чернов заявлял: «в этой стране, согласно нашей нравственности, мы не только име­ем нравственное право — нет, более того, мы нравственно обязаны положить на од­ну чашку весов — все это море человеческого страдания, а на другую — покой, безопасность, самую жизнь его виновников».47

Другим аргументом, который адепты терроризма использовали для его нравст­венного оправдания, было нередко неизбежное самопожертвование террориста. Уже в первой листовке Боевой организации, выпущенной по случаю покушения Балма-шева, ее автор Гершуни писал, что этот акт докажет, что люди, «готовые жизнью своей пожертвовать за благо народа, сумеют достать врагов этого народа для совер­шения над ними правого суда».48

Германский историк М.Хилдермейер справедливо замечает, что в эсеровских декларациях террористические акты получали дополнительное оправдание при помо­щи моральных и этических аргументов. «Это демонстрировало примечательный ирра­ционализм и почти псевдо-религиозное преклонение перед «героями-мстителями»... Убийства объяснялись не политическими причинами, а «ненавистью», «духом само­пожертвования» и «чувством чести». Использование бомб провозглашалось «святым

делом». На террористов распространялась особая аура, ставившая их выше обычных членов партии, как их удачно называет Хилдермейер, «гражданских членов партии».49 Ведь террористы должны были быть готовы отдать жизнь за дело революции.

Пафосом нравственного оправдания терроризма проникнута речь И.П.Каляева, убийцы великого князя Сергея Александровича, на суде. «Не правда ли, - обращался он к судьям, — благочестивые сановники, вы никого не убили и опираетесь не только на штыки и закон, но и на аргументы нравственности... вы готовы признать, что суще­ствуют две нравственности. Одна для обыкновенных смертных, которая гласит: "не убий", "не укради", а другая нравственность политическая для правителей, которая им все разрешает. И вы действительно уверены, что вам все дозволено и нет суда над ва­ми...». 50В речи Каляева отчетливо прослеживаются евангельские мотивы.

Мотив самопожертвования, сопровождавший террористические акты, привел американских историков Эми Найт и Анну Гейфман, Анну Шур к заключению, что, возможно, многие террористы имели психические отклонения и их участие в террори­стической борьбе объяснялось тягой к смерти. Не решаясь покончить самоубийством, в том числе и по религиозным мотивам: ведь христианство расценивает самоубийство как грех, они нашли для себя такой нестандартный способ рассчитаться с жизнью, да еще громко хлопнув при этом дверью.

Э.Найт, посвятившая специальную статью эсеровским женщинам-террористкам, пишет, что «склоность к суициду была частью террористической ментальности, тер­рористический акт был часто актом самоубийства».51 А. Шур, которую также волно­вали проблема женского терроризма, считает, что «женский терроризм в России на­чала XX века был одним из важнейших симптомов психопатологии тогдашнего обще­ственного состояния».52 А. Гейфман посвятила раздел в одной из глав своей моногра­фии этой щекотливой теме.53 Эта проблема действительно существует, но до сих пор не подвергалась в отечественной литературе сколь-нибудь серьезному анализу.

Еще одним крайне щекотливым с точки зрения морали моментом было опреде­ление «мишеней» для террористов. Ведь, террористический акт был убийством чело­века, чья личная вина не была установлена никаким судом. Не был определяющим и пост, который занимал тот или иной чиновник, хотя наибольшие шансы отправиться на тот свет по постановлению эсеровского ЦК имел министр внутренних дел, по должности возглавляющий политическую полицию. Были убиты министры внутрен­них дел Сипягин и Плеве, готовилось покушение на П.Н.Дурново, раскольники-

«максималисты» взорвали дачу Столыпина, осуществив самый кровавый теракт после народовольческого взрыва в Зимнем дворце 5 февраля 1880 года.

Но все-таки главным критерием было, по-видимому, общественное мнение.. По­лучалось, что террорист «казнит» свою жертву по приговору, своеобразного «народ­ного суда», т.е., опять-таки, в соответствии с мнениями и слухами. То, что народное мнение может быть ошибочным, а слухи — ложными, народолюбцев не очень заботи­ло.

Зензинов, указывал на такой критерий выбора объектов террористических атак: «...в партийной прессе все особенно отличившиеся в массовых расправах с рабочими и крестьянами губернаторы и градоначальники были как бы приговорены партией к смерти».54

Определенные изменения во взглядах на террор происходят после первых рево­люционных событий 1905г. Уже в передовице «Боевой момент», являвшейся по сути реакцией на 9 января, после достаточно справедливой констатации, что «гражданская война началась», говорилось, что теперь «самоубийственно оставаться при старой тактике». «Вопрос о средствах борьбы, — заявлялось в статье, — не есть вопрос како­го-то отвлеченного принципа или догмы. Это — вопрос практики, вопрос условий времени и места, вопрос технического удобства. Можно наступать сомкнутыми мас­сами с оружием в руках — будем это делать; можно двинуть смелых одиночек для на­несения террористических ударов столпам реакции — будем это делать; можно по всей линии повести массовую партизански-террористическую борьбу — будем это делать!»55

Несколько месяцев спустя центральный орган партии санкционирует примене­ние террористических средств против простых исполнителей указаний начальства. Следует напомнить, что одним из аргументов в пользу террора было то, что он более «избирателен» и карает или «устраняет» действительно идейных защитников сущест­вующего строя. Летом 1905 года точка зрения меняется, В передовой статье, озаглав­ленной «Мешеп1о!» провозглашалось, что в разгар гражданской войны партия будет уважать личную безопасность лишь тех людей, которые сохраняют нейтралитет в борьбе правительства и революционеров. Всякий же, кто нарушает свой нейтралитет в пользу правительства «не может не быть нашим прямым политическим врагом, кото­рый сам накликает на себя наши удары. Для него нет извинений и оправданий». Далее следовали угрозы мелким сошкам — «пусть знают все агенты правительственной вла­сти, что их подначальность не избавляет их от ответственности. Они слишком при-

выкли ссылаться на то, что их дело маленькое, что они исполняют только то, что при­казано, что они сами здесь не причем и т. п. Именно эта мораль снабжает правитель­ство огромным количеством служебных орудий, без которых оно было бы бессильно. Пусть же знают все эти «маленькие», «подначальные» люди, что у них есть лишь одно средство . сложить с себя грозную ответственность — совершенно устраниться с аре­ны борьбы между двумя лагерями. Иначе — пусть они пеняют на себя. Пусть знает каждый губернатор, каждый прокурор, военный судья, полицмейстер, офицер, коман­дующий стрелять в народ, каждый рядовой жандарм, агент сыска и даже простой по­лицейский, арестовывающий революционера, что ему грозит свинцовая пуля, как на­ше естественное и необходимое средство самообороны»!.56

Это были не пустые угрозы. А.Гейфман в уже упоминавшейся монографии пока­зала, что большинство погибших в результате террористических актов — мелкие слу­жащие, рядовые полицейские, много жертв было и среди «эксплуататоров», особенно если они отказывались давать деньги на революцию; гибло немало и случайно ока­завшихся вблизи намеченных «мишеней» людей. Общее число погибших в результате терактов превысило 17 тыс. человек.57

Разумеется, ответственность за это несли не только эсеры, но и другие револю­ционные партии, в особенности анархисты. Террористическая активность «на местах» нередко выходила далеко за рамки того, что хотели бы видеть партийные вожди и идеологи. Однако нельзя не заметить, что именно они выдали лицензию на убийство людям, у которых способность стрелять превышала способность мыслить, и освобо­дили их от всяких моральных норм.

Действительно, терроризм во второй половине 1905, также как в 1906—1907 го­дах стал явлением массовым. Не удивительно, что став таковым, стало невозможно каким либо образом вернуть его под контроль. Призывы и увещания ЦК «приостано­вить» террор по политическим соображениям могли подействовать на руководителей Боевой организации, не очень охотно подчинявшихся партийной дисциплине; что же касается местных боевых дружин и отдельных боевиков, то они нередко действовали по собственному усмотрению, руководствуясь собственными эмоциями или даже со­вершая террористические акты, поскольку представился случай их осуществить.

Многократные попытки руководства партии были направлены не столько в сто­рону установления полного контроля за местными организациями и их боевыми дру­жинами (что было абсолютно нереально), сколько в сторону хотя бы некоторого огра­ничения порочной практики частных экспроприации и «безответственных» террори-

стических актов, от которых гибли невинные люди. Впрочем, подобные попытки «верхов» зачастую встречались в штыки «низами», обвинявшими их в «угашении ре­волюционного духа».58

На годы революции 1905—1907 гг. приходится пик эсеровского террора. По подсчетам Д.Б.Павлова с января 1905 по конец 1907 г. эсерами было осуществлено 233 теракта (до 3 июня 1907 г., принятой в литературе дате окончания революции — 220 покушений)59;сами эсеры, опубликовавшие статистику террористических актов в 1911 г., располагали данными о 216 покушениях, совершенных в период с 1902 по 1911 г.60 М.И.Леонов, используя более детализированные эсеровские данные, приво­дит следующие расчеты: на 1905 г. приходится 54 теракта, 1906 — 78, 1907 — 68 (из них 38 — до 3 июня). После 1907 г. эсеровский террор фактически сходит на нет: в 1908 г. было совершено три покушения, 1909 — два, 1910 — одно ив 1911 г. два.61 Ни одно из них не имело общенационального значения.

М.И.Леонов подсчитал, что на годы революции приходится 78,2% всех терактов, совершенных эсерами. Причем Боевой организацией было совершено лишь 5% от общего числа покушений (11, из них 5 в годы революции).62 Таким образом основная масса партийных террористических актов была совершена боевыми структурами ме­стных организаций ПСР. (Первые боевые партийные дружины возникли еще в 1903 г. в Северо-Западной области, где ими были организованы два покушения: в Бердичеве и Белостоке — на помощника пристава и полицмейстера)

Терроризм был одним из важнейших компонентов революции; сбылись поже­лания эсеровских теоретиков о соединении терроризма с массовым движением. Одна­ко именно это соединение положило начало деградации террора и если успешные те­ракты кануна и начала революции подняли авторитет партии на невиданную высоту, то вскоре выяснилось, что терроризм уже не подотчетен руководству партии, да к то­му же производит на общество все более отталкивающее впечатление. Высшие успе­хи эсеровского терроризма одновременно знаменовали начало его разложения.

Собственно, первые тревожные признаки появились еще в 1904 г., когда в пар­тии появилась группа «аграрных террористов» (лидеры — М.И.Соколов, Е.И.Лозинский), оформившаяся впоследствии, в 1906 г., совместно с так называемой «московской оппозицией» (В.В.Мазурин и др.) в «Союз социалистов-революционеров-максималистов», провозгласивший террор своим основным средст­вом борьбы. Этими эсеровскими раскольниками были совершены самые кровавые и отвратительные террористические акты в годы революции, в том числе взрыв дачи

П.А.Столыпина 12 августа 19061, а также самые крупные экспроприации — ограбле­ние Московского общества взаимного кредита, когда партийную кассу за 15 минут по­полнили 875 тыс. руб. и захват казначейских сумм (около 400 тыс. руб.) в Фонарном переулке в Петербурге. Причем последний «экс» стал и одним из самых кровавых.63

Роспуск Второй Думы вновь узаконил, с точки зрения эсеровских лидеров, принявших решение приостановить применение террора на время ее деятельности, возобновление террора и даже расширение его объектов.

Эсеры совершенно неадекватно оценили текущий момент, не уловили перемен в настроении и общества и народа. Террор, давно «вышедший из берегов», пугавший не только значительную часть либерального общества, но и крестьянства, городских обывателей, по-прежнему казался им универсальным оружием. Третий Совет партии принял решение о бойкоте Думы и усилении боевой тактики, которое «должно иметь своей целью внесение расстройства и деморализации в ряды врагов и расковывание революционной энергии масс. Ввиду необходимости систематизировать и направить на более крупные задачи местную террористическую борьбу Совет находит необхо­димым особенное сосредоточение специальных боевых сил Партии в пределах облас­тей и проявление их по возможности единовременно, по общему для многих людей

64

плану».

Но одновременно эсеровских публицистов огорчала ситуация с местным терро­ром, который «слишком измельчал». «Измельчание» террора, вырождение его кое-где в бандитизм являлось одной из важнейших причин падения его популярности и пре­кращения денежных поступлений в кассу БО. Вырождения «местного» терроризма не могли не замечать сами эсеры

Разумеется, партия эсеров не несла ответственности за действия бандитов, при­крывающихся революционными лозунгами, тем более, что они называли себя чаще анархистами. Но, во-первых, среди них, часто оказывались бывшие члены партии, не обремененные теоретическим багажом и нравственными ограничителями; впрочем, не от своих ли эсеровских наставников они слышали об экспроприации собственности эксплуататоров и о терроре против исполнителей воли господствующего класса — всех этих «мелких сошек» — урядников и городовых? Во-вторых, в глазах обывателя, в том числе более-менее интеллигентного, не было особой разницы между всеми эти­ми «комитетами-бюро». Убийство всесильного и далекого петербургского министра могло вызывать восхищение и злорадство; ограбление соседней лавки или убийство

городового, испокон веку стоявшего на ближайшем углу, ничего, кроме страха и от­вращения, не внушало.

Эсеры недооценили те реальные изменения, которые произошли в жизни страны после революции. При всей ограниченности вынужденных (в том числе и под давле­нием террористов) реформ Россия была уже во многом другой страной; общество, по­лучив у, власти ограниченные, но вполне реальные возможности участия в общест­венной жизни страны, стремилось сохранить то, что было завоевано Либеральное об­щество и часть либеральной бюрократии делали ставку на эволюцию. Они стреми­лись найти средний путь между реакцией и революцией. Эсеры же в существование этого среднего пути не верили.

Эсеры оказались по существу в положении маргиналов. Численность партии резко сократилась; средств не хватало; массового движения ни в рабочем классе, ни среди крестьянства не наблюдалось. Реально опять можно было говорить лишь о тер­роре; и то лишь говорить - ни одного сколько-нибудь значимого террористического акта партии осуществить после 1907г. не удалось.65

Зато исследуемый период необычайно разгорелись страсти и споры вокруг тер­рора, и причин этому было предостаточно. Первоначально (середина 1907 — конец 1908 г.) ему продолжали посвящать хвалебные речи, прерываемые лишь отдельными (как правило, недовольными бездействием БО) голосами, но позже, особенно после разоблачения Азефа, дискуссии о терроре приняли значительный размах.

Разоблачение провокации Е.Ф.Азефа в конце декабря 1908 г. существенно изме­нило ситуацию в партии. Весть о том, что один из основателей ПСР и руководитель ее БО оказался агентом охранки, потрясла Россию и деморализовала партию. В своем заявлении от 15 февраля 1909 г. ЦК заявлял о своем уходе в отставку (А. А. Аргунов, Н.Д. Авксентьев, М.А. Натансон, Н.И. Ракитников и В.М. Чернов), и о роспуске БО, но отрицал моральную компрометацию террора как метода борьбы. Скомпрометиро­ваны оказались, по мнению ЦК, лишь центральные учреждения и отдельные партий­ные лица, но не сам террор, т.к. его необходимость диктовалась не соображениями Азефа или его хозяев, а политическим положением страны, т.к. объекты нападения выбирал не Азеф, а руководство партии, т.к. террористы шли на смерть не ради Азефа, а во имя революционного дела.! «Террор, — заявлял ЦК ПСР, — не с Азефом возник, не Азефом начат, не Азефом вдохновлен, и не Азефу и его клике разрушить или мо­рально скомпрометировать его».66

Тогда же была образована судебно-следственная комиссия по делу Азефа. В ко­миссию вошли А.Н. Бах, С. М. Блеклов (Сенжарский), С.А. Иванов (Берг), В.В. Лун-кевич (Араратский). Председателем комиссии был избран старый народоволец Бах.   '*

V Совет партии, состоявшийся в мае 1909 г., несомненно, сыграл серьезную роль в дальнейшей истории ПСР. Вопрос о терроре в связи с рядом обстоятельств стал на нем одним из самых острых и горячо обсуждаемых. На Совете с критикой ортодок­сально-эсеровского понимания терроризма и применимости его в современных усло­виях выступили делегаты, скрывавшиеся под псевдонимами Борисов(Б.Г. Биллит), Воронов(Б.Н.Лебедев) Береславцев, (ИАРубанович)

Главную тяжесть в защите террористической тактики вновь пришлось взять на себя Чернову. В большой речи он ответил оппонентам и выдвинул новые аргументы в поддержку политического терроризма.

В.М.Черновым был представлен план широкомасштабной и долгосрочной тер­рористической кампании с использованием новых технических средств.

Определяющей в подходе к террористической тактике была оценка политиче­ской ситуации. Эсеровский же ЦК оценивал ее совершенно неадекватно. Если счи­тать, что революция закончена, то террористические акты для данного момента запо­здали, справедливо замечал Чернов. Но дело как раз и заключалось в том, что он и его товарищи по ЦК исходили из того, что революция не кончена. Отсюда, развивал свою мысль Чернов, «мы логически влечемся к выводу, что агрессивной тактикой, в связи с теми условиями, которые существуют и продолжают действовать в России, мы можем вызвать непосредственно, в связи с этими условиями, период нового общественного подъема и нового революционного кризиса».67

Таким образом, при отсутствии массового движения, при том, что партия приня­ла решение бойкотировать выборы в Думу у нее, собственно, не оставалось выбора.

При голосовании за приостановку террора высказалось четыре делегата, про­тив — двенадцать, при троих воздержавшихся. Таким образом большинство участ­ников Совета партии высказалось за продолжение террористической тактики.

Однако важно то, что дискуссия на V Совете партии ясно показала, что помимо сторонников временной приостановки террора двое из выступавших — Б.Н.Лебедев и И.А. Рубанович — возражали против террора как такового.

Новый удар по престижу террора вообще и партии эсеров в частности был нане­сен «делом Петрова», приключившимся через год после азефовской катастрофы. Дело Петрова вызвало некоторую оторопь даже в привыкшем ко всему русском обществе.68

Говоря об отношении к террору в широких партийных кругах в 1910—1914 гг., нужно отметить колебания и сомнения в его необходимости, которые вспыхнули по­сле дела Азефа и дела Петрова и несколько пошли на спад после самоубийства Егора Созонова, протестовавшего таким образом против издевательств над политзаклю­ченными на Зерентуйской каторге. От его гибели эсеры испытали шок, сменивший­ся затем яростью.

Весной 1911 г. произошло еще одно событие в жизни партии, имевшее для нее ключевое значение — появилось «Заключение Судебно-Следственной комиссии по делу Азефа» Оно представляло из себя брошюру объемом свыше 100 страниц. «За­ключение» видело причины азефщины в обособленном, корпоративном характере БО ПСР, в несоциалистическом духе террористов, пренебрегавших обыденными партийными правилами. Комиссия выяснила, что финансирование Боевой организа­ции шло зачастую за счет сокращения расходов на другие отрасли партийной рабо­ты; «преувеличенно-террористическое» настроение партийного руководства создало благоприятную почву для азефовщины. Удачная, с точки зрения ее создателей, кон­струкция взаимоотношений ЦК и БО, когда последняя была связана с партией по существу лишь «личной унией» ее руководителя, комиссии представлялась совер­шенно ненормальной и способствовавшей тому, что БО стала орудием в руках Азе­фа. С другой стороны, комиссия обращала внимание на атмосферу поклонения и безграничного доверия, сложившуюся «вокруг лиц, удачно практиковавших тер­рор», прежде всего вокруг Азефа. Особое положение террористов в партии привело к складыванию у них «кавалергардской» психологии, к их отрыву от общепартий­ной.

Несмотря на оговорки, что комиссия исходит из положения о том, что в боль­шинстве своем партия стоит за террор и что потому террор «ввиду современных поли­тических условий в России, ею применяться будет»!, это был фактически приговор эсеровскому терроризму.. «Заключение...» ликвидировало последнюю надежду на чу­до не удивительно, что оно вызвало взрыв возмущения в партийной среде. 6

И, наконец, свершилось событие, сигнализирующее закат организованной (цен­тральной) террористической деятельности эсеров. 1 сентября 1911 г. Д.Г.Богров, рево­люционер, находившийся в связи с охранкой или же охранник, причастный к револю­ционному движению, смертельно ранил в Киевском оперном театре председателя Со­вета министров П.А.Столыпина. Конечно, покушение Богрова носило особый харак­тер, он не выступал от лица какой-либо партии (симптоматично, что за год до осуще-

ствления покушения он предлагал эсерам произвести его от имени их партии). Тем не менее, показательно, что никакой реакции в народе это покушение не вызвало.

Общество же отнеслось к нему с недоумением, граничащим с отвращением. 70

Реальная ситуация свидетельствовала о кризисе терроризма как на централь­ном, так и на местом уровнях. Деградация террора имела глубокие корни. Уже с конца 1906г. та вакханалия экспроприации, которая охватила местные организации, и усилилась в последующие годы, за частую принимала формы полууголовщины и наносила огромный вред авторитету ПСР. «Экспроприаторская язва» разлагала дис­циплину и вела к распаду местных боевых дружин.

Не последнюю роль в гибели боевых дружин играли и общие причины, в том числе и успешная борьба с ними полиции, чьи возможности усилились с приобрете­нием большого числа провокаторов в среде всех революционных партий. Распад и уничтожение местных эсеровских организаций вел к гибели и боевых дружин, кото­рые были их составной частью. Но несомненно, что все эти процессы протекали на фоне «усталости» общества от террора, запятноности боевиков в экспроприаторских «грехах» и, наконец, шпиономании. Некоторые эсеры еще до разоблачения Е.Ф.Азефа теряли веру в успех своего дела в условиях поражения революции.

Но заметнее всего кризис отразился на деятельности Боевой организации ПСР. «Образованное» общество стало отворачиваться от революции и террора уже к 1907 г., а после разоблачения Азефа отшатнулось окончательно. Финансовая помощь со стороны либеральной буржуазии прекратилась, прекратилась и та многообразная тех­ническая помощь, которую оказывали террористам либеральные круги и «сочувст­вующие» (квартиры, сведения, связи и т.п.). Террористы остались не только без фи­нансовой, но и без моральной поддержки «образованного» общества. Тот факт, что руководителем БО ПСР в 1907— 1908 гг. являлся Е.Ф.Азеф, правой рукой подготав­ливавший террористические акты, а левой — срывавший их, вообще не нуждается в комментариях. Здесь важно то, что психологически в глазах сотен тысяч людей тер­рор связывался с провокацией, и вернуть ему прежнее значение оказалось уже невоз­можно.

«Последняя атака» Б.В.Савинкова, создавшего в начале 1909 г. заново Боевую Организацию и попытавшегося реабилитировать террор, большого успеха не имела. Вообще история БО ПСР в 1909—1911 гг. — это своего рода история постановки

«чистого эксперимента», результат которого подтвердил то, о чем многие говорили еще до его начала.

Провалились также все попытки организации «центрального террора», пред­принимавшиеся параллельно с Савинковым группой «инициативного меньшинства». Последние террористические акты были совершены в 1911 г. группой эмигрантов во главе с Л.И.Рудневой, убивших тюремного инспектора Ефимова, и Сибирским лету­чим боевым отрядом ПСР. Член последнего ссыльный эсер Б.И.Лагунов ранил все­российскую «знаменитость» — начальника Зерентуйской каторги Высоцкого, повин­ного в смерти Е.С.Созонова.71 На взгляд автора, эти два террористических акта не­сколько подняли настроение внутри эсеровской партии, хотя реанимировать террор от «азефовщины» они могли лишь в очень малой степени.

В 1912—1914 гг. предпринимались попытки постановки террористических актов как силами местных эсеровских групп, так и эмигрантами, пользовавшимися под­держкой ЦК ПСР.

Таким образом, нельзя было дважды войти в одну и ту же реку (в данном случае вновь окунуться в практику терроризма и ожидать от нее прежних успехов).

В партии же (по крайней мере, на страницах эмигрантской периодики) по-прежнему преобладали иные взгляды на террор. Так же и в местных партийных орга­низациях террористические настроения оставались весьма сильными. Но дискуссия о терроре была прервана войной.

Что касается практики, то «боевизм» практически полностью сошел на нет. И этому способствовало не то, что эсеровские вожди осознали его циничность; не при­меняли его в силу внешних условий, а не внутренней убежденности. В официальном партийном органе в 1914 году, когда не существовало никаких организованных пар­тийных боевых групп, в статье, предваряющей публикацию сводной таблицы терро­ристических актов, осуществленных эсерами, говорилось: «Во весь период русской революции террор идет впереди, как показатель накопления народом революционной энергии, готовой прорваться наружу... террор не есть средство, кем-нибудь выдуман­ное, кем-нибудь созданное для своих целей. Террористические нападения — это аван­гардные стычки народной армии, это ее боевой клич: прочь с дороги, революция идет!.. Террор перестал практиковаться в России не по причинам провокации, а по бо­лее глубоким причинам, лежащим в психологии народных масс. И как только пройдет переживаемый момент застоя и народного молчания и наступит период подъема рево-

люционной волны, террор явится опять, как один из методов борьбы, снова займет свое место в авангарде революции»!.72

Большинство эсеровских лидеров отказывалось понять, что терроризм умер; после скандалов связанных с разоблачением Азефа, делом Петрова, прозой Савин­кова , (воспринятой читающей публикой как подлинная исповедь террориста), в гла­зах общества .Также невозможно было возродить ореол вокруг героев террора: они казались или неумны или подозрительны.. Бурные дискуссии о терроре в эмигрант­ской печати вызывали интерес лишь нескольких десятков неудачливых революцио­неров. Было очевидно, что террористическая тактика потеряла многих своих защит­ников и приверженцев и в атмосфере длительного отсутствия партийных террори­стических актов позиции ее адептов становились все более и более шаткими. Ли­шившись моральной и материальной поддержки общества, терроризм был обречен на упадок.

В заключение отметим, что, на взгляд автора, эсеровский террор в условиях постреволюционного общества прекратился (а точнее, временно приостановился) под влиянием многих факторов, важнейшими из которых были отсутствие атмосфе­ры общественной поддержки террора и, отчасти, деморализация самой эсеровской среды. Вместе с тем в 1912— 1914 гг. эсеры вовсе не ставят крест на терроре и пы­таются его возродить. Представляется, что лишь война не допустила нового вспле­ска эсеровского террора.

Традиционное для советской историографии мнение, что политические «итоги террора социалистов-революционеров оказались равны нулю»,73 представляется не совсем верным и, во всяком случае требует пояснений. Можно по-разному относиться к такому жестокому средству борьбы, как индивидуальный политический террор, но вполне объективным является то обстоятельство, что эсеровский террор серьезно по­влиял на революционизирование российского общества (по крайней мере, некоторых его слоев) накануне революции 1905—1907 гг. и обеспечил рост авторитета ПСР в 1902—1905 гг.

Подводя итог, необходимо отметить следующее, практически за 60 лет идея терроризма из «проговоров» в прокламациях начала 60-х гг трансформируется в достаточно последовательные теоретические построения, находит место в программ­ных документах организаций «Земля и Воля», «Народная Воля» и партии социали­стов-революционеров, наконец, получает научное и философское обоснование.

Систематический «оппозиционный» партийный террор в России до 1917г. имеет два достаточно выраженных пика, которые разделяются относительно про­должительным (около 15 лет) периодом бурного развития теории террориз-ма(особенно в эмиграции).

Первый пик: рубеж 70-80 гг XIX в.. В этот период в массе всех террористиче­ских актов решительно преобладали организованные «Народной Волей», направлен­ные против высших сановников и против императора.

Второй пик: начало XX века.(до 1911г.) Террор тогда был многих политических организаций, исчислялся многими тысячами актом, по истине стал массовым явлени­ем, объектами его были преимущественно государственные служащие не высоких ступеней иерархической лестницы, в том числе полицейские, городовые. Хотя со­вершенные эсерами покушения, особенно в 1905-1907гг., когда волна террористиче­ской вакханалии захлестнула Россию, составляли малую часть всех террористиче­ских актов, именно эсеровский террор был доминантным. В терроре начала XX века на первый план выдвигались мотивы мести, нарушения деятельности государствен­ного механизма, возбуждение масс. Убийство царя как непосредственная задача фак­тически не ставилась.

Но даже при наличии ряда общих черт, безусловно, что террор, применявшейся «Народной Волей», во многом отличается от того, который практиковался партией социалистов -революционеров. Но ни тем, ни другим по большому счету не удалось добиться своих целей, для реализации которых применялся террор (если, конечно, террор не был самоцелью).

Глава 2

Пореформенная Россия: отношение к терроризму 2.1 Власть и терроризм

Вопрос о реакции властных структур на действия радикальных революционе­ров (террористов) является достаточно сложным. Дело в том, что насилие, к сожале­нию, было взаимным. Так или иначе, любое действие каждой из сторон рождало оп­ределенное противодействие, в результате одно насилие порождало другое, превос­ходящее по силе предшествующее. Первоначально считаем необходим рассмотреть принятые властью меры по обеспечению государственного спокойствия, которые были непосредственным ответом на действия террористов, а также организацион­ную структуру органов призванных защищать политическую стабильность в госу­дарстве, и методы их работы.

После неудавшегося покушения Д.В. Каракозова, когда в обстановке постоян­ного страха перед возможностью новых покушений и революционных выступлений еще более возросло значение карательного аппарата в системе государственного управления, важным орудием в руках самодержавия для проведения охранительной политики становятся органы политического наблюдения и сыска.

Выстрел Каракозова повлек за собой, как указывал князь А.А. Суворов, «в те­чение одного апреля 450 обысков» и привлечение к следствию до 1200 жителей Пе­тербурга. Муравьев арестовывал членов студенческих и просветительских кружков, учащихся воскресных школ и т.п., производил обыски у лиц «сомнительной благо­надежности». Подобная же картина наблюдалась и в Москве, где действовала особая следственная комиссия под председательством московского генерал-губернатора.1

После события 4 апреля 1866 г. для III отделения стал злободневным вопрос об обеспечении личной безопасности императора. Еще до покушения Д.В. Каракозова на Александра II при Зимнем дворце находилась дворцовая полицейская команды из 30 городовых, которые несли постовую службу. В загородных дворцах сторожевую службу несли особые служители (преимущественно из отставных унтер-офицеров гвардейских полков), подчинявшиеся министру двора. При выездах Александра II его экипаж обычно сопровождали несколько конных казаков из «собственного его императорского величества конвоя», которые представляли скорее почетный эскорт, чем специальную охрану, а по всему пути следования императора выставлялись уси­ленные полицейские посты. 2

Уже через несколько дней после покушения к Александру II были приставлены особые секретные агенты, которые повсюду его сопровождали.

2 мая 1866г. Александр II утвердил проект об учреждении «охранительной ко­манды». Теперь предметом особых забот как шефа жандармов, так и вновь назна­ченного петербургского обер-полицмейстера Ф.Ф. Трепова, которому собственно, и принадлежала идея создания «охранительной полиции», была разработка положения об охранной страже и инструкции для ее чинов. В середине мая 1866г. Трепов пред­ставил начальнику III отделения проект инструкции, в котором указывалось, что «охранительная полицейская стража назначается для единственной цели - охранения священной особы государя императора и прочих членов августейшего семейства от злоумышлении и преступных действий». Далее в 30 пространных параграфах с по-лицейско-чиновничьим педантизмом детально регламентировались обязанности стражников и правила их поведения на случаи выездов и выходов императора и чле­нов его семьи из дворца на разводы, смотры и парады войск, молебны, прогулки и т.п; порядок ведения наблюдения за всеми лицами, входящими и выходящими из дворца, и организации «наружного наблюдения»; форма примерных ответов на во­просы об императорской фамилии...3

Следует заметить, что затея III отделения относительно соблюдения особой секретности в деятельности охранной стражи не удалась с самого начала. А.И. Дель­виг отмечал в своих воспоминаниях: «...при отъездах государя со станции царско­сельской железной дороги (6 апреля 1866г. Александр II переехал на жительство из Петербурга в Царское Село) начали появляться какие-то лица, обращавшие своими манерами на себя внимание. Мне сказали, что это приставленные III отделением канцелярии государя телохранители. Эти господа должны были быть никем не заме­чены, а их узнали на другой день по их назначении.» 4

Охранная стража занимала особое место в системе полицейско-жандармского управления и политического сыска. Как неофициальный орган, она «не составляла отдельного корпоративного учреждения» и не была оформлена в законодательном порядке. О ее существовании знали не многие. Начальник стражи подчинялся непо­средственному управляющему III отделением. В соответствии с положением штат стражи к концу 1866г. был значительно уменьшен, по сравнению с первоначальным и состоял из: 3 офицеров (начальник стражи и 2 его помощника), 2 агентов и 40 стражников, что тем не менее не сказалось на бюджете: по-прежнему ежегодно от­пускалось 52 тыс. руб.5

Несмотря на создание охранной стражи, III отделению так и не удалось убе­речь Александра II от новых покушений.

Покушение А.К. Соловьева 2 апреля 1879г. вызвало панику в правящих кругах. На экстренном совещании Александра II с министрами были выработаны мероприя­тия, которые «должны были сделать невозможным на будущее повторение подоб­ных актов», тем более что в агентурных донесениях, поступавших в III отделение, непрестанно сообщалось о возможности новых покушений. Для обеспечения безо­пасности Александра II во время его летнего отдыха в Крыму был разработан специ­альный план особых мер, предусматривавший помимо обычных действий охранной стражи учреждение постоянных вооруженных постов из солдат пехотных частей по всему морскому побережью вдоль Ливадии и в ее окрестностях; организацию посто­янных казачьих разъездов вокруг Ливадии в ночное время и патрулирование конных казаков днем по маршрутам возможных ежедневных прогулок императора; увеличе­ние численности ялтинского жандармского управления на летнее время. Всех жан­дармов, казаков, солдат и чинов охранной стражи снабдили полицейскими свистка­ми и установили несколько общих сигнальных свистков. В Ялту «для наблюдения за действиями ялтинской полиции и для руководства ею» был прислан из Петербур­га чиновник особых поручений при министре внутренних дел действительный стат­ский советник А.С. Харламов, а из Ялты и ее окрестностей административным по­рядком были высланы «личности, подозреваемые в политической неблагонадежно­сти».

Как отмечалось ранее, сам факт создания охранной стражи, ее назначение, со­став и практическая деятельность содержались в строжайшем секрете. И велико же было, по всей вероятности, разочарование высших чинов политической полиции, когда они ознакомились со статьей анонимного автора, опубликованной в №5 «Ли­стка «Земли и воли» от 8 июня 1879г., в которой содержалась значительная инфор­мация об этом «оригинальном учреждении». 6

Опубликование народниками преувеличенных данных об охранной страже и многочисленные агентурные донесения о подготовке новых покушений вынудили III отделение усилить меры по охране царя. Так, после приезда в конце июня 1879г. Александра II из Крыма в помощь охранной страже было выделено 50 «лучших нижних чинов» из гвардейской стрелковой бригады, а в августе всю охранную стра­жу вооружили револьверами.7

Тем не менее, несмотря на все «экстренные и чрезвычайные меры», предпри­нимавшиеся для обеспечения безопасности царя III отделением, корпусом жандар­мов и охранной стражей, полицейско-жандармским органам не удалось предотвра­тить убийства «Народовольцами» Александра И.

После 1 марта 1881г. охранная стража подверглась значительной реорганиза­ции и просуществовала вплоть до Февральской революции 1917г

Предпринимались и другие меры по обеспечению государственного спо­койствия, так вслед за выстрелом Каракозова летом 1866 года при Канцелярии петербургского градоначальника появилось новое учреждение политического сыска — Отделение по охранению общественного порядка и спокойствия в столице. Через год вся Россия покрылась сетью Губернских жандармских управлений, ведавших «политическим розыском и производством дознаний по государственным пре­ступлениям». Совместно с III отделением они осуществляли политический сыск в империи. После ликвидации III отделения распоряжением министра внутренних дел М. Т. Лорис-Меликова при канцелярии Московского обер-полицмейстера 1 но­ября 1880 года было открыто Секретно-розыскное отделение, аналогичное под­разделение появилось и при Варшавском губернаторе. В соответствии с по­ложением об усиленной охране от 14 августа 1881 года все три отделения по охранению общественной безопасности и порядка (Охранные отделения) были под­чинены Третьему делопроизводству Департамента полиции. По замыслу правительст­ва они принимали на себя основную нагрузку, по предотвращению и пресечению политических преступлений.

Непосредственным откликом правительства на агитацию народников было уже­сточение наказания за участие в тайных обществах. Закон от 4 июля 1874 г. разре­шил жандармам и полиции не только задерживать, но и арестовывать предполагае­мых членов тайных обществ и им сочувствующих. Арестованные должны были содер­жаться в одиночных камерах, чтобы они не могли договориться между собой и попы­таться "скрыть следы своих преступлений"1. Разрешение на немедленный арест уп­раздняло процедуру предварительного дознания, в результате чего жандармы стали участниками судебного следствия, тем самым значительно ограничив работу следова­телей. Вполне вероятно, что именно по этой причине подписание названного закона было отложено до середины 1874 г. Проект же его был подготовлен сразу после суда над нечаевцами, т.е. уже тогда легализация немедленного ареста представлялась вла­стям необходимым шагом в интересах государственной безопасности.

Первые теракты застали власти врасплох. Отчаянное положение диктовало "исключительные меры". 9 августа 1878 г. появился закон "О временном подчине­нии дел о государственных преступлениях и о некоторых преступлениях против должностных лиц ведению военного суда, установленного для военного времени".

Покушение А.К.Соловьева на Александра II (2 апреля 1879 г.) вызвало к жизни Высочайший указ 5 апреля 1879 г. - Европейская Россия была разделена на 6 вре­менных генерал-губернаторств, население которых попадало в полнейшую зависи­мость от произвола местных властей. По официальным данным, с апреля 1879 г. по июль 1880 г. за "неблагонадежность" под надзор полиции было выслано без суда, административным порядком 575 человек.9

Политическая полиция продолжала действовать по старинке, усиливая наруж­ное наблюдение, проводя опросы дворников "о подозрительных личностях, в их до­мах проживающих", повальные обыски и аресты среди этих личностей.

Новая тактика антиправительственной борьбы вызывала в верхах панику, новые организационные формы революционного движения загоняли политическую поли­цию в тупик. С каждым дерзким покушением террористов очевидней становилась беспомощность органов сыска перед лицом сплоченной, строго законспирированной партии

Уже в конце 1878 г. обсуждался вопрос централизации полиции в целях по­вышения эффективности борьбы с политическими врагами империи. Представля­лось необходимым создание нового органа, например Министерства полиции, ко­торое заменит Третье отделение и в которое войдет Отдельный корпус жандар­мов. Этот план был продиктован глубоким недовольством Третьим отделением, ко­торое не могло обеспечить безопасность ни своих начальников, ни императора.

Взрыв в Зимнем дворце еще раз наглядно продемонстрировал неспособность III отделения и корпуса жандармов организовать надежную охрану и обеспечить безопасность членов императорской семьи и потребовал от правительства новых мер для борьбы среволюционным движением . Важнейшей из них явилось учреждение 9 февраля 1880г. "Верховной распорядительной комиссии по охране­нию государственного порядка и общественного спокойствия", во главе которой был поставлен харьковский генерал-губернатор граф М.Т. Лорис-Меликов.10 Ему было поручено проводить "новый" правительственный курс - сочетать усиление репрессий против революционеров с незначительными уступками либеральной оп­позиции.

Главной задачей "Верховной распорядительной комиссии было объединение усилий всех жандармско-полицейских органов для борьбы с революционным дви­жением. . Намереваясь покончить с террористами и восстановить порядок, Лорис-Меликов предоставил Верховной комиссии распоряжаться всеми силами без­опасности и потребовал от нее решительных действий. В то же время он реорганизо­вал петербургское отделение по охранению порядка и общественной безопасности, которое немедленно приступило к исполнению своих обязанностей.

По мнению Лорис-Меликова, Российская империя стояла на историческом рубеже, когда необходимо было реформировать ее институты, в первую очередь полицию. Царским указом от 3 марта 1880г. Третье отделение передавалось Лорис-Меликову, а на следующий день ему был подчинен Отдельный корпус жандармов. 12

Один из членов Верховной распорядительной комиссии, сенатор И.И. Шамшин, занялся ревизией Третьего отделения и выявил множество недостатков.

Серьезной проблемой являлись разногласия между тайной полицией, привык­шей к бесконтрольности дореформенной эпохи, и возникшими в 60-е годы судебны­ми органами, которые ревниво защищали свои законные права.

С точки зрения председателя Верховной распорядительной комиссии, эти трения еще раз доказывали неспособность отдельного государственного института работать на общее благо, во имя "солидарности" и единой государственной идеи". В связи с этим, полагал он, совершенно необходимо, чтобы все полицейские агенты, и государ­ственные, и частные, и наружные, и тайные, работали вместе, образуя отдельный де­партамент в Министерстве внутренних дел.13

6 июля 1880г. М.Т. Лорис-Меликов представил Александру II «всеподданей-ший» доклад, в котором, охарактеризовал деятельность «Верховной распоряди­тельной комиссии», поставил перед императором вопрос о целесообразности ее дальнейшего существования. Поскольку с марта по июль 1880г. не произошло ни одного террористического акта, Лорис-Меликов считал «настоящую минуту... наиболее удобным временем» как для ликвидации комиссии, которая не могла быть «постоянным в государственном строе органом», так и для концентрации в одном из центральных государственных учреждений всех жандармско-полицейских функций. Таким органом по его мнению, должно было быть Мини­стерство внутренних дел, в руках которого следовало сосредоточить «заведование всей полицией государства». Лорис-Меликов предложил упразднить «Верховную

распорядительную комиссию» и ликвидировать III отделение, передав их функции Министерству внутренних дел.

Александр II одобрил этот доклад и 6 августа подписал указ «О закрытии Вер­ховной распорядительной комиссии, упразднении III отделения с.е.и.в. канцелярии и об учреждении Министерство почт и телеграфов».

На основании этого указа все дела «Верховной распорядительной комиссии» и III отделения с.е.и.в. канцелярии подлежали передаче в министерство внутренних дел. «Для заведования ими» в составе Министерства внутренних дел был создан особый Департамент государственной полиции «впредь до возможности полного слияния высшего заведования полицией в государстве в одно учреждение упомяну­того министерства».14

Таким образом функции Третьего отделения были поручены Департаменту госу­дарственной полиции, который занял помещение Третьего отделения на Фонтанке, 16. Директором Департамента стал барон И.О. Велио..

Противореча своим собственным предложениям, Лорис-Меликов неожиданно удовлетворил требования жандармов сохранить их особый статус и отдельную корпус­ную структуру. Таким образом, жандармы не были переданы в подчинение директо­ру Департамента полиции, а остались в подчинении министра внутренних дел, кото­рый являлся их шефом. Согласно указу императора от 10 марта, они также подчи­нялись губернаторам. 15

Катастрофа 1 марта пагубно отразилась на планах Лорис-Меликова. и 29 апре­ля 1881 г.он подал в отставку.

После убийства Александра II столица впала в оцепенение, все ожидали новых противоправительственных выступлений, но их не последовало. Постепенно начало проявляться робкое движение к созданию обороны от нападения предполагаемых, но никому не ведомых злых сил. Петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова 8 марта сменил генерал-майор М. Н. Баранов. Первой своей целью он поставил запу­гать молодого монарха, и ему это удалось. Имея право доклада вне очереди, он ежедневно изводил Александра III небылицами о раскрытых им заговорах, кровавых расправах, ночных погонях и прочим вздором. 27 марта император, не предупредив окружение, покинул столицу и заперся в Гатчинском дворце. Его испуг, связанный с убийством отца, усугублялся фантазиями Баранова, неосведомленностью об ис­тинном состоянии дел в империи и поведением наиболее близко стоявших к нему

Баранов и превосходно знавший ему цену Победоносцев потирали руки, они всецело завладели гатчинским затворником и могли делать с ним все, что угод­но. Не имея ни способностей, ни опыта, Баранов воспылал желанием поднять все на-. селение столицы на' борьбу с эфемерными злоумышленниками. Ему пришла мысль образовать при градоначальнике «Комитет общественного спасения». Каждый из 228 городских околотков поставлял в Комитет по одному представителю, те, в свою оче­редь, выбрали 25 членов Совета. На рассмотрение Совета Баранов представил пред­ложение об организации наблюдения за приезжавшими в Петербург лицами: со сто­роны дорог образовать заставы, а на железнодорожных станциях обязать всех пас­сажиров брать извозчиков непременно через полицейских и затем регистрировать их адреса. Совет, современники называли его «бараньим парламентом», одобрил предложение градоначальника и приступил к исполнению невыполнимого.16

Баранов был участником еще одного увековечившего его предприятия. Он входил в комиссию, родившую знаменитое Положение о мерах к охранению госу­дарственного порядка и общественного спокойствия, утвержденного монархом 14 августа 1881 года (Положение об усиленной охране). Его авторами, кроме Бара­нова, были министр внутренних дел Н. П. Игнатьев, товарищи министра М. С. Каханов и П. А. Черевин, а также директор Департамента полиции В. К. Плеве. Положение об усиленной охране было нацелено на "уловление крамолы". Вступая в силу, оно влекло чрезвычайное расширение полномочий местной администрации. 17

Положение об усиленной охране действовало в разных областях империи с перерывами до 1917 г, и Министерство внутренних дел широко им пользовалось. В сочетании с Особым совещанием оно сводило на нет действия некоторых законов, утвержденных Александром И. Все население России ставилось как бы вне зако­на: любой чиновник политической полиции получил право обыскивать, арестовы­вать или высылать любого, внушающего «основательное подозрение» в «прикосно­венности» к противоправительственному деянию, то есть для ареста и высылки не требовалось никаких доказательств виновности

Цареубийство вызвало панику и замешательство в правящих сферах. Не зная, что силы "Народной воли" уже исчерпаны и на свободе не осталось почти никого из ее старой гвардии, власти ждали новых покушений и приняли чрезвычайные меры для их предотвращения. Под руководством петербургского градоначальника ге­нерал-майора Н.М. Баранова был создан Временный совет, в который вошли наибо-

лее знатные горожане. Он должен был обеспечить охрану нового императора Алексан­дра III. Главную роль в совете играл граф И.И. Воронцов-Дашков, начальник дворцо­вой  охраны.   По  требованию  совета  он  приставил  к  императору  личного  те- •. лохранителя, который повсюду его сопровождал.

Временный совет в какой-то мере явился прообразом возникшей в августе 1881 г. "Священной дружины", одним из организаторов которой явился Воронцов-Дашков. В "Дружину" вошли 729 членов, в основном из аристократии. Через год были созданы "Добровольная народная охрана" (15 тыс. человек) и четыре отряда шпионов, кото­рых называли агентурой, в Москве, Петербурге, на железной дороге и за границей. К этому тайному "братству" принадлежали многие высокопоставленные чиновники, и его тесная связь с правительством была очевидной. Благодарный царь выделил своим защитникам около миллиона рублей из судебного бюджета.18

После отставки Лорис-Меликова министром внутренних дел был назначен граф Николай Павлович Игнатьев, дипломат, заключивший Сан-Стефанский мир (1878 г.). По своим политическим убеждениям он занимал промежуточную пози­цию между реформаторами и консерваторами.

Наиболее важным шагом, предпринятым Игнатьевым, была подготовка "По­ложения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спо­койствия". Особая комиссия под председательством Каханова выработала проект, который был утвержден в августе 1881 г. Предусматривалось, что отдельные мест­ности могут быть объявлены на исключительном положении — усиленной или чрезвычайной охране. Эта мера вводилась: 1) когда нападкам подвергались отдель­ные личности, имущество и государство и 2) когда министр внутренних дел при­знавал целесообразность этих мер, что подразумевало любой момент по его ус­мотрению. В периоды чрезвычайного положения министр, генерал-губернатор, жан­дармы и полиция получали дополнительные полномочия, тогда как полномочия судебных органов сокращались. Так, жандармам и полиции разрешалось брать по­дозреваемых под стражу сроком до двух недель, не передавая дела в суд; министр внутренних дел мог потребовать от суда передачи дела в военный трибунал. Рас­сматривая дела в военных судах, а не на открытых процессах, власти были спокой­ны, что приговоры не будут оспариваться; кроме того, удавалось избежать зажига­тельных речей адвокатов и комментариев в прессе о поведении подзащитных и условиях, в которых они содержались.19

Чтобы узаконить рассмотрение дел в административном порядке, был создан новый орган и выработан порядок, который предоставлял больше власти Министер­ству внутренних дел, а не Министерству юстиции. Таким органом стало Особое со­вещание, состоявшее из трех человек и председателя — товарища министра внут­ренних дел. Совещание рассматривало протокол по каждому подозреваемому, в кото­ром содержалась его биография, давалась справка о состоянии здоровья и поведении. Протоколы составлялись Департаментом государственной полиции.

Новый закон разрешал министру внутренних дел продлить срок задержания по­дозреваемого, если того требовали интересы дела (жандармы, действующие независи­мо от юридических органов, могли задержать подозреваемого только на две недели). Проведение политических расследований, поставлявших сведения для протоколов, вме­нялось в обязанность "местным властям", т.е. полиции и жандармам в соответст­вующем округе, а не юридическим органам.

С 1881 по 1900г. в Особом совещании было рассмотрено 7159 дел и вынесены при­говоры 11 879 обвиняемым.20

Игнатьев пересмотрел стоящие перед полицией задачи и принял ряд положений, согласно которым роль секретных сотрудников при проведении политических рас­следований значительно возрастала. Увеличилось число агентов, наблюдавших за по­дозреваемыми, все больше внутренних агентов проникали в преступные организа­ции. Теперь все эти тайные агенты состояли на службе в Отделении по охранению порядка и общественной безопасности, которое, формально находясь в ведении пе­тербургского градоначальника, на самом деле подчинялось министру.

В мае 1882г. новый министр внутренних дел Д.А. Толстой откровенно признал функции подчиненной ему охраны, назначив особого инспектора секретной полиции— должность, которая не упоминается ни в одном официальном документе министерства. Инспектор руководил всеми тайными политическими расследованиями. Кроме того, в любом округе, где он видел угрозу государственной безопасности, в его полное подчинение поступали жандармы и полиция. В конце 1882г. по настоянию Толстого царь распустил "Дружину", тем самым, продемонстрировав вновь обретен­ную силу самодержавия, более не нуждавшегося в специальной охране.21

К этому времени террористические выступления народовольцев были подавлены; попытки их повторения не имели успеха в течение следующих двадцати лет. Департа­мент полиции прочно утвердился в структуре государственных учреждений Россий­ской империи.

В 80-е годы, продолжая борьбу с революционерами, тайная полиция сочетала проверенный годами шпионаж с новой "полицейской наукой"— обработкой дан­ных. Используя методы слежки и проникновения в революционные организа­ции, агенты тайной полиции выявляли политически подозрительных лиц и со­ставляли на них; донесения. В свою очередь в штабе вся информация подвергалась систематической обработке, чиновники заводили на всех подозреваемых стандарт­ные карточки, которые было удобно хранить и легко отыскать при первой не­обходимости.

Чиновники предполагали, что, чем большим банком данных они распола­гают, тем легче будет им выявлять и пресекать готовящиеся государственные преступления. Для этого прежде всего нужна была широкая есть агентов, архи­вы и картотеки, а также секретный и надежный штаб. Штабом стал Депар­тамент полиции в Санкт-Петербурге, набережная Фонтанки, 16.

Кадровые сотрудники тайной полиции, рассеянные по всей империи, были трех типов: филеры, чиновники, работающие в центральном штабе в Санкт-Петербурге, и жандармские офицеры в губернских управлениях или охранных отделениях. От агентов наружного наблюдения (филеров) отличались агенты внутреннего наблюдения, которых революционеры называли провокаторами. Охранка использовала технических специалистов: шифровальщиков, архива­риусов, лиц, обрабатывающих информацию, а также внештатных перлюстрато-ров, работавших в почтовых конторах.22

В 1883 г. название Департамента государственной полиции было для удобст­ва сокращено, и он стал Департаментом полиции. Работу Департамента курировал товарищ министра внутренних дел, которого именовали также заведующим по­лицией. Непосредственное руководство Департаментом осуществляли директор и вице-директор.

Проектируя Департамент государственной полиции, Лорис-Мсликов пред­полагал ограничить его численность 52 чиновниками. Количество штатных чи­новников долгое время оставалось именно таким, а иногда даже меньшим. Однако Департамент разросся за счет внештатных чиновников, "прикомандированных" из других подразделений Министерства внутренних дел и вольнонаемных служащих. В общей сложности в 1881 г. в Департаменте полиции было 125 человек, в 1895 г.— 153, в 1899 г.— 174 человека.23

Практически неизменной с 60-х годов XIX в. оставалась структура корпуса жандармов. Офицеры и унтер-офицеры состояли на воинской службе, корпус фи­нансировался из бюджета Военного министерства. И хотя армия не имела ника­кого отношения к корпусу жандармов, многократные попытки Военного мини­стерства избавиться от этой обузы не увенчались успехом.

В отличие от армейских соединений корпус жандармов был дислоцирован по всей территории империи. После реформ П.А. Шувалова основным структурным подразделением корпуса стали губернские (или областные) жандармские управле­ния. Округа сохранились только на национальных окраинах. Начальниками, как правило, били генералы или полковники. Подполковники и ротмистры обычно со­стояли помощниками начальников губернских управлений по определенным уездам или городам. Общая численность жандармского корпуса в 1917г. состав­ляла 15712 человек.24

Тайная полиция имела сеть отделений по охранению порядка и обществен­ной безопасности, которые в просторечии именовались охранкой и обычно ассо­циировались со всей системой политического розыска. Как уже упоминалось, пер­вое охранное отделение было создано в 1866 г.

К концу 1902г. в 11 городах были учреждены розыскные отделения. (В 1903г. по просьбе начальников отделений, которых смущало слово "розыскной", они были переименованы в охранные.) В отличие от жандармских управлений ох­ранные отделения не имели права производить какие-либо официальные следст­венные действия. Но поскольку именно на них было возложено наружное наблю­дение и использование секретной агентуры, охранные отделения оказались на пе­реднем крае борьбы с революцией.

Революционное движение не ограничивалось Петербургом и Москвой. С уче­том этого, по образу и подобию столичных, были образованы охранные (розыскные) отделения в губернских городах. В 1906 г. начали создаваться районные охранные отделения, считавшиеся центрами политического розыска для крупных районов, включавших несколько губерний. Районные отделения были ликвидированы в 1913— 1914гг.25

В начале XX века политическая полиция оказалась в сложной ситуации. Раз­розненные действия боевиков было гораздо труднее взять под контроль, чем центра­лизованный партийный террор. Кроме того, наряду со старыми противниками, поя­вились новые организации, которым не чужда была террористическая практика

Небывалое расширение сферы наблюдения потребовало нового преобразова­ния органов сыска. В 1906 г. в "политической части" Департамента полиции форми­руются два Особых отдела: первый ведал розыскной работой в партиях, второй - в массовом движении и среди общественности. Пережив шок от столкновения с рево­люционной стихией, политическая полиция с удвоенной энергией развернула борьбу с организованным террором.

Постепенно менялись и методы работы политического сыска так, повальные обыски и скоропалительные аресты сменила тщательно продуманная филерская опека над объектом наблюдения, предварительное установление его связей и т. д

Передовым отрядом охранки были филеры. Эти агенты наружного наблюде­ния смешивались с толпой, чтобы следить за подозрительными лицами и доносить на них. Наиболее ретивые выкладывались на работе, часто жертвуя едой и сном. В идеале это были люди, твердо и мужественно выполняющие свой долг, всецело преданные императору. Тем не менее чиновники и жандармские офицеры часто жаловались, что среди филеров много посредственностей, которые мешают рабо­те.

Обучающиеся сыщики посещали занятия по теории и тактике сыска, но в основном из них готовили агентов наружного наблюдения Постоянно подчер­кивалось одно основное правило: "Охранка хочет знать правду и только правду". От сыщиков требовалось ежедневно подавать рапорт о том, что делал подоз­реваемый, с кем встречался, куда ходил, а в конце недели составлялась общая сводка. Секретную информацию филер должен был сообщить своему начальнику (обычно это был его единственный личный контакт с ним), назначив свидание в каком-нибудь укромном месте далеко от штаба. Если филер уезжал за наблюдае­мым в другой город, он сообщал о результатах условными телеграммами, якобы от имени коммивояжера. К примеру, фраза "товар сдан московским приказчикам" означала "наблюдаемый передан московским филерам"; "товар упакован"— пре­ступник задержан; "товар подмочен"— наблюдаемый скрылся.

Пройдя курс обучения, новоиспеченные филеры должны были продемонстри­ровать свое мастерство в реальной ситуации на улице, а затем составить рапорт по всем правилам. Нельзя было, например, забывать, что подозреваемых надо назы­вать, используя условные клички, а не настоящие имена. Согласно инструкции, "кличку должно давать краткую (из одного слова). Она должна характеризовать

внешность наблюдаемого или выражать собою впечатление, которое производит данное лицо".

Уровень отбора и подготовки, компетентность сыщиков в рядах охранки, опутавшей своими сетями всю империю, очень варьировались. Среди филеров были профессионалы. Однако, по словам очевидца, большинство сыщиков бы­ли полуграмотными, едва умели писать. Профессиональное мастерство филе­ров, особенно в провинциальных охранных отделениях, было невысоким. Убийца шефа жандармов Кравчинский вспоминал, что в 70-е годы агенты, набранные из солдат, никак не могли скрыть своей военной выправки и все время норовили сгруппироваться в полувзвод. В конце века, по воспоминани­ям полицейских чиновников, жандармские унтер-офицеры, переодевшись, за­частую забывали снять шпоры. Бюджет охранных отделений предусматривал дополнительную надбавку офицерам и филерам на гражданское платье, но бюрократический идиотизм приводил к тому, что филерам выдавали одина­ковую казенную одежду, по которой их можно было узнать за версту. "Гороховое пальто" даже стало символом сыщика.

Эти недостатки личного состава наряду с низким жалованьем, тяжелыми ус­ловиями работы, нечеткими заданиями создавали предпосылки для халатности в работе. Многие сотрудники небрежно относились к рапортам, некоторые их про­сто выдумывали, чтобы продемонстрировать свое рвение. Несмотря на эти упущения, охранка высоко ценила своих филеров, и число их с каждым годом росло. Среди непосвященных бытовало мнение, что вся страна наводнена десят­ками тысяч сыщиков. На самом деле филеров было значительно меньше. Цен­тральный филерский отряд состоял примерно из 30 человек, в губернских горо­дах насчитывалось от 12 до 25 агентов наружного наблюдения. Таким обра­зом, по всей империи было не более тысячи филеров.26

В 1894 году при Московском охранном отделении образовался Летучий отрад филеров, или Особый отряд наблюдательных агентов, состоявший из тридцати человек, к началу XX столетия он вырос до пятидесяти. Филеры этого отряда «ко­мандировались, по указаниям Департамента полиции, в разные пункты империи для наблюдения за неблагонадежными лицами».27

После 1880 г. развернули новый фронт сыска элитарные агенты — агенты внутреннего наблюдения. Эти агенты работали в одиночку, их тщательно отбирали для засылки в тыл, проникновения на командные посты в революционном лагере.

Они вели двойную жизнь. Участившиеся случаи покушений террористов на государ­ственных чиновников вынудили правительство впервые полностью положиться на "двойных агентов" в деле политического сыска. Деятельность последних была на­столько успешной, что они стали гордостью охранки.

Внутренние агенты должны были добиться признания во вражеском лагере, изображая из себя террористов. От них требовались четкое следование правилам иг­ры и неусыпная бдительность. Использование оружия и распространение нелегаль­ной литературы допускались только по специальному разрешению непосредственных начальников охранки. Если агенты шли на уголовное преступление, не получив спе­циального разрешения, их привлекали к ответственности. Эти дисциплинирован­ные, вышколенные агенты, вынужденные ограничивать круг знакомств, не позволять себе никаких излишеств, вели почти монашеский образ жизни.

Каждый агент давал клятву говорить только правду и использовать конспи­ративные имена; он имел выход только на одного сотрудника охранки — своего руководителя, в случае разоблачения или потери доверия он тут же терял рабо­ту. Служба внутренних агентов была связана с повседневным напряжением и рис­ком. Поэтому офицеры и чиновники регулярно проверяли донесения своих агентов и их психологический настрой. Постоянно находясь в стрессовой ситуации, боль­шинство внутренних агентов работали не более двух лет, а иногда по настоянию руководителя их служба заканчивалась еще раньше. Агенты внутреннего наблюде­ния, по словам исследователя политического сыска В.Г. Жилинского, составляли "полицейскую интеллигенцию". Некоторые из них были образованными людьми, сторонниками постепенных реформ, частично разделяли взгляды радикалов, но не одобряли их методов. При этом, ведя психологическую войну, такие сотрудни­ки заимствовали тактику действий у своих противников — революционеров. В на­чале 80-х годов начальником Петербургского охранного отделения и инспектором секретной полиции был Г.П. Судейкин блестящий практик ведения психологической воины. По словам современника, "война с нигилистами была для него чем-то вроде охоты", и, сталкиваясь с высокоидейным и принципиальным противником, он побе­ждал его обезоруживающей логикой.28

Секретные агенты делились на департаментских, заграничных и местных. Де­партаментская агентура доставляла сведения о деятельности целой партии. В заграничную агентуру входили провокаторы, «освещавшие» русскую революцион­ную эмиграцию. Возвращаясь в Россию, они переходили в департаментскую аген-

туру и были чрезвычайно опасны для революционеров из-за обширных связей и зна­ния большого количества явок. Местная агентура находилась на службе в Охран­ных отделениях и доносила о деятельности местных революционных групп.29

Новый всплеск революционной активности в начале XX в. способствовал увеличению роли секретных агентов. Для работы в этой области были составлены соответствующие инструкции и циркуляры. Согласно этим документам, агенты внутреннего наблюдения классифицировались как: 1) штучники, 2) вспомога­тельные агенты, 3) секретные сотрудники, состоящие членами "преступных со­обществ".

Штучники — это лица, случайно узнавшие какие-либо сведения и сооб­щившие о них полиции, как правило, за небольшую плату. В инструкции говори­лось, что при правильной постановке дела "штучников" не должно быть. Однако на практике полиция вынуждена была часто пользоваться услугами этих случай­ных и корыстных осведомителей. Вспомогательные агенты заслуживали боль­шего доверия. Они систематически информировали полицию и получали регуляр­ные денежные награды за важные сообщения. От основного сотрудника вспомо­гательный агент отличался тем, что, не состоя ни в одной из подпольных ор­ганизаций, пользовался косвенными сведениями из вторых и третьих рук. Нако­нец, элиту политического розыска составляли секретные агенты, непосредственно общавшиеся с революционерами.30

Секретных сотрудников часто называли провокаторами. Провокационный метод начал разрабатываться политической полицией в конце XIX в. (Дегаев) и по­лучил наиболее полное развитие в начале следующего столетия. Но уже с конца 70-х годов провокация начинает играть заметную роль в борьбе III отделения с рево­люционным движением Задачей провокационного метода работы органов полити­ческого сыска было подавление революционного движения.31 Революционеры ут­верждали, что царские сыщики сами провоцируют своих "товарищей" по подполью на тяжкие преступления, а потом выдают их полиции. Сам характер деятельности секретного агента заставлял его балансировать как бы на лезвии ножа. С одной стороны, инструкция Департамента полиции категорически за­прещала агентам "заниматься так называемым провокаторством, т.е. самим создавать преступные деяния и подводить под ответственность за содеянное ими других лиц, игравших в этом деле второстепенные роли".   Вместе с тем

признавалось, что для сохранения своего положения в организации сотрудни­кам приходится не уклоняться от активной работы, возлагаемой на них со­обществами...". Авторы инструкции видели выход в том, чтобы агент консуль­тировался со своим руководителем в каждом конкретном случае. Фактически по­лучалось, что эти вопросы решались либо самим агентом, либо жандармскими офицерами, не искушенными в юридических тонкостях или намеренно тол­кавшими своих подчиненных на нарушение закона.

Вопрос о провокации был значительно сложнее, чем он представлялся ре­волюционерам, имевшим тенденцию зачислять в провокаторы всех агентов

В целях безопасности агентов в большинстве случаев посылались обезли­ченные донесения. Разумеется, сплошь и рядом происходили нарушения ус­тановленного порядка, но при соблюдении всех правил в делопроизводстве ох­ранки оставался только псевдоним, по которому нельзя было определить ни профессию, ни возраст, ни пол агента. Отсутствие централизованного учета не позволяет судить об общей численности агентов.32

Официальный статус секретного сотрудника был очень шатким. Ему выпла­чивалось жалованье, но он не считался государственным служащим, и Департа­мент полиции не нес ответственности за его материальное обеспечение в случае провала. Вместе с тем способный осведомитель мог перейти в ряды чиновников и добиться высокого положения. Такой путь проделали, например, С.Г. Зубатов и П.И. Рачковский.

Хотя под действием угроз, психологического давления и подстрекательств многие радикалы шли на службу в охранку, имел место и обратный процесс — агенты охранки становились революционерами. Таким был чиновник охранки Л.П. Меньшиков, который перешел в лагерь революционеров и разоблачил многих внутренних агентов.

Из-за постоянных перебежчиков полиция не могла доверять своим агентам, а также собранной при их помощи информации и донесениям. Что за информа­ция поступает на Фонтанку? Правда это или провокация? Чтобы проверить агентов, донесения собирались из нескольких источников, а затем сравнивались.

Одним из способов получения информации являлась перлюстрация, т.е. тай­ное вскрытие и копирование почтовых отправлений.. Эта деятельность была пре­ступной, ибо неприкосновенность частной корреспонденции охранялась законом.

Вскрытие писем производилось в перлюстрационных пунктах, или, как их неофи­циально именовали, "черных кабинетах". Пункты существовали в Петербурге, Моск­ве, Варшаве, Киеве, Харькове, Вильно и Тифлисе.

Объем перлюстрации постоянно возрастал. В 1882 г. было вскрыто 38 тыс. писем и сделано 3600 выписок. В 1900г. выписок было 5431, в 1904г.—8642, в 1905г.— 10 182, в 1907 г.— 14221. 33

Перлюстрация частной корреспонденции играла очень важную роль в по­литическом сыске. У нее был лишь один конкурент — секретный агент-провокатор. Сведения, полученные в результате знакомства с содержанием некоторых писем, позволяли полиции совершать удачные карательные акции. Перлюстрация ус­пешно конкурировала с доносами достоверностью информации. Она появилась на вооружении у сыска как раз в то время, когда донос в сочетании с пыткой как основной инструмент политической полиции начал отходить. Донос померк перед перлюстрацией.

Поскольку охранка унаследовала все бумаги Третьего отделения, с самого начала у нее хранилось множество личных карточек.. Охранка быстро пополняла свой ар­хив, и еще до 1914 г. число карточек перевалило за миллион. Каждая карточка имела соответствующий цвет. Например, желтые карточки обозначали студентов, зеленью — анархистов. Красные карточки регистрировали эсеров, голубые — социал-демократов. Белые карточки заводились на людей, непосредственно не связанных с революционным движением, но находящихся в центре культурной и обществен­ной жизни.

Донесения агентов также поставляли информацию для сводки наружных на­блюдений, в которой отражались поведение и контакты лиц, находящихся под на­блюдением. Затем на Фонтанке на каждого подозреваемого заводилось две формы: 1) личная карточка, 2) лист-сводка наружных наблюдений.

В личной карточке сообщались имя, возраст, пол, адрес, иногда к ней прилага­лась небольшая фотография. Кроме того указывались номера-коды, позволяющие отыскать другие документы на этого человека — сводку данных, личное дело, отпе­чатки пальцев, дополнительные фотографии. Сводка наружных наблюдений пред­ставляла . собой диаграмму, на которой тот же человек был обозначен кругом. Диа­грамма иллюстрировала личные кон- такты подозреваемых. Каждому имени, соединенному с кругом прямой линией, соответствовала личная карточка. Кру-

ги большего размера, расположенные ближе к центру, обозначали наиболее важных персон. Линия, соединяющая круги, означала контакты: чем жирнее линия, тем больше контактов. Диаграммы обновлялись, когда с течением вре­мени на сводных таблицах появлялось слишком много исправлений. Кроме того, иногда составлялись новые диаграммы, объединяющие или дробящие несколько старых в соответствии с новыми данными.

Такой кропотливый способ сбора и хранения информации в архивах ме­стных охранных отделений и в центре был нужен для контроля за поведением подозреваемых в целях подавления революционных выступлений. Казалось бы, создан метод выявления тайного смертельного врага. Конспиративная группа полностью предстает перед глазами офицера штаба, когда он обрабатывает по­лученные данные и заносит их на личные карточки. Недостатками системы бы­ли неразборчивость и "всеядность" на самом начальном уровне. Поскольку в гла­зах полиции контакт с подозреваемым революционером был достаточным осно­ванием для "занесения в систему", охранка заводила досье на многих ни в чем не повинных людей. Имена других попадали в архив из-за их взглядов.

На Фонтанке также вели учет техническим средствам, которыми могут распо­лагать революционеры. Через собственный технический отдел охранники получа­ли информацию о новых мировых изобретениях и усовершенствованиях, эта ин­формация поступала в архив.

Первые успешные полеты самолетов в начале века привлекли внимание ох­ранки, так как новый летательный аппарат вполне мог быть использован для тер­рористических актов и организации покушений. В августе 1909г. вышел специ­альный указ, предписывавший жандармам сообщать о всех полетах, состоявшихся на вверенной им территории, а также об авиаторах, о тех, кто учится летать, и о членах аэроклубов; все эти люди должны были зарегистрироваться в прави­тельственных учреждениях. Чтобы следить за усовершенствованиями в области "взрывного дела", в полиции была собрана целая коллекция бомб, на которой обу­чали офицеров, занятых поисками военных складов и мастерских революционеров. В том же году охранка предупреждала своих агентов, что революционеры ис­пользуют так называемую "торпеду Кайзера" с часовым механизмом, которая ус­танавливается на машине и используется для стрельбы по проходящим поездам.

Через два года после создания охранки было решено открыть заграничную агентуру в Париже.. Руководителю заграничной агентуры было поручено нести

борьбу с многочисленными революционерами, которые перебрались из России в Западную Европу и безнаказанно продолжали свою деятельность, организуя за­говоры и обличая самодержавие в прессе.

Деятельность заграничной агентуры продолжалась до 1917г. Ее цели в Ев­ропе были вполне очевидны: проникать в революционные группы и пытаться их обезвредить, перехватывать оружие и взрывчатку, переправляемые в Россию, вли­ять на европейское общественное мнение, вызывая симпатии к имперскому прави­тельству. Поскольку русские революционеры любили проводить эксперименты со взрывчаткой, полиции некоторых европейских стран считала, что в ее интересах сотрудничество с заграничной агентурой, преследующей заговорщиков; и загра­ничная агентура одержала немало побед в борьбе с революционерами.34

Таким образом наиболее "правильно организованными" и эффективно дей­ствующими органами политической полиции являлись "Отделения по охране общественного порядка и безопасности Этим учреждениям суждено было сыг­рать роль своеобразных лабораторий политического сыска, в которых возникали и отрабатывались приемы и методы работы, позволявшие не отставать от разви­тия антиправительственной борьбы. Именно благодаря этим нововведениям уда­лось на некоторое время обуздать революционный террор.

Если говорить в целом об эффективности Департамента полиции, то следу­ет избегать двух крайних точек зрения о всемогуществе охранительных органов или, наоборот, об их полной никчемности. Безусловно, тайная полиция пережила ряд крупных провалов и скандальных разоблачений. Вместе с тем большинство операций охранки были успешными. Охват агентурной сети, анализ разнообраз­ной информации, точность и быстрота решений подчас были удивительными. Тайная полиция уничтожила ряд террористических групп, дезорганизовала под­польные революционные партии, в том числе наиболее опасную - партию эсе­ров.

В заключении, хотелось бы отметить, что карательно-розыскной аппарат Рос­сийской империи, одной из центральных задач которого являлась борьба с револю­ционным терроризмом, действовал в течение многих лет более или менее эффектив­но. Менялась политическая обстановка, эволюционировало антиправительственное движение, трансформировались структура и методы работы органов сыска. Но, уст­раняя недовольных, политическая полиция не устраняла причины недовольства. Глобальное изменение внутриполитического курса не входило в компетенцию III

Отделения или Департамента полиции. Сохранялись и политико-экономические и социально-психологические факторы, вызывавшие постоянное воспроизведение та­кой формы политического протеста как терроризм. С началом первой мировой вой­ны, на время ослабившей противостояние власти и общества, индивидуальный тер­рор переживал глубокий кризис.

2.2. Общество и терроризм

Общественная реакция на деятельность революционеров и революционных ор­ганизаций применявших в своей практике террор, была не однозначной. Во-первых она варьировалась в зависимости от социального слоя, во-вторых, от индивидуаль­ных взглядов того или иного современника, в-третьих, от времени применения тер­рора, а также от объекта, в отношении которого был направлен террор и от субъекта его применявшего. Спектр отношений к терроризму и террористам был достаточно широк: от ненависти и осуждения - к явному восторгу и преклонению перед ними (оттенки же были самые разнообразные это: и эмпатия, и простой интерес, гранича­щий с обывательским любопытством, и наконец абсолютное равнодушие).

Уже изначально, по меткому выражению В.Л. Бурцева, «террористическая борьба идейно воспитывала русское общество». 1 Террор был не только эффективен - он был эффектен. Сошедший с рельсов поезд, взрыв в Зимнем дворце, убийство министра, которому террорист предварительно вручает пакет со смертным приго­вором, великий князь, разорванный в клочья у ворот Кремля... Смелые речи на процессах, мужественный - а не редко женственный - облик террористов и терро­ристок... Тысячи молодых людей жадно читали драматические истории о борьбе за народное освобождение, о героях, вступивших в сватку с могущественной вла­стью. Тот же Бурцев вспоминал, что он был распропагандирован прежде всего чтением материалов народовольческих процессов, опубликованных в официаль­ной печати.

Интерес к террористическим актам, и как следствие к судебным разбирательст­вам, в особенности первоначально, был огромным у всех слоев общества, хотя вы­ражался он по разному. Восторженно встречали известия об убийствах царских са­новников обыватели в разных концах России; революционеры получали не только моральную, но и весьма солидную материальную поддержку.2 Обыватели увлека­лись сенсационностью терактов, политических процессов, предпочитая отчетам о них сплетни.

Ради того чтобы пощекотать себе нервы, обыватели просачивались сквозь из­бранную публику даже на полузакрытые судебные заседания. Вот как описывает Г.К. Градовский 3 общественный ажиотаж, связанный с судебным процессом по де­лу В.Засулич: «На дело Засулич...можно было попасть только по билетам, а добыть их было трудно...В обычных местах для публики, внизу и наверху трудно было ды-

шать...Учащаясь молодежь не могла проникнуть без билетов даже во двор судебно­го здания. Сильный наряд полиции охранял все входы. Серый люд и учащуюся мо­лодежь не пускали далее противоположного тротуара. С раннего утра густая толпа занимала Литейный проспект... Накрапывал дождь, было сыро; но молодые люди упорно, стоически ожидали исхода процесса, кутаясь в пледы, без пищи, следя за счастливцами, попадавшими в двери суда по предъявлении дозволительного билета, и хмуро, терпеливо ожидали решения присяжных.. .».4

Особый интерес вызывали публичные казни куда буквально толпами стекались современники. К примеру, казнь А.К. Соловьева созерцали «тысяч до 80-ти» зевак, толпившихся вокруг эшафота, на прилегающих улицах и крышах домов, а казнь пер-вомартовцев привлекла 100 тыс. любопытных. Часть этой публики проявляла болез­ненный интерес к самым жестоким подробностям, а иные в заключении «зрелища» норовили запастись на эшафоте каким-нибудь «сувениром» вроде куска веревки с шеи «висельника».5

Поразительно, что садистским инстинктам такой публики потворствовала и печать, даже не самая реакционная. Драматург и критик с репутацией вовсе не оди­озной Д.В. Аверкиев в статье для газеты «Новое время» буквально смаковал жуткие подробности казни первомартовцев.6

Люди мыслящие, интеллигентные, хотя бы и умеренных взглядов, в подав­ляющем большинстве возмущались палаческими эмоциями обывателей, выражали если и не солидарность с приговоренными революционерами, не симпатии к ним, то по крайней мере сострадание. Именно так, в большинстве случаев вела себя публика непосредственно на политических процессах, в судебных залах. За стенами суда со­чувствие публики к обвиняемым по политическим делам выражалось откровеннее и сильнее, приобретая иной раз характер общественных демонстраций.7

Процессы террористов вообще привлекали к себе повсеместно повышенный интерес. Отчеты о них были нарасхват, а непосредственное наблюдение за тем, как вели себя революционеры-террористы перед царским судом, даже «врагов» изумляло и озадачивало. Вот что писал член Государственного совета М. Н. Островский брату Александру Николаевичу (драматургу) после суда над А. К. Соловьевым: «Ощущение вынес тяжелое. При слушании судебного следствия мно­гое пришло мне в голову по поводу нашей социально-революционной партии, ко теперь не время и здесь не место об этом говорить. Скажу одно, что то само-

обладание, которое выказал преступник, меня поразило. Он выслушал смертный приговор, глазом не моргнувши».8

Однако существовали и более непримиримые, осуждающие теракты и тер­рористов, оценки. В основном они принадлежат консервативно настроенным со­временникам, либо людям, имеющим высокие морально-этические принципы, не позволявшие им допустить, даже в мыслях, убийства другого человека для дос­тижения каких бы то ни было целей, а также лицам непосредственно стоявших у власти или приближенных к ней. Примером здесь может служить негодование А.Ф. Тютчевой:9 «Я с раздражением слежу за процессом убийц государя. Все это показное соблюдение юридических норм и законного беспристрастия, проявлен­ное по отношению к этим висельникам, имеет в себе что-то искусственное, фаль­шивое, карикатурное и создает слишком тяжелый контраст со справедливым не­годованием, которое не может испытывать всякое благородное сердце по отно­шению к этим дерзким и преступным нарушителям всякого порядка божеского и человеческого. Бывают случаи, когда сама справедливость должна снять повязку, бросить весы и вооружиться мечом, и, конечно, данный случай именно таков».10

Наиболее значимы общественные отклики на процесс 1 марта 1881 г., кото­рый самодержавие особенно старалась использовать для разжигания «всенародного гнева» против революционных «злодеев». Как ни зазорно и опасно было выказы­вать какое-либо доброе чувство к цареубийцам, русская интеллигенция вступилась за них перед новым царем и добивалась их помилования. Л. Н. Толстой еще до суда над ними, между 8 и 15 марта 1881 г., написал известное письмо на имя Алексан­дра III и послал его своему другу Н. Н. Страхову с просьбой передать (через К. П. Победоносцева) в руки царю. Писатель убеждал царя в бесплодности репрессий против революционеров: «Убивая, уничтожая их, нельзя бороться с ними. Не важно их число, а важны их мысли. Для того, чтобы бороться с ними, надо бо­роться духовно. Их идеал есть общий достаток, равенство, свобода, Чтобы бо­роться с ними, надо поставить против них идеал такой, к/оторый/ был бы выше их идеала, включал бы в себя их идеал». В качестве такого идеала Толстой предла­гал самодержцу «идеал любви, прощения и воздаяния добра за зло».11 Однако ни­каких последствий письмо не имело: царь не собирался миловать убийц своего отца.

Вслед за Толстым попытку спасти первомартовцев от казни предпринял вид­ный философ, бывший тогда профессором Петербургского университета, В. С. Соловьев (сын историка С. М. Соловьева).

28 марта в зале Кредитного общества перед аудиторией более чем в 1000 чело­век Соловьев выступил с публичной лекцией на тему «Критика современного про­свещения и кризис мирового процесса», в заключение которой потребовал амни­стии для цареубийц. «Сегодня судятся и верно будут осуждены на смерть убийцы 1 марта,—говорил он. — Царь может простить их. И если он действительно вождь народа русского, если он, как и народ, не признает двух правд, если он при­знает правду божью за правду, а правда божья говорит «не убий», то он должен простить их. Если еще и можно допустить убийство как частное исключение для самообороны, то холодное и обдуманное убийство безоружного, называемое смертной казнью, претит душе народа. Великая теперь минута самоосуждения и самооправдания! Пусть царь и самодержец заявит на деле, что он прежде всего христианин. Он не может не простить их! Он должен простить их!»12

Пожалуй, больше, чем выступление самого Соловьева, означила в данном случае реакция на него тысячной, довольно разношерстной (преимущественно из столичной интеллигенции) аудитории. Отдельные «вопли остервенения» я угро­зы по адресу лектора заглушила овация, которую устроила Соловьеву (видимо, не из одних только христианских побуждений) подавляющая масса слушателей. Мо­лодежь несла Соловьева на руках до самой кареты.13

Казнь первомартовцев тоже не обошлась без проявлений сочувствия общест­ва к «Народовольцам». Правда, многотысячные толпы зевак, наблюдавшие за про­возом цареубийц по улицам города к месту казни и за самой казнью, в основ­ном состояли из верноподданных обывателей, разбавленных на всякий случай пе­реодетыми жандармскими агентами. Кроме того, осужденные по пути к эшафо­ту и на эшафоте были окружены шпалерами войск—10 или 12 тыс. пеших и кон­ных. При таких условиях решиться на какое-либо выражение сочувствия к царе­убийцам и суметь (просто даже успеть) это сделать, казалось, было немыслимо. Но, как это засвидетельствовано очевидцами, находились люди, которые пытались выразить такое сочувствие. Даже в толпе зевак, ожидавшей увидеть злодеев с де­генеративными физиономиями и налитыми кровью глазами, «слышались оханья и восклицания: «Какие молодые!», «Какие хорошие лица и такое преступление!» и т. д.». При»том несколько женщин было арестовано за «приветствование Перов-

ской» и «неодобрение казни». На месте же казни, когда в первый раз сорвался с петли Тимофей Михайлов, толпа, по свидетельству Л. Плансона (который командо­вал на плацу эскадроном конвоя ), «заволновалась, послышались возгласы: «На­добно его помиловать! Простить его нужно!»...», а когда Михайлов сорвался вторично и его стали вешать в третий раз, зрители буквально взбунтовались про­тив казни. «Невозможно описать,— вспоминал Плансон,— того взрыва негодова­ния, криков протеста и возмущения, брани и проклятий, которыми разразилась за­ливавшая площадь толпа. Не будь помост с виселицей окружен внушительным нарядом войск... то, вероятно, и от виселицы с помостом, и от палачей и других исполнителей приговора суда в один миг не осталось бы ничего...» 14

Сочувствие общества террористам беспокоило самодержавие главным об­разом потому, что оно нередко приобщало людей к революционной (в том числе к террористической) борьбе. В этом отношении наиболее восприимчивой всегда была учащаяся (студенческая в первую очередь) молодежь. В ее среде больше всего и распространялись агитационные материалы процессов, гектографированные отчеты о судебных заседаниях, речи подсудимых и адвокатов, вырезки и выписки из ино­странных газет с откликами на процессы. Их находили при обыске у студентов буквально всех университетов и институтов, слушательниц Высших женских курсов (в Петербурге, Москве, Казани), учащихся множества гимназий, семина­рий, реальных училищ.15

Молодежь жадно ловила вести о процессах, терактах, казнях и горячо откликалась на них. Таким образом, учащаяся (главным же образом студенче­ская) молодежь была самой активной выразительницей антиправительственного мнения. Самодержавие опасалось сочувственного отношения к идеям, делам и людям «крамолы» со стороны интеллигенции вообще и студенческой молодежи в особенности.

Особого внимания заслуживают отклики о деятельности революционеров-террористов и карательной политике властей, с которыми выступал цвет русской интеллигенции — корифеи литературы, искусства, науки.

Из всех областей русской культуры самой близкой к радикальному револю­ционному движению всегда была литература. В конце Х1Х-Н.ХХ вв., ее связь с оппозицией постоянно росла, что выражалось и в идейном взаимодействии, и в художественном (прямом, полуоткрытом, иносказательном) воплощении револю­ционных сюжетов и образов, и в личной прикосновенности литераторов к револю-

ционному подполью, будь то участие, поддержка или сочувственное «знание и недонесение», и, наконец, в разнообразных (печатных, устных, иногда демон­стративных) откликах на происходившие в стране события. Жизнь революционно- * го подполья, внутренний мир революционеров (террористов), организация и про­ведение терактов, а также преследования и наказания со стороны власти всегда вызывали у писателей особенный интерес.

Наряду с литературой ярко свидетельствовала об отношении русского обще­ства к радикальному революционному движению живопись. В живописи, как и в литературе, очень употребительной была христианско-народническая аллегория. Чаще религиозных использовались для иносказательного суда над современно­стью исторические сюжеты.16

Как правило, живописцы, затронувшие революционную тему, изображали не деятельность революционеров, а преследование их властями (арест, суд, заточение, ссылку, казнь). Это объяснялось и цензурными соображениями (революционер под арестом был более приемлем для цензуры, чем в действии), и политической об­становкой тех лет, когда прежде всего бросался в глаза и больше всего возмущал современников именно разгул правительственных репрессий.

За весь рассматриваемый период различные общественные (социальные) слои реагировали на террористическую практику неодинаково и с переменной активно­стью.

Рабочая масса реагировала на террористическую «героику» слабо. Вести о деятельности народников (кроме цареубийства и казни Цареубийц) доходили до нее редко. Поэтому сведений об откликах рабочей массы на политические события 70-х и 80-х годов немного,17 в XX веке ситуация незначительно меняется. Связано это было, прежде всего, с большей ориентацией рабочих на революционное движение.

Гораздо меньше затронула террористическая деятельность тех лет крестьян­скую массу. Крестьянство как сословие наиболее традиционное во взглядах, в це­лом, отрицательно, а в лучшем случае равнодушно относилось к террористической практике.

Однако в жандармских архивах сохранилась не одна сотня дознаний о кре­стьянах, которые «выражали сочувствие» «народовольцам и «высказывали сожале­ние» по поводу расправы с ними. Крестьянин Иван Комов из Калужской губер­нии обвинялся в том, что переписывал и передавал по рукам «биографии казненных государственных преступников», Никита Марковский из Волынской губернии

— в сочинении антиправительственных стихов «Венок Рысакову», Федор Чернов из Владимирской губернии — в «провозглашении тоста за государственных преступ­ников Желябова, Рысакова». Кстати, о подобных тостах среди крестьян дознания -возбуждались нередко. Серьезного значения даже самые «крамольные» тосты не имели, но в какой-то степени подтверждали сочувственное отношение части кре­стьян к террористам.18

Но все это представляло собой лишь редкие (по отношению к многомиллион­ной массе крестьянства) исключения из правил. Как правило, же, крестьянская масса оставалась апатична к происходившим событиям, если только это не затраги­вало ее интересы.

Либерально настроенная часть общества по существу рассматривала террори­стов как выразителей его интересов. Позицию части российских либералов по отно­шению к правительству и террористам образно и точно изобразил в свое время М.Н. Катков: «уступи, а не то «они» будут стрелять».19 «Как ни бессмысленна, безрезуль­татна и преступна деятельность наших революционеров, - писал К.Д. Кавелин Д.А. Милютину в начале 1882г., - но им нельзя отказать в характере, энергии и изобрета­тельности в преследовании цели. Что ни говорите, в них живет глубокое недовольст­во, которым более или менее проникнуто все русское общество».

Вряд ли многие сторонники преобразований «мечтали» о цареубийстве; однако террористов они рассматривали как естественных союзников. П.Н. Милюков еще до выстрела Карповича считал возобновление терроризма в России неизбежным, а «преимущество последователей «Народной воли» перед социал-демократами видел в том, что они «чувствовали себя свободными воскресить наиболее грозный - терро­ристический - способ революционной деятельности».

Однако либералы не собирались отрекаться от своих союзников слева, даже когда получили «конституцию» и долгожданную Думу. Несмотря на все настроения Столыпина, Вторая дума так и не вынесла решения, осуждающего терроризм, что сыграло по-видимому, решающую роль в ее роспуске. В то же время публично осу­дить терроризм, в условиях правительственного террора и разгула военно-полевой юстиции, для либералов оказалось невозможным не только по политическим, но и по нравственным мотивам.22

Главный в то время розыскник империи, А.В. Герасимов, констатировал, что в 1905 году революционные партии «находили активную поддержку среди всего насе­ления, даже в таких слоях его, которые, казалось бы, ни в коем случае не могут со-

чувствовать целям этих партий... Особенными симпатиями среди интеллигенции и широких обывательских, даже умеренных слоев общества пользовались социалисты-революционеры. Эти симпатии к ним привлекала их террористическая деятельность. Убийства Плеве и великого князя Сергея подняли популярность на небывалую высо­ту. Деньги в кассу их центрального комитета притекали со всех сторон и в самых ог­ромных размерах».23

Своеобразным выражением общественного отношения к политическим терак­там и их последствиям является специфический юмор, имевший место в то время. Приведем несколько примеров. Красноречив русский анекдот начала 1900-х годов: Когда Боголепов, убитый эсерами, явился на тот свет, то встретившие его Сипягин и Плеве, и Сипягин, убитые ранее, сказали ему: «А мы вас дожидались. Недоставало третьего партнера для виста».24

Были положительно оценены современниками «забавные карикатуры», кото­рые «...по недосмотру иностранной цензуры проскользнули в английских журна­лах» в Россию «...изображающие Николая II: он предлагает разным лицам мини­стерское кресло, а под креслом наложены бомбы».25

Расхожим являлось мнение, что любой защитник режима на высоком посту об­речен стать жертвой всемогущих террористов, и скорее раньше, чем позже. Это убе­ждение стало темой выдуманного диалога в редакторском кабинете: «Секретарь: -Биография нового генерал-губернатора лежит в запасе уже третий день. Разобрать ее? - Редактор: - Оставьте. Сразу пустим в некролог».26

Если в XIX веке каждый акт революционного насилия воспринимался как сен­сация, то XX веке, особенно после 1905г., террор стал настолько широко распро­странен, что многие местные газеты прекратили публиковать детальные отчеты о каждом нападении. В место этого в прессе появился новый раздел, посвященный ис­ключительно криминальной хронике с публикацией ежедневных перечней полити­ческих убийств и экспроприации по всей стране.27Таким образом в начале XX века террор становится частью повседневной жизни России. Общество привыкало к на­силию.

Убийство становилось нормальным средством политической борьбы. После убийства Плеве современник записал в дневнике, что его смерть «только всколых­нула и заинтересовала всех - не более. Петербург даже острит, что Николаю II сле­довало бы обидеться: на него не обращают внимания и, очевидно, считают царст­вующими его министров (Сипягин, Боголепов, Плеве)». После убийства князя Сер-

гея Александровича тот же современник -СР. Минцлов28, отметил, что «телеграм­мы об этом произвели большой и притом радостный эффект в городе...Сергея ухло­пало основательно: его разорвало на куски...Петербуржцы не только радуются, но и поздравляют друг друга с этим убийством».29

Такое отношение к убийствам нелюбимых должностных лиц наблюдалось не только в столицах. Ф.И. Родичев вспоминал реакцию выборщиков в Государст­венную думу в марте 1906 года на убийство тверского губернатора Слепцова. Тот открыл собрание выборщиков, но едва успел выйти за порог, как был убит взры­вом бомбы. Либеральные кандидаты опасались, что «избиратели метнуться впра­во. Никакого впечатления. Мне даже жутко стало от такого равнодушия. Предло­жение осудить убийство вообще успеха не имело: «не наше дело».30

Еще Ф.М.Достоевский обратил внимание на странное отношение обще­ства к первым совершавшимся терактам: «Общество как будто сочувствовало им или, ближе к истине, не знало хорошенько, как к ним относиться».31 Но в последствии ситуация меняется, политическое убийство став нормой жизни в ос­новном вызывало лишь обывательский интерес к подробностям произошедшего, а чаще всего сводилось к болезненной апатии. Общество стало уставать от насилия применяемого как со стороны государственных структур, так и со стороны рево­люционеров. Террористы постепенно лишаются и материальной, и моральной поддержки со стороны общества. В этом отношении убийство П.А.Столыпина явилось событием, которое подвело черту над терпимостью общества перед не­обузданным насилием оно не нашло понимания, а тем более поддержки у совре­менников: «...при всей апатичности широкого общества... впечатление от выстре­ла 1 сентября было все-таки совершенно недвусмысленное. Его можно охаракте­ризовать как непреодолимое естественное отвращение».32

Убийство Столыпина было оценено многими современниками как событие свидетельствующее о вырождении террора.

И все же тогда России удалось остановиться на краю пропасти. Вакханалия убийств и ограблений способствовала «дегероизации» террористов больше, чем лю­бая антиреволюционная пропаганда; раскрывшиеся провокации вызвали отвращение к террористическому подполью, а временами - смех. Реформы, хотя и запоздалые, позволили общественному недовольству найти легальные пути для своего выраже­ния.

2.3 Социально-психологический портрет российского террориста

Рассматриваемый в работе исторический период достаточно обширен и тер­рор, применяемый на этом временном отрезке, как было показано, не был иденти­чен. А, следовательно, и личности, обращенные к нему в разное время, были непо­хожи друг от друга, поскольку отличались сами периоды активизации терроризма. В связи с чем, считаем необходимым отдельно рассмотреть каждый из подъемов терроризма и выделить существенные черты социально-психологического портрета российского террориста в каждом временном отрезке и лишь затем попытаться со­ставить общую характеристику.

Первоначально следует описать ту среду из которой вышли первые террори­сты. Некоторые исследователи склонны понимать народничество как определенную субкультуру, своеобразную духовную среду обитания молодежи пореформенной эпохи.1 Едва ли не главной чертой этой субкультуры было ее стремление полно­стью противопоставить себя «буржуазной среде» со всеми ее атрибутами, нашед­шее свое выражение в ненависти к «городской культуре», потребности «порвать всякие связи с погрязшим в разврате миром».2

Для представителей данной субкультуры были характерны некоторые общие черты, в частности небрежение к своему костюму и большая страсть к пышной рас­тительности на голове. Н.А. Морозов, описывая первую встречу с Д.И. Клеменцем, СМ. Кравчинским и другими видными народниками в 1874г., подчеркивал, что в их обществе «не было ни одного безусого и безбородого», хотя мало кому из при­сутствовавших там минуло 25 лет.3

Предпринятое же в середине 70-х годов «хождение в народ» сформировало и специфический костюм революционера. С незначительными вариациями бунтар­ская «мода» на одежду сохранилась до конца десятилетия и сводилась к стандарт­ному набору элементов. «В парусиновой блузе с кушаком, в высоких ботфортах, с длинными волосами, в темных очках», - так описывает И.Герцен типичного социа­листа-революционера той поры.4

Немного позже, в конце 70-х - начале 80-х гг. современники следующим обра­зом описывали внешний вид бунтаря. «Типичными чертами такого студенческого образа, - вспоминал известный художник А.Бенуа, - была широкополая мятая шляпа, длинные неопрятные волосы, всклоченная нечесаная борода, иногда красная рубаха под сюртуком и непременно плед, положенный поверх изношенного пальто, а то и

прямо на сюртук. Нередко лицо студента было украшено очками, и часто эти очки были темными. Именно такие фигуры с темными очками казались мамочке особенно жуткими, она в них видела несомненных крамольников, и была уверена, что по кар­манам у них разложены бомбы.

Под пару студентам были курсистки - явление для того времени новое и но­сившее довольно вызывающий характер. Для типичной курсистки полагалась ма­ленькая шапочка, кое-как напяленная, неряшливо под нее запрятанные, непременно остриженные волосы, папироска во рту, иногда тоже плед, сравнительно короткая юбка, а главное, специфически вызывающий вид, который должен был выражать торжество принципа женской эмансипации. В нашем семейном быту не было ни та­ких студентов, ни типичных курсисток, но мы их видали на улице в большом коли­честве. К тому же, под студентов и курсисток «гримировалась» и вообще вся «пере­довая» молодежь, а быть не передовым считалось позорным... Это была мода дня!»5

Иные исследователи отчасти объясняют природу народничества как новой христианской секты.6 Отсюда и все основные элементы религиозного мышления и поведения в народнической среде - жертвенность, проповедничество, покаяние, ас­кетизм, стремление к личному нравственному очищению и спасению, сектантство и т.п.7

В не зависимости от того, что понимать под народничеством - специфическую молодежную субкультуру или своеобразную христианскую секту, бесспорно одно именно в этой среды сформировался российский террорист.

Следует более детально рассмотреть характерные типы террористов каждого этапа.

Для первого пика террористического подъема характерен общий тип террори­ста - идеалиста. Пока, что еще сохраняется сильная связь с народнической средой, которая его породила.

Еще Степняк-Кравчинский писал, что: «В пропагандисте 1872-1875 годов было слишком много идеализма, чтобы он мог устоять в предстоящей трудной и нестой­кой борьбе. Он должен был измениться - или исчезнуть. И уже начал вырабатывать­ся иной тип революционера, готовый занять его место. На горизонте обрисовыва­лась сумрачная фигура, озаренная точно адским пламенем, которая с гордо подня­тым челом и взором, дышавшим вызовом и местью, стала пролагать свой путь сре­ди устрашенной толпы, чтобы вступить твердым шагом на арену истории.

То был террорист».8

Возможно, в сравнении с предшествующим революционером-пропагандистом новый революционер-террорист выглядел действительно угрожающе, однако в сравнении с последующими террористами начала XX века, это был все-таки идеа­лист.

Основными чертами характера людей, составлявших костяк ИК «Народной во­ли», были: глубокая убежденность в необходимости революции в России, огромный, хотя и не всегда внешне бросавшийся в глаза, темперамент, сильная воля, большая энергия, немалый практический ум, готовность на полное самоотречение и самопо­жертвование во имя исповедуемых идей.9

Контингент боевиков XIX века, так называемые идеалисты - наивно надеялись изменить мир, сделать его более справедливым, например, путем физического уст­ранения какой-либо реакционной личности. Представители подобного типа облада­ли достаточно высоким уровнем образования, как правило, осознавали (субъектив­ные) причины обращения к террору, глубоко понимали революционную доктрину, многие принимали участие в создании идеологической и теоретической базы орга­низации «Н.В.» и непосредственно осуществляли теорию на практике.

Террор в этот период был центральным. Еще не происходит разделения терро­ра на центральный и местный, не возникает и четкого разделения функций между революционерами.

Как это позже происходит у эсеров, когда Боевая организация, представляла отдельное подразделение в партии, и занималась исключительно террористической деятельностью. Т.е. в ней группировались своего рода профессиональные террори­сты

К тому же на втором этапе возрастают негативные черты террора. Он стано­вится массовым, применяется не только в центре, но и на местах и приобретает от­вратите льные_характеристики .

Можно выделить условную классификацию типов террористов по каждому пе­риоду. В качестве основного критерия используется: выполняемая работа в органи­зации (доминирующая деятельность)

I пик: - «Теоретики» - лица , создававшие идеологию терроризма, занимавшие­ся теоретическим обоснованием и пропагандой на страницах печатных изданий

организации, идей терроризма. (Тихомиров Л.А.)

«Практики» - лица, планирующие и осуществляющие террористические ак­ты. (С.Л. Перовская, А.И. Зунделевич, А.И. Баранников)

Смешанный тип (или «организаторы»)- сочетает характеристики указанных выше типов.(Н.А. Морозов, В.Н. Фигнер, А.И. Желябов, Михайлов А.Д) «Техники»- примером здесь может служить Кибальчич. Пропагандой не за­нимался, если и любил что - так это технику. В «Народной Воле» он зани­мался исключительно приготовлением динамита и бомб, практически не общаясь с товарищами. Сюда также можно отнести Г.П.Исаева, С.Г. Ши­ряева, А.В. Якимову

II пик: На данном этапе в рамках Боевой организации ПСР существовала определен­ная внутренняя структура: (БО делилась на 3 непропорциональные части)

«холуи», люди, занимавшиеся выслеживанием и жившие в полной нищете; химики, ведшие средний образ жизни (А.Д. Покотилов); террористы, игравшие «барские роли», осуществлявшие координацию ме­жду различными частями организации. ( М.И. Швейцер, Б.В. Савинков и

ДР-)

По мимо этих типов которые были характерны для БО (т.е центрального тер­рора), на местах, преимущественно существовал совершенно отличный тип - это террорист «нового типа»,термин введен в научный оборот А.Гейфман. Характер­ными чертами подобного типа террористов являются: необычайно низкий идейный уровень, отсутствие нравственно-этических аспектов, не мотивированный выбор объектов террора. У такого типа терроризма больше общего с бандитизм, чем с оп­позиционным терроризмом. Большинство радикалов действовавших в провинции, были не грамотны и не могли продемонстрировать глубокое понимание революци­онной доктрины.

Среди тех, которые умели читать и писать, многие выражали свои мысли с большим трудом; когда от них требовали объяснить причины своей террористиче­ской деятельности, они часто были способны лишь на полуграмотные лозунги типа «Смерть негодяям!», «Да здравствует революция!», «К черту все остальное!»

Возможна и другая классификация, характеризующая психические типы тер­рористов, выделенная современником описываемых событий - видным обществен­ным деятелем Александром Соломоновичем Изгоевым. «...психический тип терро­ристов сводиться к двум разновидностям. Это или бретер, спортсмен, вступивший раз на дорогу, с которой уже не возврата, и хладнокровно, с полным презрением к своей, а также и к чужой жизни, доканчивающий свой жизненный путь, или замас­кированный самоубийца, в силу тех или иных причин жертвующий своей жизнью,

то в порыве евхаристического отчаяния, то в погоне за славой Герострата. Если та­кие люди видят, что общество верит в силу террористических актов и ждет от них чего-либо, они идут на такое дело, рассчитывая в глубине души на общественные симпатии».11

Хотелось бы остановиться более подробно на важных моментах, формирую­щих общее представление о террористах к19-н.20вв. это^.сословное происхождение, уровень образования, возраст, национальная принадлежность, причины побудившие обратиться к террору.

На первом этапе террористического подъема складывается следующая картина. Всего в состав ИК "Народной воли"(который подготавливал и осуществлял террористические акты) за все время его существования входило 36 человек,12 из них 27 мужчин и 9 женщин. (Приложение2). В сословном происхождении преоб­ладали выходцы из дворянских семей. Уровень образования у членов ИК находится на достаточно высоком уровне: большинство лиц имело либо высшее, либо не окон­ченное высшее образование. Превалирующий возраст от 20 до 30 лет. В националь­ном отношении преобладали русские, хотя был высок удельный вес лиц еврейской национальности.13

За все годы функционирования БО ПСР в ее состав входили 72 мужчины и 19 женщин (Приложение 3). Цифры позволяют говорить о том, что в БО входили со­циально активные элементы каждого сословия, то есть почти всех социальных сло­ев населения Российской империи. Статистические данные выявляют достаточно высокую пропорцию образованных лиц, принявших участие в террористической борьбе, проводимой БО ПСР.

На основании имеющихся данных можно констатировать, что в начале XX ве­ка в БО рекрутировались в подавляющем большинстве представители нового поко­ления террористов, а процент лиц, принявших участие еще в народовольческом движении, был в БО сравнительно низок.

Информация о национальном составе, несомненно указывает на то, что ос­новной костяк БО составляли представители самой многочисленной нации Россий­ской империи — русской; вместе с тем, однако, цифры выявляют и необычайно вы­сокий процент лиц еврейской национальности, принявших участие в деятельности БО.

Отследить указанные характеристики на местном уровне. Весьма проблема­тично, но представляется, что показатели значительно поменяются. Особенно это касается уровня образования, и сословного происхождения.

Широкий спектр причин приводил молодых людей к терроризму - часто мно­гие из них были чисто личного характера и возникали от эмоциональных проблем и конфликтов, а не от революционного пыла или от приверженности революционной идеологии. Создается впечатление, что одной из наиболее распространенных причин участия в насилии с политической окраской была неспособность признать собствен­ные неудачи или контролировать свой гнев и примитивное стремление к немедлен­ному отмщению. Причиной участия в террористической деятельности бывало и стремление к известности, которую террористы надеялись снискать путем соверше­ния громких политических убийств, способных сотрясти всю страну. Можно пред­положить, что у ряда террористов, основные причины обращения к террору проис­текали из комплекса неполноценности и стремления самоутвердиться как лич­ность.14

Необходимо осветить еще две важные на проблемы: психическое состояние террористов и участие женщин в терроре.

Уже в XIX веке отмечалось, что психически неуравновешенные люди склонны к насилию. И можно признать, что многие боевики пришли к решению об участии в терроре вследствие своей психической неустойчивости. В.Фигнер следующим обра­зом отзывалась о молодых идеалистах, «чем слабее была их нервная система и чем тяжелее жизнь вокруг них, тем больше был их восторг при мысли о революционном терроре». Внутренняя дисгармония и неспособность ее преодолеть, что во многих случаях приводило к настоящему сумасшествию, часто заставляли отчаявшихся и эмоционально ущербных людей искать способы радикального решения своих про­блем.15

Несомненно, что многие террористы . не отличались устойчивой психикой. Суи­цидальные мотивы чувствовались, по-видимому, в поведении немалого числа терро­ристов Другой вопрос — была ли их психическая нестабильность причиной .прихода в террор или следствием жизни в постоянном нервном напряжении, или, в ряде случа­ев — тюремного заключения. Во всяком случае, уровень психических отклонений и заболеваний был очень высок. Психически заболели и умерли после недолгого заклю­чения Дора Бриллиант и Татьяна Леонтьева. Умело изображали из себя сумасшедших,

будучи в заключении еще до совершения терактов, Рогозинникова и Руднева. Врачи им поверили. Было ли дело только в актерских способностях?

Женский терроризм в России к. 19-начала 20 веков, по мнению А.Шур был од­ним из важнейших симптомов психопатологии тогдашнего общественного состояния. Тяга к самоубийству, поражавшая наиболее чувствительные и неспособные к адапта­ции женские натуры, пополняла ими ряды радикалов и революционеров. Настроения в женской среде, которые в итоге приводили к террористическим действиям, парадок­сально совмещали в себе страсть к разрушению со сверх высокими моральными уста­новками. В итоге самоубийство становилось не личным делом несчастной, неприка­янной души, не нашедшей себе должного применения в земном мире, а общественно значимым апогеем собственной жизни - актом борьбы с несправедливостью и гнетом действительности.16

Суицидальная тяга была столь велика, что многие террористки искренне привет­ствовали смертельные приговоры себе, вынесенные царским правительством.

По мнению А.Шур истерические состояния и обострение мании преследования неизменно сопровождали подготовку каждого теракта. Психологическая необрати­мость установки на террор закономерно вела к душевной болезни даже до того, как террористический акт имел место. Сами обстоятельства жизни террориста в замкну­том пространстве подполья и в узком кругу соратников не могли не менять менталь-ность человека, не говоря уже о его эмоциональном складе. При этом картина внешне­го мира не просто искажалась. Исчезал сам этот мир. Реальностью становилось не большое пространство общения с единомышленниками, искаженное неврозами и па­тологией их тревожных умов и больных душ. Женская психология, со свойственными ее складу сильным воображением и образностью восприятия, особо страдала от это-го.17

В начале 1905г. директор департамента полиции Лопухин получил по городской почте письмо от Марии Селюк. Она писала, что ей уже невмоготу слежка филлеров, наблюдающих за ней днем и ночью. Даже когда она моется в бане, филлер следит с соседней полки. Поэтому Селюк просить ее поскорее арестовать и сообщает адрес. Полиция не знала, что и думать. Приняли все это за эсеровский розыгрыш, но на вся­кий случай послали проверить. Каково было удивление, когда в квартире действи­тельно увидели Селюк! Оказалось, она заболела, у нее развилась мания преследова-ния...18

Часто террористический акт сам по себе становился навязчивой идеей, все даль­ше уводя от политики в область криминальной психиатрии. Эсерка Ф.Фрумкина при­знавалась, что только и думала о том, как осуществить теракт. «Я думала, думаю и мо­гу думать только об этом. Я не могу с собой ничего поделать».19

Приведенное выше мнение Шур на психическое состояние террористов явля­ется наиболее категоричным, в историографии, не которые моменты ею явно пре­увеличены, однако не подлежит сомнению, тот факт, что нельзя назвать полностью адекватной психику многих людей вступивших на путь терроризма.

Но все же выводы о психической неадекватности террористов необходимо с крайней осторожностью.

В заключении хотелось бы представить наиболее типичные черты российского террориста к XIX - н. XX вв.: человек дворянского происхождения или выходец из мещанской среды, в возрасте от 20-30 лет, имеющий высшее или неоконченное высшее образование, по национальности русский (либо еврей). Доминирующей при­чиной обращения к террору являлась оппозиционная деятельность, конфронтация относительно существующего строя и органов власти. Преобладающим мотивом, то есть внутренним побуждением, террористов была месть (зачастую не мотивирован­ная).

Таким образом, отношение к терроризму в пореформенной России было доста­точно неоднозначным, поскольку весьма многогранен был этот феномен.

Власть пыталась противостоять террористам разнообразными средствами, но упор, прежде всего, делался на силовые методы. Отсюда возрастание роли органов политического сыска и карательных органов Т.е. власть, вместо того чтобы устранять причины появления терроризма, боролась с переменным «успехом», с его отдельны­ми проявлениями.

В то же время общество, при отсутствии конструктивных способов взаимодей­ствия с властью, искало другие варианты проявления своей воли, одним из таких ва­риантов явился терроризм. Возможно, истинным порождением терроризма были умонастроение в обществе, последнее, не имея легальных способов борьбы с произ­волом власти, в результате создало для нее ограничитель. Поэтому современники за частую не порицали, а иногда и одобряли деятельность террористов.

Когда ситуация начала изменятся и у общества стали появляться необходимые «каналы» для выражения своей воли, с его стороны наблюдается стремление избе-

жать неоправданное насилия, и как следствие, кардинальное изменение отношения к терроризму.

Заключение

Поводя итоги исследования феномена терроризма в пореформенной России во второй половине XIX - начале XX вв, можно сделать следующие выводы.

Общеизвестен тот факт, что революционное движение в России второй полови­ны Х1Хека, в том числе его крайняя форма - терроризм, было порождено незавершен­ностью реформ 1860-х годов. Наиболее ущемленной стороной при сворачивании ре­форм оказалось «общество», оставшееся почти бесправным и безгласным, когда пра­вительство, чересчур забрав «влево», начало «перекладывать руль» в обратную сторо­ну. Народ, как водится, безмолвствовал. Однако появились те, кто стремился выра­жать его интересы, хотя и интерпретируя их по-своему. Отсюда и выросло единобор­ство интеллигенции с самодержавием.

Кроме того, революционное движение было порождением не только незавер­шенности реформ; оно было их закономерным следствием. Реформы изрядно запо­здали. Поэтому у части общества при стремительном переходе от консервативного времени николаевского правления к «оттепели» - Александра II, возникли необосно­ванные претензии. От власти стали ждать и требовать не только того, что она могла дать, но и того, чего она дать была просто не в состоянии. Плюс ко всему, такое (но­вое) поведение власти могло быть принято обществом (или его частью) за слабость, отсюда и попытки противостоять власти.

Реформы привели к появлению в России разночинцев - образованных или, ча­ще, полуобразованных людей, стремящихся к самореализации и, для начала, к уст­ранению внешних для этого препятствий. В пореформенной России люди, которые получали образование, хотели не только свободно говорить, но и делать. Они хотели принести благо народу, перед которым считали себя в долгу, и переустроить его жизнь на началах равенства и справедливости.

Однако власть считала иначе, полагая, что недовольных образумят строгие ме­ры. Но радикалы не образумились: они пошли до конца, используя наиболее прием­лемый, как им казалось, одновременно эффективный и эффектный способ борьбы.

Возможно, возникновению и живучести терроризма в России способствовала в значительной степени сама власть. Дело не только в ее нередко необоснованной и чрезмерно жесткой репрессивной политике. Дело было в том, что власть изначально придавала революционерам чрезмерное значение, возвышая их тем самым в собст­венных глазах и глазах общества. Власть рассматривала террористов, как по сущест­ву равную противостоящую ей сторону.

Так что у терроризма было по меньшей мере два «автора»: радикалы, стре­мившиеся путем политических убийств подтолкнуть историю, и правительство, сво­ей подчас несоразмерной жестокостью провоцировавшее ответное насилие.

Однако у терроризма был и еще один, не менее важный источник - теоре­тический. Террористическая идея, возникнув под влиянием определенных обще­ственных условий и чтения радикальной литературы в умах молодых людей, чей революционный темперамент перехлестывал через край и был не всегда в ладах с разумом, развивалась, приобретая все более логический и стройный вид. Она развивалась под влиянием революционной практики, но и сама оказывала на нее все большее воздействие.

Идея применения террора по отношению к «власть имущим» появившись в про­кламациях начала 60-х годов и получила бурное развитие впоследствии. Однако пер­воначально идея террористической борьбы, если и отражала настроения определен­ной части революционно настроенной молодежи, все же большого количества сто­ронников не имела. Поступок Д.Каракозова, вызывая интерес к террору, значительно радикализировал взгляды многих личностей оппозиционно настроенных к власти. Среди таковых был и С.Г. Нечаев. Собственно, он первым попытался создать после­довательно террористическую организацию «Народная Расправа», действующую на основе детально разработанной программы широкомасштабной террористической деятельности («Катехизиса революционера»). Но то, какими способами, приемами Нечаев пытался это осуществить, и то, какие результаты имела его деятельность, вы­звало негативную реакцию практически у всех. «Нечаевщина» сформировала у рус­ских революционеров отрицательное отношение к терроризму и заговорщичеству, проявлявшееся почти десять лет.

Условия, приводившие к возрождению террористической борьбы, остава­лись в России неизменными на протяжени четырех десятилетий после начала реформ 1860-х годов - разрыв между властью и обществом, незавершенность реформ, невозможность для образованных слоев реализовать свои политические притязания, жесткая репрессивная политика властей по отношению к радикалам при полном равнодушии и пассивности народа.

А затем все возраставший взаимный счет покушений и казней приводил к новым и новым виткам кровавой спирали.

Возрождение террористической идеи, хотя пока и в ограниченном виде, наблю­дается в программе народнической организации 70-х гг. - «Земля и Воля». Ее участ-

никами начинает детально обосновываться теория терроризма и ею же начинают осуществляться террористические нападения на представителей власти. В переходе «Земли и Воли» к террору сыграли роль несколько факторов: разочарование в готов­ности народных масс к восстанию, пассивность большей части общества, желание отомстить за преследования со стороны правительства. Своеобразным провоцирую­щим фактором было политическое устройство России и персонификация власти. Но важную роль сыграли не столько факторы логического, рационального, сколько субъективного, психологического порядка.

Постепенно в организации возрастает количество сторонников терроризма, требующих пересмотра программных установок в пользу приоритета политической борьбы, и, как следствие, увеличения удельного веса террора в ее деятельности. В результате возникших разногласий организация самоликвидируется.

Важно отметить следующее. Во-первых, террор, чем бы ни руководствовались лица, его применявшие и приветствовавшие, в 1878 — начале 1879 года становится обычным, рутинным приемом борьбы русских революционеров. Во-вторых, некото­рые из них начинают признавать террор единственно возможным и самым эффектив­ным способом борьбы.

Далее развитие терроризма шло по нарастающей как в теории, так и на практике. В августе 1879 г. создается организация, чье наименование стало символом террориз­ма, а ее деятельность примером подражания для последующих поколений русских ре­волюционеров-террористов. Именно «Народной воле», после ряда «неудачных» по­пыток, все же удалось осуществить убийство Александра П. Цареубийство 1 марта 1881г.стало ключевым моментом в истории терроризма в России. Это был, с одной стороны, величайший успех, но, с другой стороны, величайшая неудача террористов. Дело не только в том, что «успех» партии по сути привел к ее ликвидации. Не про­изошло каких-либо ожидаемых народных волнений, а власть отказалась идти на но­вые уступки обществу, не говоря уже о террористах.

Тем не менее, террористическая идея надолго стала господствующей в умах и душах русских революционеров. Даже после гибели «Народной воли» и посто­янных неудач попыток ее возрождения, идея возобновления террористической борьбы продолжала активно отстаиваться и развиваться, хотя и преимуществен­но на страницах эмигрантской печати.

В 1890-е годы, когда терроризм оказался вопросом чистой теории, в сочи­нениях сторонников терроризма появляются новые элементы. Прежде всего, ста­вилась задача соединения терроризма с рабочим движением.

Однако, как и в конце 70-х гг, в начале XX века терроризм вновь начался с действия.В начале 1901 года раздались выстрелы террористов-одиночек, пока­завшие, что недовольство части общества политикой властей, не имеющее ле­гальных каналов для выхода, чревато экстремистскими формами протеста. На­чинается новый всплеск политического терроризма, на это раз связанный с дея­тельностью партии социалистов-революционеров.

Терроризм по прежнему оставался преимущественно орудием борьбы интелли­генции, во всяком случае до начала первой русской революции. В период 1905-1907 гг. ситуация меняется. Осуществились мечты некоторых идеологов терроризма: тер­рор пошел «в низы», приобрел массовый характер. Но при этом и такие формы, с которыми, вероятно, не предполагали столкнуться его пропагандисты.

Однако высший взлет терроризма стал одновременно началом его деградации.

Своеобразная «живучесть» терроризма в России объяснялась не только тем, что он оказывался временами единственно возможным и наиболее соблазнительным средством борьбы революционной интеллигенции за осуществление своих целей. Террор оказался весьма эффективным средством борьбы при ограниченности сил революционеров.

Революционный террор действительно временами заставлял правительство идти на уступки и маневрировать. Террор действительно устрашал, дезорганизо­вывал, подрывал «обаяние» власти. Но в то же время значительная часть терро­ристических актов не имела заметных последствий, а некоторые приводили к по­следствиям, прямо противоположным тем, на которые рассчитывали террористы.

Разумеется, государство в конечном счете оказывалось сильнее террори­стов. И большая заслуга в этом принадлежала органам политической полиции, которые временами успешно пытались противостоять натиску террористов.

Отношения между терроризмом и обществом также обуславливали друг друга: с одной стороны, террор «воспитывал» российское общество, вызывал привыкание к насилию, но, с другой, терроризм мог приобрести столь широкий размах только при общественной поддержке. Когда же общество отвернулось от террора, он оказался обречен на вымирание.

В отношении оценки революционных террористов второй половины XIX -начала XX веков следует избегать крайностей. С одной стороны, нелепо представ­лять их однозначными героями, с другой - безусловными преступниками. Все на­много сложнее. Личности, обратившиеся к террору, точно так же, как и причины, побудившие их это сделать, были самыми различными. И здесь хватало своих героев и антигероев. Поэтому для составления полноценной картины о террористах в ука­занный период необходимо более детально исследовать биографии,а по возможно­сти, и мировозрение этих людей.

Наличие в конкретной теме достаточного количества спорных вопросов и не­решенных проблем значительно расширяет исследовательские горизонты и может в дальнейшем внести корректировки в заключения и выводы, сделанные в данной ди­пломной работе.

Примечания

Введение

1.Одесский М., Фельдман Д. Поэтика террора и новая административная мен-тальность: Очерки истории формирования. М., 1997. С.8

2 Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеоло­гия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.). М., 2000. С.5-6

3 Виктюк В.В., Эфиров С.А. «Левый» терроризм на Западе: история и совре­менность. М, 1987. С.224-227

4              Будницкий О.В. Ук. Соч.С.7-8

5              Там же С.8
6 Там же С.9

7              ТамжеС.9-10

8              Там же С. 10

9              Там же С.13

10               Индивидуальный политический террор в России. XIX - начало ХХв. М.,
1996

11               Леонов М.И. Террор и русское общество (Начало ХХв.) // Индивидуальный
политический террор в России. XIX - начало ХХв. М., 1996. С.33-42; Пушкарева
И.М. Российское общество начала XX в. и индивидуальный политический террор //
Там же С. 43-51

12 Будницкий О.В. Ук. Соч.С.15-16

13 Будницкий О.В История «Народной Воли» в идейной борьбе первой рос­сийской революции // Революционеры и либералы России. М., 1990. С.271-292.; Будницкий О.В. «Кровь по совести»: Терроризм в России. Вторая половина ХГХ— начало XX в. // Отечественная история. 1994. № 6. С. 203—209.; История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях./ Автор-составитель. О.В. Будниц­кий. Ростов-на-Дону, 1996.; Женщины-террористки в России / Сост., вступ. ста­тья и прим. О.В.Будницкого. Ростов-на-Дону, 1996;. Будницкий О. В. Терроризм в Российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая поло­вина XIX - начало XX в.) М, 2000 и др.

14. Работы отечественных историков, в которых в той или иной степени затра­гивалась проблема терроризма в русском революционном движении: Козьмин Б.П. Из истории революционной мысли в России. М., 1961; Итенберг Б.С. П.Л. Лавров в русском революционном движении. М., 1988; его же Движение революционного на­родничества. Народнические кружки и «хождение в народ» в 70-х гг.Х1Х в. М., 1965; Виленская Э.С. Революционное подполье в России. М., 1965; Левин Ш.М. Очерки по истории русской общественной мысли: Вторая половина XIX - начало XX в. Л., 1974; Седов М.Г. героический период революционного народничества. М., 1966; Волк С.С. «Народная воля». 1879-1882. М. 1966; Рудницкая Е.Л. Русская революци­онная мысль: демократическая печать 1864-1873. М., 1984; ее же. Русский бланкизм: Петр Ткачев. М., 1992; Твардовская В.А. Социалистическая мысль России на рубеже 1870-1880-х годов. М., 1969; ее же. Н.А. Морозов в русском освободительном дви­жении. М., 1983; Троицкий Н.А. Безумство храбрых. Русские революционеры и ка­рательная политика царизма. М, 1978; Кащенков И.В. Народовольцы. М, 1989. и др.

15 См.: Кан С.Г. «Народная воля» идеология и лидеры. М.,1997; Калинчук СВ. Психологический фактор в деятельности «Земли и воли» 1870-х годов // Вопросы истории 1999, №3 С.46-58 и др.

16 Будницкий О. В. Терроризм в Российском освободительном движении: идео­логия, этика, психология (вторая половина XIX - начало XX) в. М., 2000. С.20

Гусев К.В. Партия эсеров: от мелкобуржуазного революционаризма к контр­революции. М, 1975; Гусев К.В. Рыцари террора. М. 1992. С.34-35

18 Городницкий Р.А. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901-1911гг. М, 1998. С.5

19 Леонов М.И. партия социалистов-революционеров в 1905-1907гг.; Морозов К.Н. Партия социалистов-революционеров в 1907-1914гг.М. 1998; Городницкий Р.А. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901 -1911гг. М.? 1998; его же Егор Созонов: мировоззрение и психология эсера-террориста // Отечествен­ная история. 1995.№5.С.62-68

20              Рууд Ч., Степанов С.А. Фонтанка, 16: Политический сыск при царях. М,
1993

221              Оржеховский  И.В.Самодержавие  против  революционной  России  (1826-
1880гг.) М, 1982; .Головков Г.З., Бурин С.Н. Канцелярия непроницаемой тьмы: По­
литический сыск и революционеры. М., 1994; Лурье Ф.М. Полицейские и провокато­
ры. СПб., 1992.

22              Городницкий Р.А. Боевая организация партии социалистов-революционеров
в 1901-1911гг. М.? 1998 С.17

23 Будницкий О.В. Терроризм в Российском освободительном движении: идео­логия, этика, психология (вторая половина XIX - начало XX) в. М., 2000. С.21

24 Там же С.22-24

25 А.Гейфман. Три легенды вокруг «дела Азефа». С.330-361 // Николаевский Б.Н. История одного предателя. М., 1991

26              А. Гейфман Убий ! Революционный террор в России, 1894-1917. М., 1997.

27              Городницкий Р.А. Боевая организация партии социалистов-революционеров

26              А. Гейфман Убий ! Ре

27              Городницкий Р.А. Бо
в 1901-1911гг. М., 1998. С.22

Глава 1 Идея терроризма в России во второй половине XIX - начале ХХвв.

1.1 Истоки русского терроризма

1 Революционный радикализм в России: век девятнадцатый / Под.ред. Е.Л. Рудниц­кой М, 1997. - С. 101 2ТамжеС.1О4

3              Утопический социализм в России: Хрестоматия. -М., 1985. С.333-334

4              Там же. С.334

5              Так Н.Троицкий отрицает значение «Молодой России» и считает, что этот доку­
мент не может рассматриваться в качестве типичного для народничества. Далее гово­
рит о том, что  «..о ней и в 60-е мало кто знал, а в 70-е вспоминали едени-
цы».(Н.Троицкий. Друзья народа или бесы? Как и кого защищали народники // Родина
1996, №2 С.67). Однако считает, что: «Появление «Молодой России» произвело боль­
шое впечатление на современников».В тоже время, по ее мнению, прокламация на­
строила «...общественное мнение против революционеров, которым до того многие
сочувствовали.»      (Р.Г.      Эймонтова      «Эпоха      прокламаций».      Общественно-
демократический подъем середины XIX века // Революционный радикализм в России:
век девятнадцатый / Под. ред. Е.Л. Рудницкой - М, 1997г. С.51)

6              Р.Г. Эймонтова «Эпоха прокламаций». Общественно-демократический подъем
середины XIX века // Революционный радикализм в России: век девятнадцатый / Под.
ред. Е.Л. Рудницкой -М, 1997г. С. 51

7              Козьмин Б.П Из истории революционной мысли в России М., 1961 С. 289-290

8 Из показаний Н.А. Ишутина в следственной комиссии о покушении на жизнь его императорского величества 4 апреля 1866г. от 29 мая 1866г.// Будницкий история терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях / Автор-составитель. ОБ. Будницкий. Ростов-на-Дону, 1996 С.38

9              Там же С.40

1     Из примечаний Д.А. Юрасова в следственной комиссии 31 мая 1866 г.// Будниц­кий   история терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях / Сост. О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону, 1996 С.42

111              Обвинительный акт.// Будницкий   история терроризма в России в документах,
биографиях, исследованиях / Сост. О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону, 1996 С.35

Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М., 2000. С. 37-38

13              А.Ю. Минаков Нечаевско-бакунинская агитационная компания 1869-1870 гг. //
Революционный радикализм в России: век девятнадцатый / Под.ред. Е.Л. Рудницкой -
М., 1997. С.175,С176

14              Там же С. 180

15              «Катехизис революционера» //История терроризма в России в документах, био­
графиях, исследованиях / Сост. О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону, 1996 С.51-52

й Там же С. 50-51

17              Там же С. 49

18              А.Ю. Минаков Нечаевско-бакунинская агитационная компания 1869-1870 гг. //
Революционный радикализм в России: век девятнадцатый / Под.ред. Е.Л. Рудницкой -
М, 1997. С.187

19              Издания общества «Народной Расправы».№1. Лето 1869. Москва // Революци­
онный радикализм в России: век девятнадцатый / Под.ред. Е.Л. Рудницкой М, 1997.
С.235-236

20              См. подробнее Революционный радикализм в России: век девятнадцатый /
Под.ред. Е.Л. Рудницкой-М, 1997. С.189

21              Там же С. 189

22              Издания общества «Народной Расправы».№1. Лето 1869. Москва // Революци­
онный радикализм в России: век девятнадцатый / Под.ред. Е.Л. Рудницкой - М., 1997.
С.238-239

23              «Катехизис революционера» //История терроризма в России в документах, био­
графиях, исследованиях / Сост. О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону, 1996 С.51

2 См. Н.А.Троицкий. Друзья народа или бесы? Как и кого защищали народники // Родина 1996, №2 С.67-72

25              Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеоло­
гия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М., 2000. С. 43-44

26              .Общество «чайковцев образовалось в августе 1871г. и просуществовало до весны
1875г., было подорвано в результате многочисленных арестов. Вплоть до «хождения в
народ» весной 1874г. главным содержанием деятельности «чайковцев» было: 1) изда­
ние и распространение среди интеллигенции литературы революционного направле­
ния (т.н. книжное дело); 2) пропаганда социалистических идей среди фабричных и за­
водских рабочих (т.н. рабочее дело).

27              Процесс 193-х проходил в Особом присутствии правительствующего Сената в
Петербурге в октябре 1877-январе1878. Судились арестованные в основном в 1874г.
участники «хождения в народ». Из почти 4000 задержанных к дознанию привлечено -
770 человек, из них под стражей оставлено 265. За время более чем 3 лет дознания 43
человека умерли в тюрьме, 12 - покончили собой, 38 - сошли с ума. Все эти цифры
трактовались в революционной среде как следствие жестоких условий заключения в

тюрьмах. Большая часть подсудимых обвинялась в создании противозаконного сооб­щества с целью ниспровержения существующего государственного устройства. При­говор вынесенный судом был таков: из 190 подсудимых (3 человека умерло во время суда) 90 были оправданы, 72 - приговорены к ссылке или к незначительным срокам заключения, 28 - к различным срокам каторги. После суд ходатайствовал перед импе­ратором об уменьшении наказания для половины осужденных, включая замену катор­ги ссылкой.

Однако, по настоянию начальника III отделения Н.В.Мезенцева и министра юсти­ции К.И. Палена, Александр II отклонил ходатайство суда и заменил каторгу ссылкой только 15 из 28 приговоренных к каторге. А затем под влиянием Н.В. Мезенцева им­ператор санкционировал отправку 80 из 90 оправданных по процессу 193-х в админи­стративную ссылку.( Кан Г.С. «Народная воля» идеология и лидеры. М., 1997 С.49-50

29

28 Кан Г.С. «Народная воля» идеология и лидеры. М., 1997 С.51

Революционное народничество 70-х годов XIX века, Т.2 М.,1965. С.81

30              Кан Г.С. Ук. Соч. С.57

31              Материалы по истории СССР для семинарских и практических занятий. Освобо­
дительное движение и общественная мысль в России вХ1Хв./ Под.ред. И.А. Федосова
М., 1991 С. 337-338

32              Передовая статья из газеты "Земля и Воля!" 1878№1 25 октября // Революцион­
ный радикализм в России: век девятнадцатый / Под.ред. Е.Л. Рудницкой. М., 1997.
С.408

33              Кравчинский СМ. Смерть за смерть // История терроризма в России в документах,
биографиях, исследованиях / Сост. О.В. Будницкий. - Ростов-на-Дону, 1996 С 86-87

34              Передовая статья из газеты "Земля и Воля!" 1878№1 25 октября // Революцион­
ный радикализм в России: век девятнадцатый / Под.ред. Е.Л. Рудницкой М., 1997.
С.408

35              Письмо Валериана Осинского («Листок «Земли и воли» №6 от 14 июня 1879г.) //
История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях / Сост. О.В.
Будницкий. - Ростов-на-Дону, 1996 С 111

36              Значение политических убийств («Листок «Земли и воли» №2-3. 22 марта
1879г.)// История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях /
Сост. О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону, 1996 С 91-93

37              Там жеС.92-93

38              Вильгельм Телль - легендарный народный герой Швейцарии в период борьбы за
независимость против Габсбургов в начале ХГУв. Славился как меткий стрелок из лу­
ка.

Шарлотта Корде- антиреволюционно настроенная представительница дворянско­го сословия, убившая в 1793г. деятеля Французской революции - Жан Поль Марата.

39              Н.А. Морозов Повести моей жизни, мемуары в2-х томах. - М., 1961 Т2 С 417-418

40              Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология,
этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) - М., 2000. С.55-56

41              Там же С.55-56

42              Кан С.Г. «Народная воля» идеология и лидеры. МЛ 997 С.57

43              Процесс перехода части землевольцев от анархизма к политической борьбе, от
бунтарства к терроризму рассматривается, наряду с другими проблемами, в моногра­
фии В.А.Твардовской «Социалистическая мысль в России на рубеже 1870—1880-х
годов». Твардовская пишет, что «высшая стадия бакунизма в России — землевольче­
ская — с требованием пропаганды фактами, наглядной агитации вплотную подводила
революционеров к политической борьбе». Причем «наиболее яркой формой нового
движения был террор». По справедливому замечанию Твардовской, «террор рождал-

ся в процессе поисков наиболее результативных и действенных способов той самой агитационно-бунтовской деятельности, о которой особенно настойчиво заговорили после первых неудач землевольческих поселений. Первые террористы даже не ставят эту цель — истребление, физическое уничтожение объектов своих покушений. Для них сам звук выстрела важнее этих его последствий, ведь главное здесь — привлечь внимание общества, пробудить его активность, явственно, ощутимо выразить про­тест». Твардовская В.А. Социалистическая мысль России на рубеже 1870-1880-х го­дов. М, 1969. С. 16-17.

44              Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеоло­
гия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М., 2000. С. 57

45              Там же С.57

46              Фигнер В.Н. «Земля и воля» //Кан Г.С. «Народная воля»: идеология и лидеры. М.,
1997 С. 163, 171

47              Там же С. 162

Кан Г.С. «Народная воля»: идеология и лидеры. М., 1997 С.60

1.2 Террор «Народной воли»

1 А.И.Баранников, Н.К.Бух, А.И.Желябов, В.В.Зеге-фон-Лауренберг, А.И.Зунделевич, С.А.Иванова, Г.П.Исаев, А.А.Квятковский, Н.Н.Колодкевич, Т.И.Лебедева, О.С.Любатович, А.Д.Михайлов, Н.А.Морозов, М.Н.Ошанина, Е.Д.Сергеева, Л.А.Тихомиров, В.Н.Фигнер, М.Ф.Фроленко, С.Г.Ширяев, А.В.Якимова. Впоследствии состав ИК неоднократно менялся: отдельные лица выбы­вали из него по собственной инициативе, вследствие ареста или смерти. На место вы­бывших принимались новые члены (для этого нужна была рекомендация двух, уже состоящих в ИК человек). Кан Г.С. «Народная воля»: идеология и лидеры. М., 1997 С.67-68

2ТамжеС.68-69

3ТамжеС.71-72

4              Морозов К.Н. Партия социалистов-революционеров в 1907-1914гг.М. 1998 С.327

5              Идеологии «Народной воли» посвятила монографию В.А.Твардовская (Социали­
стическая мысль в России на рубеже 1870-80-х годов. М., 1969); см. также: Будницкий
О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психоло­
гия (вторая половина XIX - начало ХХв.) - М., 2000.; Волк С.С. «Народная воля».
1879-1882. М., 1966; Седов М.Г. Героический период революционного народничества.
М., 1966; Троицкий Н.А. «Народная воля» перед царским судом. Саратов, 1983; Кан
Г.С. Указ. соч. и др

6              Н. А.Троицкий, опровергая террористический характер «Народной Воли» заявля­
ет это была обширная организация, за участие в ней подверглись арестам почти 8 ты­
сяч человек, а «террор был делом рук лишь членов и ближайших агентов Исполни­
тельного комитета да нескольких сменявших друг друга метальщиков, техников, на­
блюдателей.». По его мнению получалось однако так, что «...террор оказывался на
виду, заслоняя собой остальную, глубоко законспирированную работу.» Выходит, что
«законспирированная работа» 8тысяч человек является главным показателем по ко­
торому следует судить о деятельности «Народной Воли», (вместо террористической)
поскольку удельный вес террора в практике этой организации был не значителен, (по­
лучается 30:8000==0,00375). Возникает вопрос почему же сам автор посвещает свою
статью не 8тысячам человек, а этой 0,00-й части огромного целого? Возможно писать
о восьми тысячах, чтобы опровергнуть взгляд на «Народную Волю» как на символ

террора, почти нечего (Н.А.Троицкий. Друзья народа или бесы? Как и кого защищали народники // Родина 1996, №2 С.)

В отечественной историографии по поводу указанного противопоставления - 3 десятка и 8 тысяч (правда, указывается цифра 4-5 тысяч) - давно сложилась вполне определенная часто повторяемая точка зрения: «...кроме сравнительно небольшого ядра революционеров (несколько десятков человек) в организации преобладала «зе­леная молодежь», зачастую лишь номинально примыкавшая к движению. Отсюда становится ясным, почему гибель немногих руководителей означала, по существу, конец всей «Народной Воли» (Гинев В.Н., Цамутали А.Н. В борьбе за свободу // «Народная воля» и «Черный передел». Л., 1989. С.26) А руководители -это и был Исполнительный комитет, деятельность которого носила почти исключительно тер­рористический характер.

7              Будницкий О.В. Эпоха «Земли и Воли» и «Народной Воли» // Революционный ра­
дикализм, в России: век девятнадцатый / Под.ред. Е.Л. Рудницкой М., 1997. С.390

8              Фигнер В. Запечатленный труд. М, 1964. Т. I. С. 399.

9              Твардовская В.А. Комментарии // Фигнер В. Указ. соч. С. 435

10              ((«19-е ноября нас было на секунду поправило. О нас заговорили как о чем-то
существующем.   Но в то же время провалы типографии и прочего выхватили у нас
множество людей и средств. Только 5-е февраля поставило нас окончательно на ноги.
Россия признала, что мы есть». (Письмо Исполнительного комитета «Народной во­
ли» заграничным товарищам // Революционное народничество 70-х годов XIX века.
М., 1965. С. 318). Народовольцы справедливо увязывали рост популярности партии с
громкими покушениями — взрывом царского поезда под Москвой 19 ноября 1879 г. и
взрывом в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г.)

11              .См. Революционный радикализм в России: век девятнадцатый / Под.ред. Е.Л.
Рудницкой М, 1997. С.420-428

12              См. подробнее Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном дви­
жении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) - М., 2000.
С. 62-70

13              Морозов Н. Террористическая борьба. // История терроризма в России в доку­
ментах, биографиях, исследованиях / Сост. О.В. Будницкий.Ростов-на-Дону, 1996 С.
С.100

14.ТамжеС.101

15              .Там же С. 102

16              Там же С. 104

17              Там же С. 105

18              .Твардовская В.А. Морозов в русском освободительном движении М., 1983 С.99

19              Там же С.99

20              Морозов Н. Террористическая борьба. // История терроризма в России в доку­
ментах, биографиях, исследованиях / Сост. О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону, 1996 С.
105-106

21              .Там же С. 106

22              Там же С. 107

23              Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология,
этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) - М., 2000. С.76-77

24              .Морозов Н. Террористическая борьба. // История терроризма в России в доку­
ментах, биографиях, исследованиях / Сост. О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону, 1996
С.107.

25              Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеоло­
гия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М., 2000. С.78

26              Там же С.79

27              Там же С.80

Л.Я Штернберг Политический террор в России // Революционный радикализм в России: век девятнадцатый / Под.ред. Е.Л. Рудницкой - М, 1997. С. 439-449

А.И. Ульянов. Программа Террористической партии «Народная Во­ля». (Фрагмент) // Революционный радикализм, в России: век девятнадцатый / Под.ред. Е.Л. Рудницкой М, 1997. С.449

30 Там же С. 450

1.3 Неонароднический экстремизм: теория и практика

1              Н.Н. Афанасьев Идеология терроризма // Социально-гуманитарные знания 2001.
№6. С. 210

2              В редакцию входили А.С.Белевский, О.Н.Флоровская-Фигнер, «каракозовец»
П.Ф.Николаев, позднее Н.К.Михайловский. Номера первый и второй были напечата­
ны при содействии В.К.Дебагория-Мокриевича, третий и четвертый — В.Л.Бурцева. В
газете сотрудничали П.Л.Лавров, С. М.Степняк-Кравчинский, И.И.Добровольский,
М.П.Драгоманов Подробнее см.: Широкова В.В. Газета «Самоуправлеше» //Вопросы
истории. 1982. №11. С.180—184

3              Лаверычев В.Я. Отношение членов группы «Освобождение труда» к буржуазному
либерализму // Группа «Освобождение труда» и общественно-политическая борьба в
России. М, 1984. С. 174.

4              Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология,
этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М., 2000. С. 89

5. Там же С. 90-91

6              ТамжеС.91

7              Алисов был эмигрантом с более чем двадцатилетним стажем и довольно состоя­
тельным человеком. Он не участвовал в революционных организациях, но в оппози­
ции к русскому правительству находился еще с 1860-х годов. Алисов был плодовитым
публицистом, печатался в «Общем деле» и некоторых других изданиях. В 1870—
1880-х годах он издал за свой счет целый ряд антиправительственных брошюр, в ко­
торых неизменно ратовал за террор.

8: Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеоло­гия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М., 2000. С. 92-93

9 Там же С. 94-95

10* Будницкий О.В. От «Народной Воли» к партии социалистов-революционеров // Революционный радикализм, в России: век девятнадцатый / Под.ред. Е.Л. Рудниц­кой М., 1997. С.458-459

11              См подробнее Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном
движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М,
2000. С. 98

12              См.   о   «Группе   старых  народовольцев.»   и  ее  изданиях:   Итенберг  Б.С.
П.Л.Лавров в русском революционном движении. М, 1988. С, 230—232; Будницкий
О.В. Группа старых народовольцев // Отечественная история: Энциклопедия, М.,
1994. Т. 1.С. 647.

13* См. Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М., 2000. С. 107 14'Там же С. 106 15 Там же С. 109

В революционной биографии Житловского, к тому времени, была организа­ция народовольческой группы в Витебске (1884), эмиграция (1887) и Бернский уни­верситет, в котором он получил степень доктора философии (1892). Он был инициатором создания (1893) и руководителем заграничного «Союза русских социалистов-революционеров». Житловский редактировал его печатный орган — «журнальчик» «Русский рабочий» (1894—1897, № 1-11). В философских работах, публиковавшихся в немецких и русских журналах в 1890-е годы, Житловский критиковал ортодоксальный марксизм с позиций «субъективной социологии» П.Л.Лаврова и Н.К.Михайловского. (См. подробнее: История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях / Сост. О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону, 1996С.171-172)

17              Из книги «Социализм и борьба за политическую свободу» Лондон 1898 С. 57-
60 // История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях / Сост.
О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону, 1996 С.175-177

18              Там же С. 174
19ТамжеС.180,С.179

20              Там же С. 180

21              Из статьи «От издателей «Народовольца» // История терроризма в России в
документах, биографиях, исследованиях / Сост. О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону,
1996 С. 166

22              Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеоло­
гия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М., 2000. С. 125-126

23              Аргунов А. Из прошлого партии социалистов-революционеров // Революцион­
ный радикализм в России: век девятнадцатый / Под.ред. Е.Л. Рудницкой   М., 1997
С.465

24# Революционный радикализм в России: век девятнадцатый / Под.ред. Е.Л. Руд­ницкой М, 1997. С.465

25              Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеоло­
гия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) -М., 2000. С. 128

26              Наши   задачи:   Основные   положения   программы   Союза   социалистов-
революционеров // Революционный радикализм в России: век девятнадцатый / Под.
ред. Е.Л. Рудницкой М., 1997 С. 508

27* Там же С.508-509 28*ТамжеС.5О9

29' Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идео­логия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М., 2000. С. 130

30              Свобода (Программная брошюра Рабочей партии политического освобожде­
ния России) // Революционный радикализм в России: век девятнадцатый / Под. ред.
Е.Л. Рудницкой М, 1997 С.511

31              Городницкий Р.А. Боевая организация партии социалистов-революционеров
в1901-1911ггМ., 1998 С.28

32              Сторонниками этих форм террора являлись эсеры-максималисты, хотя и в са­
мой ПСР эсерами, работавшими в деревне, неоднократно поднимался вопрос о вклю­
чении аграрного террора в тактику партии. Отчасти эти настроения в эсеровских ни­
зах подпитывались настроениями самих крестьян некоторых губерний, где наиболее
были обострены аграрные отношения.

33' Городницкий Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901 -1911гг. М, 1998 С.235

34 Морозов К.Н. Партия социалистов-революционеров в 1907-1914гг.М, 1998 С.230-231

Э5ТамжеС331

36* Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идео­логия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.). М., 2000. С. 134

7 Террористический элемент в нашей программе // История терроризма в Рос­сии в документах, биографиях, исследованиях / Сост. О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону, 1996 С.211

38ТамжеСЛ93

39              Там же С.202

40              Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идео­
логия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М, 2000. С. 137

41              Там же С. 137

42              Террористический элемент в нашей программе // История терроризма в Рос­
сии в документах, биографиях, исследованиях / Сост. О.В. Будницкий. Ростов-на-
Дону, 1996 С.204

43ТамжеС.21О

44              См. Социалисты-революционеры и народовольцы // История терроризма в
России в документах, биографиях, исследованиях / Сост. О.В. Будницкий. Ростов-на-
Дону, 1996 С.168-169

45              Там же С. 169

46' Террористический элемент в нашей программе // История терроризма в Рос­сии в документах, биографиях, исследованиях / Сост. О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону, 1996 С. 193

47ТамжеС.194-195

48' Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идео­логия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М., 2000. С. 157

49*ТамжеС.157-158

50 Там же С. 162

51ТамжеСЛ62

52 А.Шур У террора женское лицо?// Родина 1998, № 3 С.73

53* А. Гейфман Убий ! Революционный террор в России, 1894-1917. М., 1997.

54 Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идео­логия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М., 2000. С. 167

55* Там же С. 169

56              Там же С. 170

57              А. Гейфман Убий ! Революционный террор в России, 1894-1917. М., 1997. С.47

58              Морозов К.Н. Партия социалистов-революционеров в  1907-1914гг.М.  1998

с.ззз

59              Павлов Д.Б. Из истории боевой деятельности партии эсеров накануне и в годы
революции 1905-1907гг // Непролетарские партии России в трех революциях М, 1989
С.149

60              Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеоло­
гия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М., 2000. С. 177

61              Леонов М.И Партия социалистов-революционеров в 1905-1907гг. М, 1997.
С.128

62ТамжеС128

63 Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеоло­гия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М., 2000. С. 179 64'Там же С. 182 65 Там же С. 186

66# Леонов М.И Партия социалистов-революционеров в 1905-1907гг. М, 1997. С.484-485

' Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идео­логия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М., 2000. С. 197

68ф Эсер А.А.Петров-Воскресенский, будучи арестованным, дал откровенные по­казания и согласился сотрудничать с полицией. Затем покаялся перед революцио­нерами и стал вести двойную игру. Под столом его конспиративной квартиры в Пе­тербурге, содержавшейся на средства охранки, была смонтирована «адская машина». Когда к Петрову «в гости» пришел начальник Петербургского охранного отделения полковник С.Г.Карпов, «хозяин» вышел якобы для того, чтобы поставить самовар, и соединил электрические провода... Взрывом мины Карпов был убит; Петров арестован и вскоре повешен.

* Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идео­логия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М., 2000. С.204-206

70* См. П.Б. Струве Преступление и жертва // История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях /Автор-составитель О.В. Будницкий. Рос­тов-на-Дону 1996 С.514

7Ь Леонов М.И Ук.Соч. С.494-495

72# Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идео­логия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.) М., 2000. С.215

73* Гусев К.В. Рыцари террора. М, 1992. С.34-35

Глава 2 Пореформенная Россия: отношение к терроризму

2.1 Власть и терроризм

1# Оржеховский И.В.  Самодержавие против революционной России (1826-1880гг.) М, 1982- С.98 2*ТамжеС.134-135

3              Там же С. 137

4              Там же С. 139
5* Там же С. 139
6*Там же С. 146-147
7* Там же С. 147-148

8              Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы: Политический сыск в России
1649-1917. М.,1992 С.119-120

9              Политическая полиция и политический терроризм в России (вторая поло­
вина XIX - н.ХХ вв.) / Примечания и комментарии составлены Е.И. Щербаковой
М., 2001 С.8

10* Подробнее см.: Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880-х годов. М. 1964. С.148-159

п< Оржеховский И.В. Ук. Соч..СЛ75

12' Ч. Рууд, С. Степанов.Фонтанка 16: Политический сыск при царях. М., 1993 С.80

13ТамжеС.81

14' Оржеховский И.В. Ук. Соч С. 180-181

15ф Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы: Политический сыск в России 1649-1917. М.,1992 С.91

16< Там же СНЫ 15

17< Там же С.112

18* Там же С. 118

19ф Ч. Рууд, С. Степанов.Фонтанка 16: Политический сыск при царях. М, 1993

С.85

20* Там же С.86

21< Там же С.87

22Тамже С 88-89

23Там же С.90

24ТамжеС91

25> Там же С.92-93

26* Там же С. 93-97

11' Оржеховский И.В. Ук. Соч С.118

28* Ч. Рууд, С. Степанов.Фонтанка 16: Политический сыск при царях. М, 1993 С. 98-99

29* Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы: Политический сыск в России 1649-1917. М.,1992 С 130-131

30* Ч. Рууд, С. Степанов.Фонтанка 16: Политический сыск при царях. М., 1993 С.101-102

31> Оржеховский И.В. Ук. Соч. С.119

32 Одни исследователи называли цифру 30 — 40 тыс. человек, другие конкре­тизировали ее — 26 тыс., третьи уменьшали до нескольких тысяч. По всей види­мости, цифра 1,5 или 2 тыс. ближе к истине, так как не противоречит свидетель­ствам руководителей политического сыска по отдельным местностям.. В крупных городах обычно насчитывалось 10 — 30 агентов (Ч. Рууд, С. Степанов.Фонтанка 16: Политический сыск при царях. М., 1993 С.103-104)

33* Ч. Рууд, С. Степанов.Фонтанка 16: Политический сыск при царях. М., 1993 С.105-113

34* Там же С.117-144

2.2 Общество и террор

ь История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях / Ав­тор-составитель О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону 1996 С. 14

2              См: Леонов М.И. Террор и русское общество (начало ХХв.) // Индивидуальный
политический террор в России XIX - начало XX в. М., 1996 С.34-39

3              Григорий Константинович Градовский (1842-1915)- публицист, с 1874г. вел в
газете «Голос» воскресный фельетон, печатался и в других либеральных изданиях..
В 1876-1878гг. издавал собственную газету «Русское обозрение».

4* Г.К. Градовский Из воспоминаний «Роковое пятилетие. 1878-1882гг.»// Исто­рия терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях /Автор-составитель О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону 1996 С.462

5# Н.А. Троицкий Царизм под судом прогрессивной общественности 1866-1895гг.М.1979. С.131

6'ТамжеС.131

7* О формах активного коллективного и индивидуального протеста действиям властей см. подробнее: Н.А. Троицкий Царизм под судом прогрессивной обществен­ности 1866-1895гг.М.1979. С.132-181

8- Н.А. Троицкий Царизм под судом прогрессивной общественности 1866-1895гг.М.1979. С.133

9              Анна Федоровна Тютчева (1829-1889) - дочь  Ф.И.  Тютчева.  В   1853-
1866гг. - фрейлина при цесаревне, затем императрице Марии Александровне

10              А.Ф. Тютчева Из «Дневника» // История терроризма в России в докумен­
тах, биографиях, исследованиях /Автор-составитель О.В. Будницкий. Ростов-на-
Дону! 996 С.494-495

11              События 1 марта 1881г. и Л.Н. Толстой .// История терроризма в России в
документах, биографиях, исследованиях /Автор-составитель О.В. Будницкий. Рос­
тов-на-Дону 1996 С.479-480

12' Из речи Владимира Соловьева 28 марта 1881г.// История терроризма в Рос­сии в документах, биографиях, исследованиях /Автор-составитель О.В. Будниц­кий. Ростов-на-Дону 1996 С.485-486

13* Н.А. Троицкий Царизм под судом прогрессивной общественности 1866-1895гг.М.1979. С. 135

14' Там же. С. 136-137

15              Там же С. 139

16              Отражение современных политических событий можно проследить в твор­
честве И.Е.Репина. Так казнь первомартовцев сильно потрясла художника. Он был
свидетелем казни. «Ах, какие это были кошмарные времена,— вздыхал он, вспоми­
ная об этом много лет спустя. — Сплошной ужас... — Я даже помню на груди каждо­
го дощечки с надписью «Цареубийца». Помню Даже серые брюки Желябова,
черный   капор Перовской». «Сплошной ужас» расправы с народовольцами и на­
толкнул Репина на мысль о картине «Иван Грозный» как иносказательном обли­
чении современности. «Какая-то кровавая полоса прошла через этот год,— расска­
зывал он о рождении замысла картины в 1881 г. — Страшно было подходить — не
сдобровать... Естественно было искать выхода наболевшему трагизму в истории...
Началась картина вдохновенно, шла залпами. Чувства были перегружены ужаса­
ми современности». См. подробнее: Н.А. Троицкий Царизм под судом прогрессив­
ной общественности 1866-1895гг.М.1979. С.142-171

17' См. подробнее Н.А.Троицкий Царизм под судом прогрессивной обществен­ности 1866-1895гг.М.1979. С.171-182

18              Там же. С. 179

19              . Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идео­
логия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.). М., 2000. С.348

20' Там же С.348

2Ь ТамжеС.349

22' Там жеС.349

23* Воспоминания А.В. Герасимова «На лезвии с террористами» // История тер­роризма в России в документах, биографиях, исследованиях /Автор-составитель О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону 1996 С.507-508

24> В.Харитонов Не в ладах с историей // Независимая газета 2 июня 2001г.С7

25' СР. Минцлов Из «дневника 1903-1906» // История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях /Автор-составитель О.В. Будницкий. Рос­тов-на-Дону 1996 С.498

26* А. Гейфман Убий ! Революционный террор в России, 1894-1917. М., 1997. С.60

27< А.Гейфман «Убий!» //Родина. 1994, №1.С26.

28> Сергей Рудольфович Минцлов (1870-1933) - исторический романист и биб­лиограф.

29' СР. Минцлов Из «дневника 1903-1906» // История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях /Автор-составитель О.В. Будницкий. Рос­тов-на-Дону 1996 С.497-498

30* Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идео­логия, этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.). М., 2000 С.355

' А.С. Суворин Из «Дневника» // История терроризма в России в докумен­тах, биографиях, исследованиях /Автор-составитель О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону 1996 С467

' П.Б. Струве Преступление и жертва // История терроризма в России в до­кументах, биографиях, исследованиях /Автор-составитель О.В. Будницкий. Рос-тов-на-Дону1996С514

2.3 Социально-психологический портрет российского террориста

ь Некоторые зарубежные исследователи пришли к выводу о возможности про­ведения параллелей между обитателями «общих квартир» 1870-х годов в России и «бунтующим поколением» 1960-х в Европе и Америке. См: СВ. Калинчук Психо­логический фактор в деятельности «Земли и воли» 1870-х годов // Вопросы истории 1999,№ЗС46

2* Там же С.47

3ТамжеС48

4' Там же С.48

5' Кошель П. История наказаний в России. История Российского терроризма М., 1995С.277

6* В.С. Жидков, К.Б. Соколов Десять веков российской ментальности: картина мира и власть. Спб., 2001 С.355

7* См. Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в Рос­сии 1783-1883. М, 1986 С.225-241

8> Кошель П. История наказаний в России. История Российского терроризма М.? 1995С.259.

9* Кан Г.С. «Народная воля»: идеология и лидеры. М., 1997 С. 137

10" А. Гейфман Убий ! Революционный террор в России, 1894-1917. М., 1997. С.217.

и' А.С. Изгоев По поводу убийства П.А.Столыпина // История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях / Сост. О.В. Будницкий. Ростов-на-Дону, 1996 С.529

11 Кан Г.С. Ук.Соч. С.68

1Э'В статье Твардовской В.А. об организационных основах «Народной воли» дается качественная характеристика домартовского состава исполнительного коми­тета. «Члены ИК в большинстве были очень молоды. Шестеро имели 1881г. по 23-24 года, основная часть - по 25-27 лет. Самым страшим было не более 32 лет. Почти все они русские, кроме одной польки и трех евреев.

Тринадцать человек, немногим меньше половины, были дворяне. В ИК перво­го состава было два крестьянина (Желябов А.И. и Ширяев С.Г.) и не одного рабоче­го - они были только среди ближайших агентов ИК: Халтурин С.Н. (член ИК после 1 марта), Пресняков А.К., Тетерка М.В., Михайлов Т.В. и др. Четверо членов проис­ходили из духовного сословия. Двое были военными (Баранников А.И., Суханов Н.Е.). Остальные мещане (шесть).

Почти все члены ИК имели высшее или незаконченное высшее образование. Многие из них закончили по два высших учебных заведения...» (Гинев В.Н., Цаму-

тали А.Н. В борьбе за свободу // «Народная воля» и «Черный передел». Л., 1989 С.25)

и' См.подробнее: А.Гейфман Убий ! Революционный террор в России, 1894-1917. М, 1997. С.219

15-Там же С. 232

16- А.Шур У террора женское лицо?// Родина 1998, № 3. С.73

"• Там же С.73-74

18-              Кошель История наказаний в России. История Российского терроризма М.,
1995 С.297

19-              А.Шур У террора женское лицо?// Родина 1998, № 3 С.74

123

Список используемых источников и литературы Источники

1.      Морозов Н.А. Повести моей жизни в 2-х Т. М, 1961

2.      Савинков Б.В. Воспоминания террориста М, 1991

3.      Фигнер В. Запечатленный труд.М, 1964.

4.      Чарушин Н.А. О далеком прошлом. Из воспоминаний о революционном движе­
нии 70-х годов XIX века М., 1973

Литература

1.      Афанасьев Н.Н. Идеология терроризма // Социально-гуманитарные знания 2001.
№6. С. 205-219

2.      Беляев С.С. Оборьбе с международным терроризмом // Государство и право. 1998,
№9.С.107-109

3.      Будницкий история терроризма в России в документах, биографиях, исследовани­
ях / Автор-составитель. О.В. Будницкий. - Ростов-на-Дону, 1996

4.      Будницкий О.В. «Кровь по совести»: Терроризм в России. Вторая половина
ХГХ—начало XX в. // Отечественная история. 1994. № 6. С. 203—209

5.      Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология,
этика, психология (вторая половина XIX - начало ХХв.). М., 2000

6.      Виктюк В.В., Эфиров С.А. «Левый» терроризм на Западе: история и современ­
ность. М., 1987.

7.  Виленская Э.С. Революционное подполье в России. М., 1965

8.  Волк С.С. «Народная воля». 1879-1882. М. 1966

9.      Гейфман А. «Убий!» //Родина. 1994, №1.С.26-27

10.  Гейфман А. Убий ! Революционный террор в России, 1894-1917. М., 1997

И. Гинев В.Н., Цамутали А.Н. В борьбе за свободу // «Народная воля» и «Черный передел». Л., 1989

12.  Головков Г.З., Бурин С.Н. Канцелярия непроницаемой тьмы: Политический сыск
и революционеры. М, 1994

13.  Городницкий Р.А. Боевая организация партии социалистов-революционеров в
1901-1911гг.М, 1998

14.  Городницкий Р.А. Егор Созонов: мировоззрение и психология эсера-террориста
// Отечественная история. 1995.№5.С.62-68

124

15.  Гусев К.В. Партия эсеров: от мелкобуржуазного революционаризма к контррево­
люции. М., 1975

16.  Гусев К.В. Рыцари террора. М, 1992

17.  Давыдов Ю.В. Герман Лопатин, его друзья и враги. М., 1987

18.  Еремин А.И. Так начиналась партия эсеров //Вопросы истории. 1996, №1.С.72-79

19.  Жидков В.С, Соколов К.Б. Десять веков российской ментальности: картина мира
и власть. Спб., 2001

20.  Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880 -х   годов., М.
1964. С.148-159

21.  История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях /
сост. О.В. Будницкий. - Ростов-на-Дону, 1996

22.  Итенберг Б.С. Движение революционного народничества. Народнические круж­
ки и «хождение в народ» в 70-х гг.Х1Х в. М., 1965

23.  Итенберг Б.С. П.Л. Лавров в русском революционном движении. М., 1988;

24.  Калинчук СВ. Психологический фактор в деятельности «Земли и воли» 1870-х
годов // Вопросы истории 1999, №3 С.46-58

25.  Кан С.Г. «Народная воля» идеология и лидеры. М.,1997

26.  Кащенков И.В. Народовольцы. М, 1989.

27.  Козьмин Б.П. Из истории революционной мысли в России. М., 1961

28.  Кошель П. История наказаний в России. История Российского терроризма М.,
1995

29.  Левандовский А. Бомбисты // Родина. 1996, №4 С.48-57

30.  Левин Ш.М. Очерки по истории русской общественной мысли: Вторая половина
XIX - начало XX в. Л., 1974

31.  Леонов М.И. Партия социалистов-революционеров в 1905-1907гг. М., 1997

32.  Лунеев В.В. Тенденции терроризма и уголовно-правовая борьба с ним // Государ­
ство и право. 2002, №6. С.35-39

33.  Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. СПб., 1992

34.  Материалы по истории СССР для семинарских и практических занятий. Освобо­
дительное движение и общественная мысль в России вХГХв./ Под.ред. И.А. Федо­
сова М, 1991

35.  Миньковский Г.М., Ревин В.П. Характеристика терроризма и некоторые направле­
ния повышения эффективности борьбы с ним // Государство и право. 1997, №8.
С.84-91

36.   Морджорян Л.А. Терроризм и национально-освободительные движения // Госу­
дарство и право. 1998, №3. С.82-87

37.   Морозов К.Н. Партия социалистов-революционеров в 1907-1914гг.М. 1998

38.   Николаевский Б.Н. История одного предателя. М., 1991

39.   Овчеренко Ю.Ф. Московская «охранка» на рубеже веков // Отечественная история
1993,№З.С.193-201

40.   Одесский М., Фельдман Д. Поэтика террора и новая административная менталь-
ность: Очерки истории формирования. М., 1997.

41.   Оржеховский И.В.Самодержавие против революционной России (1826-1880гг.)
М, 1982

42.   Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России 1783-
1883. М, 1986

43.   1 марта 1881 Казнь императора Александра II. Документы и воспоминания. Л.,
1991

44.   Прокофьев В.А. А. Желябов М, 1960

45.   Революционный радикализм в России: век девятнадцатый / под.ред. Е.Л. Рудниц­
кой -М, 1997

46.   Рудницкая Е.Л. Русская революционная мысль: демократическая печать1864-
1873. М., 1984

47.   Рудницкая Е.Л. Русский бланкизм: Петр Ткачев. М.? 1992

48.   Рууд Ч., Степанов С.А. Фонтанка, 16: Политический сыск при царях. М., 1993

49.   Седов М.Г. героический период революционного народничества. М., 1966

50.   Советская историческая энциклопедия / Под. ред. Жукова Е. М. М., 1963

51.   Страда В. Гуманизм и терроризм в русском революционном движении // Вопро­
сы философии. 1996 №9. С.90-119

52.   Твардовская В.А. Н.А. Морозов в русском освободительном движении. М., 1983

53.   Твардовская В.А. Социалистическая мысль России на рубеже 1870-1880-х годов.
М., 1969

54.   Троицкий Н. Друзья народа или бесы? Как и кого защищали народники // Родина
1996,№2С.67-73

55.   Троицкий Н.А. Безумство храбрых. Русские революционеры и карательная поли­
тика царизма. М., 1978

56.   Троицкий Н.А. Царизм под судом прогрессивной общественности 1866-1895гг.
М., 1979

57.  Утопический социализм в России: Хрестоматия. - М., 1985. С.333-334

58.  Харитонов В. Не в ладах с историей // Независимая газета 2 июня. 2001.С.7

59.  Широкова В.В. Газета «Самоуправлеше» //Вопросы истории. 1982. №11. С. 180—
184

60.  Шур А.У террора женское лицо?// Родина. 1998, № 3. С.73

61.  Юзвак Я. Террор N0 (\¥)! // История №16. 23-30 апреля 2003 С.4-7

62.  Юрьев А.И. Последние страницы истории партии социалистов революционеров//
Отечественная история . 2001, №6. С. 58-66

128

Приложение 2 Некоторые персональные данные членов Исполнительного комитета

«Народной воли»,

и отдельных лиц, участвовавших в подготовке и осуществлении терактов

(но не входивших в состав ИК)