Это тотальное «отрицание структурности»
воплотилось в ряд общих интенций,
к-рые и позволяют определить П. как культурное
явление.
1.
Отношение к человеку. В понимании
человека в П. на первое место
выходят несистемные, неструктурируемые
явления. Источником таких человеч. проявлений
мыслится его субъективность, индивидуальные
особенности психики, воля, понимаемые
не через психоаналитич. бессознательное,
а, скорее, через ницшеанский волюнтаризм,
отражающий активное взаимодействие человека
с непонятным и враждебным окружением
с целью реализации его волевого стремления
к доминированию над этим окружением.
Для П. ключевой категорией, характеризующей
человека, является желание как универсальная
форма проявления стремления человека
к коммуникации с окружением, определяющая
все формы индивидуального и коллективного
действия, социальной и культурной действительности.
На место структурной логич. упорядоченности
сознания приходит понимание его как разомкнутой,
хаотичной «магмы» желаний, устремлений,
вопросов к внешнему миру, лишь частично
определяемых его социальным и культурным
опытом.
2.
Отношение к человеч. сооб-ву. В П.
об-во и культура предстают как поле тотального
проявления отношений «власть — подчинение»;
власть, реализующаяся и как воля к доминированию,
и как стремление к упорядоченности, структурированности,
устойчивости, единству усматривается
и раскрывается П. во всех культурных элементах.
Власть реализует себя на всех уровнях
человеч. взаимоотношений — от полит,
доктрины конкр. гос-вадо конкр. коммуникативной
ситуации, и в выявлении этой реализации
и противопоставлении ей опр. уникальности,
множественности, разобщения П. видит
свою конкретную задачу.
3.
Отношение к тексту. Именно в
тексте находят проявление две
вышеуказанные интенции и понимание
текста есть прежде всего их выявление.
Предложенная Деррида «деконструкция»
— «деструкция-реконструкция» текста
подразумевает его фундаментальную «разборку»
на элементарные формы во всех планах:
композиционном, сюжетном, стилистич.,
психол. и последующую «сборку» — интерпретацию,
выявляющую в нем то, что внесено в этот
текст конкр. контекстом его создания,
желанием его создателя и то, что сам его
автор не видит или о чем старается умолчать,
но что обнаруживает себя как «след» дискурса
власти. Для П. становятся важными в тексте
не структурируемые его элементы, сближающие
его с другими текстами (хотя сравнит,
анализ остается), а то уникальное, несистемное,
маргинальное, что реализовалось в тексте
внесознательно и понимается интуитивно.
П. стремится усмотреть в тексте то, что
привнесено в него последующими интерпретациями
и что является уже «следом следа», объяснить
сходное в тексте не структурной универсальностью,
а взаимовлиянием текстов, заимствованием,
аллюзией, игрой, неосознанным косвенным
цитированием. Для П. повторяемость и устойчивость
элементов текста и стоящих за ними представлений
являются не свидетельством структурной
универсальности, но проявлением диффузии,
«кочевья» отд. элементов, идей, образов,
мимесиса, реализующегося не как подражание
природе, а как подражание (осознанное
или неосознанное) другому тексту. Интерпретация
текста — это понимание в нем того, что
к самому тексту прямо не относится, того,
что в нем «вынесено за скобки», и выводит
за пределы самого текста в мир желаний,
такое понимание есть всегда процесс,
но не результат (Деррида называет его
термином «различание» («differance»). Но при
этом для П. значимыми и важными становится
«конструкция текста», выявление тех элементов
из к-рых он собран, обнажение не структуры,
но конструктивных механизмов, технологии
создания текста.
4.
Отношение к знаку. Знак в
П. выступает как полная противоположность
самому себе — он есть не
указание на к.-л. предмет или
смысл, а, наборот, указание на его
отсутствие. Знак и смысл превращаются
в фикцию, симулакр, маскирующий отсутствие
актуального смысла, и предлагающий взамен
свои многочисл. коннотации. Бодрийяр
постулирует четыре истор. этапа превращения
знака в симулакр, сменявшие друг друга
от Возрождения до современности: знак,
обозначающий реальность; знак, искажающий,
маскирующий реальность; знак, маскирующий
отсутствие реальности; знак-фикция, не
связанная никак с обозначаемой реальностью,
знак и язык являются собственным объективно
существующим пространством, не связанным
ни с человеком, ни с действительностью.
Знак ничего не означает или означает
лишь самого себя, но при этом в человеч.
общении он сохраняет свойства симулакра,
детерминируя человека; знак становится
полем, где реализуется дискурс власти.
Соответственно и означение, создание
текста есть «производство фикции», фиксация
смысла, к-рый самому себе не соответствует
— отсюда и приговор, выносимый П. референции.
5.
Отношение к метафизике и науке.
В контексте предыдущих положений
логичным выглядит стремление
П. предолеть логоцентризм и универсальность
новоевроп. метафизич. и научной традиции,
обличить ее как проявление «воли к власти»,
к-рая, предлагая универсальные объяснит,
принципы и каноны, манипулирует сознанием
человека, втискивает его желания в упорядоченную
«колею смыслов» (Делез). Объективность,
логичность, верифицируемость научного
познания рассматриваются П. как фикция
и симулакр, порожденные опорой на авторитет,
выступающий как власть. Однако П. не предлагает
путей преодоления этой традиции и не
противопоставляет ей ничего, кроме попыток
«деконструктивной» переинтерпретации.
Симптоматичным выглядит то, что П., как
и экзистенциализм, пытается противопоставить
метафизике и науке культуру, понимаемую
как свободная стихия творчества, игры,
реализации желания, рождения феноменального
текста.
Выделенные тенденции позволяют
дать лишь общую характеристику
П. как направления в осмыслении
культуры, к-рое продолжает существовать,
видоизменяться и самоопределяться. П.,
как и постмодернизм, воплощает опр. «кризисное
сознание», возникающее в условиях исчерпанности
опр. онтологич. и гносеологич. парадигмы
(в данном случае — новоевропейской), в
ситуации «смены эпистем» (Фуко), и как
таковой направлен на критич. осмысление
прошлого опыта в рамках нового мировосприятия,
к-рое, однако, еще не оформилось как «метанарратив».
Предложенные П. новые интенции в восприятии
текстов культуры, хотя и не воплотились,
подобно структурализму, в опр. научные
методы и исследования, позволили существенно
расширить представления о возможностях
и границах понимания культуры.