Абсурдный персонаж в творчестве Камю

Встреча с этим общественным лицемерием происходит уже  на первой странице книги. Служащий Мерсо, получив телеграмму о смерти матери в богодельне, отпрашивается с работы. Хозяин не спешит выразить ему соболезнование - в одежде подчинённого пока нет показных признаков траура, значит, смерти вроде бы ещё и не было. Другое дело после похорон - утрата получит тогда официальное признание.

Повесть разбита  на две равные, перекликающиеся между  собой части. При этом вторая - это  зеркало первой, но зеркало кривое, в котором отражается пережитое реконструируется в ходе судебного разбирательства, и «копия» до неузнаваемости искажает натуру.

В первой части  мы видим будничную, невзрачную, скучноватую, мало чем выделяющуюся из сотен её подобных, жизнь Мерсо. И вот глупый выстрел приводит героя на скамью подсудимых. Он не собирается ничего скрывать, даже охотно помогает следствию. Но такой ход событий, и в мы видим бессмыслицу происходящего, не устраивает правосудие, которое не может простить Мерсо того, что он правдив до полго пренебрежения своей выгодой. Нежели лгать и притворяться кажется совсем крайне подозрительным - особо ловким притворством, а то и посягательством на устои. Потому во второй части и пытается представить героя ужасным злодеем. Сухие глаза перед гробом матери воспринимаются как чёрствость героя, пренебрегавшего сыновним долгом, вечер следующего дня, проведённый на пляже и в кино с женщиной, вспоминается как приводит к обвинению с уголовниками.

В зале заседаний  подсудимый не может отделаться от ощущения, что судят кого-то другого. Да и трудно узнать себя в этом человеке «без стыда и совести», чей портрет  возникает из некоторых свидетельских  показаний и из намёков обвинителя. И Мерсо отправляют на эшафот, в сущности, не за совершённое им убийство, а за то, что он пренебрег лицемерием. При этом сам герой словно бы становится сторонним наблюдателем мира. Внутри него лишь тревожная пустота, и напряжённый взгляд его направлен на неразумность мира.

В «Постороннем»  сознание Мерсо - это прежде всего сознание чего-то иного, другого, сознание нечеловеческой реальности мира. В его отрешённом взгляде вещи являют в своей естественной форме. Вот Мерсо входит в морг: «Вхожу. Внутри очень светло, стены выбелены извёсткой, крыша стеклянная. Обстановка - стулья да деревянные козлы. По середине, на таких же козлах, закрытый гроб. Доски выкрашены коричневой краской, на крышке выделяются блестящие винты, они ещё не до конца ввинчены». В этом описании личные переживания созерцателя отсутствуют. Он вглядывается в окружающие предметы с равнодушной сосредоточенностью, обнаруживающей бездушную самостоятельность вещей. Само человеческое присутствие сведено здесь к чистому, ясному взору, к пустому сознанию вещей. Можно привести ещё одну картину из «Постороннего», с точностью воссоздающую убогое жилище Мерсо: «Я живу теперь только в этой комнате, среди соломенных стульев, уже немного продавленных, шкафа с пожелтевшим зеркалом, туалетного столика и кровати с медными прутьями». Вещи запечатаны без малейших оттенков человеческого отношения к ним. Они просто существуют, высвеченные направленным на них «потусторонним сознанием».

Однако кажущее  равнодушие вещей скрывает глубинную  чуждость мира человеку. Безучастно вглядываясь  в мир, сознание свидетельствует, что  природа, обыкновенный камень или прекрасный пейзаж с враждебной силой отрицают человека. Грозное безразличие вечного  мира, неизбывная мощь природы, отрицающей бренного человека, представлены в  «Постороннем» в образе всевластного солнца, которое отражается в опустошённом сознании Мерсо. Вот герой следует в похоронной процессии: «Вокруг сверкала и захлёбывалась солнцем всё та же однообразная равнина. Небо слепило нестерпимо, солнце расплавило гудрон. Ноги вязли в нём… Я почувствовал себя затерянным между белесой, выгоревшей синевой неба и навязчивой чернотой вокруг». Абсурдное противостояние Мерсо и мира заканчивается трагически: его попытка освободиться от власти небесной стихии приводит к убийству. Солнце одерживает верх: «Солнце жгло мне щёки, на брови каплями стекал пот. Вот так же солнце жгло, когда я хоронил маму, и, как в тот день, мучительней всего ломило лоб и стучало в висках. Я не мог больше выдержать и подался вперёд. Я знал: этот глупо, я не избавлюсь от солнца… Я ничего не различал за потной пеленою соли и слёз. Мне причудилось - небе разверзлось во всю ширь и хлопнул огненный дождь. Всё во мне напряглось, пальцы стиснули револьвер… и тут-то сухим, но оглушительным треском, всё и началось». Перед нами ясно предстаёт картина абсурдности мира, в своей непримиримости с человеческим разумом.

Роман «Посторонний»  внутренне диалогичен: он наполнен разногласием. В столкновении разных голосов, пытающихся сказать «свою правду» о Мерсо, в борьбе между ними, выявляющей неясность поспешных попыток «законников» дать завершённый образ человека, оказавшегося преступником, наконец, в слове самого Мерсо, своей наивной отстраненностью оттеняющем предвзятость официальных трактовок его дела, абсурдно не совпадающем с ними, проявляется внутренний диалогизм романа Камю.

В суде дело Мерсо превращается в трагический фарс. Трагичность заключается в том, реальные обстоятельства случившегося и реальные черты облика Мерсо неудержимо вытесняются различными трактовками. Близкие Мерсо люди беспомощны: их показания не соответствуют взглядам правосудия. Рассказ Мари ловкой логикой прокурорских вопросов оказался даже среди отягчающих обстоятельств дела. Адвокат имел все основания для того, чтобы воскликнуть в минуту очередного замешательства перед неустранимой двойственностью происходящего в зале суда: «Вот он каков, этот процесс! Всё правильно, и всё вывернуто на изнанку».

В речи прокурора  неумолимый абсурд процесса достигает  губительного для человека абсолюта. Непоколебимая уверенность в  искренности своих суждений, стремление представить предельно завершённый  образ обвиняемого как закоренелого преступника предопределяются абсолютной непримиримостью к оказавшемуся на скамье подсудимых. Преступление Мерсо из уголовного превращается в мировоззренческое. Такому человеку «нет места в обществе», ибо он покушается на его устои самим фактом своего существования. Тревожная опустошённость Мерсо, его отказ играть, приукрашивать свои истинные переживания, принимать установленные раз и навсегда правила «игры» общества делают его опасным человеком, чужаком, от которого следует немедленно избавиться. Прокурор доходит в своей речи до абсурда: гнусное отцеубийство, которое вскоре будет рассматривать суд, ужасает его меньше, чем сам Мерсо.

Незадачливый  подсудимый - «третий лишний» в  игре защиты и обвинения, где ставкой  служит его жизнь. Он не может уразуметь  правил этой игры, и поэтому всё происходящее кажется ему призрачным. Он дивится, потому что искренне не понимает.

Таким образом, в основе философско-эстетической концепции  «Постороннего» ведущее место занимает идея абсурда. Камю подчёркивал, что  Мерсо является «отрицательным образом - тот есть образом, отрицающим принятые обществом установления, вскрывающим их нечеловеческую, абсурдную формальность».¹¹ Камю А. Творчество и свобода. Статьи, эссе, записные книжки. - М.: Наука, 1990. - с. 114

«Посторонний» есть книга о разрыве, о несравнимости, об отчужденности. Отсюда её изобретательное  построение: с одной стороны, поток  переживаемой действительности, с другой - её реконструкция человеческим разумом. Читатель, сначала предстал пред действительностью  как таковой, а затем сталкивается с нею же, неузнаваемо переломленной  сквозь призму рассудка. Тут источник чувства абсурда, то есть нашей неспособности  мыслить по средствам наших понятий. Для того, чтобы мы почувствовали несовпадение между умозаключением прокурора и истинными обстоятельствами убийства, чтобы у нас осталось ощущение абсурдности судопроизводства, автор изначально приводит нас в соприкосновение с действительностью.

Однако «Посторонний»  не только отображал абсурд, но и  отрицал его - главным образом, в  социальной сфере бытия. Эта острая антисоциальная направленность романа, воплотившая в крайне сатирических образах служителей закона, тоже являлась следствием философской концепции абсурда: выдвигая идею «безгрешности» человека, Камю освобождал его от зла, злом оказывалось всё, противостоящее человеку. Умозрительность подобной расстановки основных героев мировоззренческого конфликта очевидна. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Проблема  абсурдности в «Мифе о Сизифе»

Философский труд «Миф о Сизифе» убеждает, что в  уста «постороннего» Камю вложил многие из ключевых своих мыслей предвоенной  поры. На страницах этого пространного «эссе об абсурде» они, так или  иначе, повторены и обстоятельно растолкованы.

По легенде, мстительные  боги обрекли Сизифа на бессрочную казнь. Он должен был вкатывать на гору обломок скалы, но, едва достигнув  вершины, глыба срывалась, и всё  приходилось начинать сначала. Спускаясь  к подножью горы, Сизиф, каким он рисуется Камю, сознавал всю несправедливость выпавшей ему доли, и сама уже  ясность ума была его победой. Но человеческая трагедия для Камю заключается в отсутствии всякой осмысленности: «Я не знаю, есть ли в  мире смысл, превосходящий моё разумение. Но я знаю, что я не знаю этого  смысла и что мне не дано его  узнать».

В «Мифе о  Сизифе» автор проявляет серьёзный  интерес к вопросам эстетики абсурда, размышляет о возможности создания абсурдного романа, при этом Камю приходит к мысли, что «счастье и абсурд - дети одной и той же матери - земли. Они неразлучны». Сизиф становится тем самым абсурдным героем «по  своим пристрастиям столь же, сколь  и по своим мучениям. Презрение  к богам, ненависть к смерти, жажда  жизни стоили ему несказанных  мук, когда человеческое существо заставляют заниматься делом, которому нет завершения. И это расплата за земные привязанности». Сизиф приходит в своих размышлениях к малоутешительному выводу: счастья  и правды нет ни на земле, ни выше, всё бессмысленно, значит, «ничто не запрещено» и «иерархия ценностей  бессмысленна», ей не на что опереться. Любой выбор, следовательно, оправдан, лишь бы он был внятно осознан.

Сам по себе мир  не абсурден, он просто неразумен, не имеет  ничего общего с нашими желаниями  и поисками смысла. Не абсурден и  человек, вопрошающий о смысле всего  сущего и собственной жизни. Абсурд - это отношение между ними, раскол, пропасть между устремлениями человека и молчанием мира. В «Мифе о  Сизифе» Камю отвергает самоубийство, уничтожающее один полюс абсурдного отношения - ищущего смысла жизни  человека. И философские поиски абсолюта, и религиозную веру Камю считает замутнением ясности видения, примирением человека с бессмысленностью страдания и смерти.

Подлинным ответом  на абсурд он полагает бунт индивида против всего удела, ясность видения  своего удела и полнота переживания - вот ценности абсурдного человека. Единственной шкалою для оценки существования  является подлинность выбора, самоопределение.

Концепция абсурдности  в пьесе «Калигула».

Римский самодержавец Калигула из одноимённой трагедии открывает для себя мучительные истины относительно человеческой жизни.

Калигула, как  он рисуется в этой пьесе, вовсе не злодей с колыбели. Кровавым безумцем благовоспитанного и незлобивого  по природе юношу, сделала жгучая боль от утраты возлюбленной, когда у её бездыханного тела он вдруг в ужасе осознал: жизнь, рано или поздно обрываемая смертью, устроена вопиюще нелепо и несправедливо. Между тем мало кто из его подданных хочет в это вникать, предпочитая изо дня в день глушить ум суетными хлопотами. Уязвлённый осенившей его ясностью, Калигула желает просветить весь народ. И ради этого он учиняет чудовищное лицедейство: как бы соперничая в произволе с судьбой, он измывается над ними со страшной изощрённостью, дабы вбить в их головы правду, гласящую, что её нет на земле и в помине. Как нет в таком случае и поступков добродетельных или дурных по причине отсутствия для них ценностного мерила там, где хозяйствуют похоть и хаос. Каждый волен вести себя как вздумается. Калигула преподаёт уроки свободы, истолкованной как своеволие и вседозволенность.

В споре с  ним никто из жертв не в силах  опровергнуть доводы, которыми он подкрепляет  свои надругательства. Рядом с безупречными умозаключениями Калигулы жалким лепетом  кажутся слова, придворных, перепуганных тем, что «наставлениями» сумасбродного  владыки семейные нравы подорваны, устои государства шатаются, простонародье  богохульствует. Но даже и те из бывших его советчиков, кто мыслит смело, бескорыстно, здраво, тоже не могут  ничего противопоставить его сокрушительным выкладкам, попадают по их колдовские чары. Выходит, что Калигула вроде  бы и не виноват, что он сам является жертвой своей страсти быть верным открывшейся ему истине до конца. И по крайней мере отчасти очищен тем, что готов искупить свою последовательность, заплатив собственной кровью и причинённые другим муки. Изнемогший под бременем неопровержимой смертельной логики, он сам подставляет грудь под кинжалы заговорщиков, которые всё-таки дерзнули взбунтоваться. Пытаясь найти истину в своём вызове вселенскому неблагоустройству, он пускает в ход имеющуюся у него возможность нагромождать трупы и под конец швырнуть в общую груду свой собственный труп. Камю заставляет нас влезть в шкуру своего тирана, проникнуться пониманием его поступков, вызванных отчаянием и жестокостью этого мира.

Абсурд в этой пьесе присутствует в каждой её детали: в несправедливом устройстве мира, в абсурдности человеческого  существования, в абсурдном сознании героя. И всё это находится  в постоянном конфликте между со 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Заключение

Проблема абсурдного человека является традиционной для  французской литературы конца XIX - первой половины XX века. Она прослеживается в творчестве Ж.-П. Сартра, Мальро, Карки и многих других писателей. Альберт Камю не исключение. Он уделяет в своём творчестве большое внимание взаимоотношениям человека и мира, бессмысленности и трагичности человеческого существования.

В понимании  А. Камю, абсурдный человек, это человек, который находится в конфликте  с миром, с окружающими и с  самим собой. Абсурд мира проступал в постыдной бедности человека, вынуждающего жить на грани человечного и нечеловечного, в беззащитности человека перед судебными властями и обществом в целом (как в романе «Посторонний»), в отсутствии всякой осмысленности жизни и того дела, которое совершает человек (как в эссе «Миф о Сизифе»), а так же в полной бессмысленности жизни, итогом которой в любом случае явится смерть (как в пьесе «Калигула»). Автор в своих произведениях рассматривает все эти лики абсурдного существования человечества, показывает, как каждый из героев воспринимает своё положение в этом мире, какой находит выход и находит ли вообще.