Тема мудрого безумия в "Дон-Кихоте"

Таким "универсальным  человеком" был и сам Дон  Кихот. По мнению Санчо 
Пансы, в красноречии и мудрости он не уступал самым знаменитым церковным проповедникам. Только, конечно, мудрость Дон Кихота вовсе не была церковной. Дон Кихот мечтал не о небесном, а о земном счастье человечества и всегда готов был подать добрый совет тому, кто испытывал в нем нужду. В этом отношении особенно замечательны наставления, с которыми Дон Кихот обратился к Санчо, отправлявшемуся в качестве губернатора на остров 
Баратарию. Эти наставления - одно из самых удивительных свидетельств недюжинного ума ламанчского рыцаря. Более того, это своего рода манифест гуманистической мудрости. В основе его лежит мысль, что подлинное величие правителя измеряется не знатностью происхождения, не стремлением возвыситься над людьми, но справедливыми и добрыми делами. "Помни, Санчо, - говорил Дон Кихот, - если ты вступишь на путь добродетели и будешь стараться делать добрые дела, то тебе не придется завидовать делам князей и сеньоров, ибо кровь наследуется, а добродетель приобретается, и она имеет ценность самостоятельную, в отличие от крови, которая таковой ценности не имеет". В связи с этим Дон Кихот призывает Санчо Пансу не руководствоваться 
"законом личного произвола", весьма распространенного "среди невежд, которые выдают себя за умников", но судить обо всем нелицеприятно, заботясь прежде всего об истине и справедливости. И пусть корысть не собьет его с верного пути, а слезы бедняка вызовут у него больше сострадания, чем жалобы богача (II, 42).

Когда же герои романа покинули герцогский замок, Дон Кихот  с облегчением сказал: "Свобода, Санчо, есть одна из самых драгоценных  щедрот, которые небо изливает на людей; с нею не могут справиться никакие  сокровища: ни те, что таятся на дне  земли, ни те, что сокрыты на дне  морском. Ради свободы, так же точно, как и ради чести, можно и должно рисковать жизнью, и, напротив того, неволя есть величайшее из всех несчастий, какие только могут случиться  с человеком... Блажен тот, кому небо посылает кусок хлеба, за который  он никого не обязан благодарить, кроме  самого неба!" (II, 58).

Однако, наделяя Дон  Кихота столь привлекательными чертами, изображая его подвижником, ратоборцем справедливости, Сервантес в то же время непрерывно ставит его в  нелепые смешные положения. И  объясняется это не только пародийной тенденцией, пронизывающей роман. Ведь прекраснодушие Дон 
Кихота бессильно что-либо изменить в мире, в котором воцарились эгоизм и стяжательство. Правда, Дон Кихот оказывал самое благотворное влияние на 
Санчо Пансу. Ему в какой-то мере обязаны своим счастьем прекрасная Китерия и бедняк Басильо (II, 19-22). Но золотого века ламанчскому рыцарю, конечно, так и не удалось воскресить. Только крайняя наивность могла подсказать ему мысль, что своим рыцарским мечом, унаследованным от предков, нанесет он сокрушительный удар всемогущей кривде. Он все время был во власти иллюзий, которые, с одной стороны умножали его силы, а с другой - делали его усилия бесплодными. Не только ветряные мельницы принимал он за сказочных великанов, но и людей часто видел совсем не такими, какими они были на самом деле. Поэтому нередко его порывы приводили к результатам прямо противоположным. Достаточно вспомнить хотя бы эпизод с пастушонком, которого Дон Кихот вырвал из рук жестокого хозяина (I, 4). Известно, чем все это кончилось. Дождавшись отъезда Дон Кихота, разъяренный крестьянин вновь набросился на мальчугана и чуть не убил его. Поэтому, когда впоследствии пастушонок случайно повстречал Дон Кихота, он проклял его вместе со всеми "странствующими рыцарями, какие когда-либо появлялись на свет" (I, 31). Большая проницательность сочеталась у Дон Кихота с поражающей слепотой. За эту слепоту жизнь все время мстила ему затрещинами и тумаками. Освобожденные им каторжники забросали его камнями (I, 22). 
Мельничные крылья чуть было не разлучили его с жизнью. Ему изрядно досталось от пастухов, защищавших своих овец и баранов (I, 18). Над ним издевались слуги и господа. В довершение всему стадо хрюкающих свиней прошлось по доблестному рыцарю (II, 68).

В качестве человека, лишенного "всякого такта действительности" , ламанчский чудак стал под пером  гениального испанского писателя типическим воплощением "донкихотизма", за которым  скрывается очень реальное жизненное  содержание. Дон Кихоты появлялись в разные века и у разных народов. 
Донкихотизм возможен и в частной, и в общественной жизни. С ним можно встретиться и в политике, и в искусстве, и в науке. Но, конечно, отнюдь не случайно такое классическое выражение донкихотизма возникло именно в 
Испании на исходе эпохи Возрождения.

Дон Кихот (и в  этом секрет его архетипичности для  западной цивилизации) реализует то, что он навоображал. «И вот, когда  он уже окончательно свихнулся, в  голову ему пришла такая странная мысль, какая еще не приходила  ни одному безумцу на свете, а именно: он почел благоразумным и даже необходимым как для собственной  славы, так и для пользы отечества, сделаться странствующим рыцарем, сесть на коня и, с оружием в  руках отправившись на поиски приключений, начать заниматься тем же, чем, как  это ему было известно из книг, все  странствующие рыцари, скитаясь по свету, обыкновенно занимались, то есть искоренять всякого рода неправду и  в борении со всевозможными случайностями  и опасностями стяжать себе бессмертное  имя и почет». Поскольку у странствующего рыцаря должна быть дама сердца, он решает тоже ею обзавестись. «Вычистив же доспехи, сделав из шишака настоящий шлем, выбрав имя для своей лошаденки и  окрестив самого себя, он пришел к заключению, что ему остается лишь найти даму, в которую он мог бы влюбиться, ибо странствующий рыцарь без  любви — это все равно что  дерево без плодов и листьев или  же тело без души». Так возникает  возлюбленная Дон Кихота — Дульсинея  Тобосская. Дульсинея из Тобосо —  образ из текста, никогда ранее  не существовавший и являющийся плодом воображения 
Дон Кихота. И именно этому образу посвящен романс Дон Кихота:

Так мне в душу врезан образ

Дульсинеи из Тобосо...

«Наивная смешная  вера, без которой, однако, никому не прожить. Без простодушия нет  духа; остается одно тело, которое человека съедает. "Каждый человек есть немножко Дон Кихот..."»,- так пишет о  Дон- Кихоте Н. 
Эйдельман. А Тургенев в своей знаменитой статье «Дон Кихот и Гамлет» так отзывается о Дон Кихоте : «Повторяем: что выражает собою Дон-Кихот? Веру прежде всего;веру в нечто вечное, незыблемое, в истину, одним словом, в истину,находящуюся вне отдельного человека, но легко ему дающуюся, требующую служения н жертв, но доступную постоянству служения и силе жертвы. Дон-Кихот проникнут весь преданностью к идеалу, для которого он готов подвергаться всевозможным лишениям, жертвовать жизнию; самую жизнь свою он ценит настолько, насколько она может служить средством к воплощению идеала, к водворению истины, справедливости на земле. Нам скажут, что идеал этот почерпнут расстроенным его воображением из фантастического мира рыцарских романов; согласны - ив этом-то состоит комическая сторона Дон-Кихота; но самый идеал остается во всей своей нетронутой чистоте.».

Здесь можно было бы и остановиться. На поверхности  в «Хитроумном идальго» — история  легковерного человека, который принял за чистую монету небылицы рыцарских  романов и пустился искать подвигов и чудес, а по ходу повествования  принимает одно за другое — ветряки  за великанов, бурдюки за великанские  головы, баранов — за войско. Он натыкается на жесткую реальность, которая не имеет ничего общего с атмосферой рыцарских романов. 
Но истинная парадигмальность Дон Кихота в рамках западной цивилизации, состоит в том, что Дон Кихот, двигаясь от текста к воображению, идет дальше 
— реализует плоды собственной фантазии, определяемой текстом, и, начав с себя, изменяет окружающий мир, приводя его в соответствие с плодами своего воображения, которые были порождены воприятием текста.

Текст трансформирует реальность. Этот парадигмальный для  западной культуры процесс демонстирируется в «Хитроумном идальго» по двум линиям. 
Одна линия — превращение реальности в своего рода контекст рыцарских романов, в котором Дон Кихот действительно оказывается странствующим рыцарем. Окружающие Дон Кихота персонажи — не простые, неграмотные люди, которые книг не читали, а грамотные, образованные, сами книг начитавшиеся и хорошо знающие содержание рыцарских романов, — священник, цирюльник, появляющиеся во второй части бакалавр, граф и графиня, — все они укрепляют 
Дон Кихота в уверенности, что он есть странствующий рыцарь. И постепенно мир вокруг него, благодаря усилиям этих читателей, становится антуражем рыцарских романов.

Это происходит вследствие того, что окружающие, желая хитростью  избавить его от охватившего его  безумия, предлагают при этом не лишенные безумства способы, уверяя его в  реальности мира странствующего рыцарства. 
Так, рассуждая, к слову сказать, как типичные «западники» — в общих категориях («если, мол, устранить причину, то следствия, может статься, отпадут сами собой»), они сжигают все рыцарские романы и, пока Дон Кихот болел, замуровывают хранилище, в котором он их хранил. А исчезновение входа в хранилище объясняют Дон Кихоту тем, что комнату унес злой волшебник. 
Вторая часть (издана через десять лет после первой, в 1615 году) начинается с еще более хитроумной комбинации, в которой сквозит еще большее безумие, — бакалавр Самсон Карраско уговаривает Дон Кихота выступить в новый поход — с той целью, чтобы затем, переодевшись странствующим рыцарем, нагнать его, завязать с ним бой, победить в этом сражении и, по предварительно установленному условию схватки, заставить его сделать то, чего желает победитель — велеть Дон Кихоту вернуться в родное село и впредь в течение двух лет никуда не выезжать. Все получилось не так, как замышлялось, но в лесах Испании в дополнение к Дон Кихоту появился, как минимум, еще один странствующий рыцарь (между прочим, Рыцарь Зеркал), который выполнит свой безумный план только в конце второй части «Хитроумного идальго».

Более всего в  реализации антуража романов о странствующих  рыцарях преуспели граф с графиней, которые, из желания поразвлечься, не пожалели усилий и средств, — вплоть до того, что были устроены инсценировки с участием Мерлина и Дульсинеи  Тобосской, лжеграфиней Трифальди, волшебным конем Клавиленьо и  т. п. Ко всему прочему они устроили так, что Санчо 
Панса, в соответствие с давним обещанием Дон Кихота, стал-таки губернатором, и губернатором неплохим — справедливым, мудрым и не мздоимцем.

Но и это еще  не все. Дон Кихота действительно  воспринимают как странствующего рыцаря. Дон Диего де Маранда, человек  полностью вменяемый, образованный и умный, который стал свидетелем сражения Дон Кихота со львом, представляет своей жене Дон Кихота без тени иронии как «странствующего рыцаря, самого отважного и самого просвещенного, какой только есть на свете». А к  самому Дон Кихоту он обращается со словами восхищения и уважения как  к носителю идеалов странствующего рыцарства: «Если бы установления и  законы странствующего рыцарства были утрачены, то их можно было бы сыскать  в сердце вашей милости, будто  в нарочно для этого созданном  хранилище и архиве». Дело доходит  до того, что у Дон Кихота как  у благородного странствующего рыцаря люди ищут заступничества — как  это сделала донья Родригес, разуверившись  в справедливости герцога («надеяться же на правый суд сеньора герцога  — все равно что на вязе искать груш»).

Сервантес показывает, что спятить и затем в состоянии  помешательства — сначала индивидуального, потом коллективного — реализовывать  некий мир, первоисточником которого является дискурс, — прерогатива  не только читателей рыцарских романов  и романов о читателе рыцарских  романов (Дон 
Кихоте). Есть и другие темы для того, чтобы сбрендить от чтения и начать реализовывать тексты. Те пастушки, которые восторженно встретили Дон Кихота как странствующего рыцаря, были заняты со своими друзьями реализацией иного текста — о «пастушеской Аркадии». «В одном селении, расположенном в двух милях отсюда, проживает много знати, идальго и богатых людей, и вот мы с многочисленными друзьями и родственниками уговорились целой компанией, с женами, сыновьями и дочерьми, приятно провести здесь время... и составить новую пастушескую Аркадию». Испании спятила от чтения книг.

И, наконец, самое  главное. Великий и поучительный парадокс «Хитроумного идальго Дон  Кихота Ламанчского» — в том, что  Дон Кихот реализовал-таки свой безумный замысел, навеянный чтением рыцарских  романов. Он, как и задумывал, 
«стяжал себе бессмертное имя и почет» — при том, что Дон Кихот — не более чем дискурс, воздействовавший на реальность западной культуры.

Дон Кихот начинает "правильно" видеть как раз  с того времени, как его окружает ложная видимость, его прежнее видение, реализованное искусственным способом, мистификация вместо правды. Его" роман" воплощается в имперический "факт", невероятная рыцарская материя  предстает "во плоти". довольно грубая работа, как то явление Дульсинеи (в спектакле у герцога), говорящей  низким неженственным голосом и  площадным языком. Дон Кихот второй половины особенно дальновиден, мудр и  широк. Он вдруг говорит герцогине  на вопрос о дульсинее Тобосской, что одному богу известно, существует ли она на свете,"воображаемое ли она существо или не воображаемое; в такого рода вещах не следует  доискиваться до самого дна". Роман  Дон Кихота реален если не явно, то виртуально ( в скрытом виде, потенциально), как  говорит он в той же беседе с  герцегом. так, "Дон Кихот" не просто изображает определенную реальность, но в этой книге исследуется сама проблема реальности. Над нею бьются все лица романа, не только центральная  пара; стоит раскрыть почти наугад, и кто-то клянется правдой, взывает  к истине, к очевидности. Ибо истина очевидна, поэтому популярен такой  аргумент в опровержение донкихотовых бредней, что все это столь  же далеко от правды, как ложь от истины; однако рыцарь Печального образа им может  ответить то же. Санчо также, когда  единственный раз выступает "волшебником" и превращает для Дон Кихота простую  женщину в Дульсинею, аргументирует  тем, что "так нетрудно обнаружить правду"; и Дон Кихот хотя и  не видит, но верит. Очевидность столь  же аргумент противников Дон Кихота, сколь его собственный аргумент. Композиция книги Сервантеса - "проверка и перепроверка", анализ проблемы реальности; но при этом картина  мира являет нам ясное и незапутанное целое. В построении осуществлен "контрапункт" эмпирического реального мира и  роман сознания Дон Кихота его  образ мира. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

ИСТОЧНИКИ:

 
1.Сервантес, «Дон Кихот Ламанчский».

 
2. А. Игнатенко, «Литература эпохи  Возрождения», журнал «ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЗАПИСКИ».

 
3. И.С.Тургенев, «Гамлет и Дон-Кихот».

 
4. Н. Эйдельман, «ПРОСТОДУШИЕ И  ПРЕДАННОСТЬ: Размышление о Дон  Кихоте и еще более - о Санчо  Пансе».