Анархизм Бакунина

Гамлет с самого начала чувствует  нарушение всеобщей гармонии. Источником отрицательного отношения к сложившейся  ситуации является его внутреннее отношение  к случившемуся, его предчувствия. "Для чувства, для намерений, есть внутренний судья", – пишет Бакунин.¹³ Но это еще не означает, что идеи права и представления о нем априорно вложены в сознание людей. По Гегелю, как известно, мысль о праве не есть нечто, чем каждый человек обладает непосредственно. Образованность новой эпохи, замечает он, приняла новое направление, назрела "потребность основательно узнать, что должно быть признано правом".¹⁴ Как бы резюмируя рассуждения Гегеля о необходимости познания права, молодой русский гегелианец писал: "Что право вообще есть и что оно должно быть осуществлено, – чувствуется каждым и сознается даже полуобразованностью, потому что право есть единственный и всеобщий поправитель и хранитель всего. Но для самого образованного бывает часто "трудно узнать, что именно право во всех особенных случаях".¹⁵

Поскольку право, по Гегелю, в своих основах абсолютно (как  естественное или философское право), постольку преступление не есть ликвидация права вообще. Право как абсолютное не упраздняется. Преступление есть нечто  вторичное, внешнее и ничтожное  по сравнению с правом, реакция  на него, относительно него существующее явление. У Бакунина звучит тот же мотив – преступление – искажение, сдвиг права; восстановление права  происходит путем устранения его  нарушения. Тогда право вновь  приобретает свое первичное цельное  и неприкосновенное состояние. Тем  более преступлением в квадрате является преступное завладение властью, когда тень преступности падает и  на законы, суд и правосудие. Гегель говорит о наказании как отрицании отрицания права – как об отрицании преступления.¹⁶ Бакунин употребляет эту мысль в форме "уничтожение уничтожения".¹⁷

Бакунин проводил мысль  о том, что месть сама по себе "по форме своей всегда неправа". Но при некоторых обстоятельствах  мщение естественно необходимо –  когда нет и не может быть открытого  суда. Через частную месть выступает  пораженное всеобщее. По Гегелю, наказывает, воздает возмездие не личное, а  всеобщее – само абсолютное право  – "само понятие осуществляет возмездие". У Бакунина через действия Гамлета, мстящего убийце своего отца, проявляется  в конечном счете, также всеобщее – "божья воля". О смысле, который русские гегельянцы вкладывали в это понятие, можно судить, например, по письму В.Г. Белинского Бакунину от 12-14 октября 1838 г. Белинский писал о синонимах "божьей воли": "Воля божья" есть предопределение Востока, fatum древних, провидение христианства, необходимость философии, наконец, действительность".¹⁸ Бакунин проводил и положение Гегеля о том, что право "есть нечто святое вообще" ("Философия права", § 30). Он писал о "неприкосновенной святости" права.¹⁹

     Была близка Бакунину и сформулированная Гегелем в §36 заповедь Права": "будь лицом и уважай других в качестве лиц". ²⁰Эта идея имеет определённое созвучие с категорическим императивом И. Канта и соответствующим положением И.Г. Фихте из переведённых Бакуниным лекций "О назначении ученого". Автор как бы демонстрировал другую сторону гегелевского положения, его звучание в ситуации, когда данный принцип нарушен: "Всякое лицо, поправшее священное право всеобщей неприкосновенности лиц, перестаёт само быть неприкосновенным. С идеей неприкосновенности (свободы) лиц связана трактовка Бакуниным реализации права, осуществления идеи права в действительности (становления "царства права"). Очевидно, это положение – результат преломленного восприятия предоставления Гегеля о системе права как о царстве реализованной свободы.²¹

Автор рукописи считал, что  преступник как свободное и разумное существо своим сознательным преступным отношением к обществу и к праву  как бы дает свое согласие на применение к нему соразмерного наказания. Наказание  в этом смысле – право преступника. Совершая преступление, посягая на права и интересы других лиц, преступник как бы выражает согласие на ответное посягательство на его собственные  интересы и права со стороны окружающих. Развивая положение о наказании  как праве преступника, Бакунин  проводил мысль о самораскрытии  преступником своего преступления, о самообнаружении им себя.

Для Бакунина мститель,как и судья выполняют одну миссию – восстанавливают нарушенные закон и право. Мститель как бы выступает в роли судьи, акт мести – в качестве правосудия.

Изложенные в рукописи "Гамлет" взгляды на право и  справедливость любопытны в плане  последующей эволюции естественно-правовых идей Бакунина. Уже здесь он допускал возможность неправомерности юридического закона, неправосудности официального суда, принадлежности монархической  власти преступнику и превращения  ее, тем самым, в преступную власть. Право не отождествлялось с юридическими законами, оно мыслилось как элемент  вечной гармонии природы. Более поздние  идеи Бакунина о неотъемлемых естественных правах человека, о "праве истории", мстящем за попранное достоинство  народов, а еще позднее – об "общечеловеческом праве" как  альтернативе законов государства  и т.д. – генетически связаны  с его ранними глубокими убеждениями  гегельянского периода о неразрывном  единстве права и справедливости с гармонией Вселенной. Хотя в рукописи "Гамлет" Бакунин еще далек от анархизма, но он уже близок к релятивистскому пониманию политико-правовых явлений.

Интерес Бакунина в 1830-х  гг. к правовым вопросам не случаен  и связан с логикой развития его  воззрений, с его окружением, планами  будущей деятельности. В 1838 г. сразу  три младших брата Михаила  Бакунина поступают на юридический  факультет Московского университета. Впоследствии с 1844 г. Александр Бакунин  преподавал историю римского права  в Новороссийском лицее в Одессе.²² Накануне отъезда в Берлин на учебу в письме родителям М.А. Бакунин писал о том, что мог бы заняться в Германии, наряду с другими предметами, философией, историей и правом. Он рассчитывал в Берлинском университете держать экзамен на степень доктора, что в России (в Московском университете) дало бы ему возможность экзаменоваться сразу на магистра (минуя кандидата), а потом и на степень доктора, чтобы впоследствии занять место профессора.²³ Видимо, отчасти с этими несбывшимися планами было связано сближение М.А. Бакунина с молодым профессором-юристом Московского университета гегельянцем П.Г. Редкиным (впоследствии ректором Петербургского университета), который в самом конце 1830-х гг. был близок кругу друзей Н.В. Станкевича. Имя П.Г. Редкина встречается в письмах М.А. Бакунина 1839-1840 гг. Однако прежде всего он интересовал Бакунина как человек, слушавший лекции самого Гегеля.

На формирование воззрений  Бакунина в 1830-е гг. оказал влияние  и друг A.C. Пушкина П.Я. Чаадаев, с  которым молодой Бакунин был  хорошо знаком. Чаадаев и Бакунин  были соседями, проживая во флигелях дома Ненашевых на Новой Басманной  в Москве в 1836 г, когда в "Телескопе" Н.И. Надеждина было опубликовано знаменитое "Философическое письмо" Чаадаева, потрясшее, по словам А.И. Герцена, всю  мыслящую Россию. M А. Бакунин называл П.Я. Чаадаева своим "знаменитым другом", П.Я. Чаадаев отзывался о нем как о своем воспитаннике.

Порой в рукописях Бакунина, сохранившихся в архиве, можно  заметить следы его бесед с  Чаадаевым. Так, в мае 1836 г. он писал  об истории как "вечном, беспрестанном самопознании духа человечества, в его беспрестанном приближении к абсолюту", а раньше, в апреле, сообщал друзьям о "длительной беседе с г. Чаадаевым о прогрессе человеческого рода...".²⁴

Видимо, в занятиях Бакунина 1830-х гг. следует искать истоки последующего его понимания ряда вопросов. Так, в рукописи "Древняя история" по Геерену "Руководство всеобщей истории" (1836 г.) Бакунин обращал  внимание на происхождение государств в истории. Скорее всего, уже в 1830-е  гг. он воспринимал возникновение  государства как процесс, в Значительной мере связанный с насилием, завоеванием. Бакунин отмечает связь между  развитием государства в Древнем  Египте, укреплением его единства и развитием кастового деления. Уже в ранних рукописях встречается  термин "класс" и обращается внимание на то, что развитие "римской конституции" происходило в борьбе плебеев "под  предводительством трибунов" против патрициев.

В рукописных заметках 1830-х  гг. содержатся первые догадки о  связи государства и господствующего  класса, об антинародности эксплуататорского  государства. Будущий противник  государства отмечал связь правительства  и "образованного класса", несовместимость  деспотизма и народного благосостояния. Но эти представления еще значительно далеки от его поздних взглядов. Бакунин связывал еще не само явление государство с "привилегированным классом" (который, к тому же, представлялся ему как "образованный класс"), а правительство. Он еще отрицал развитие благосостояния народа не при любых формах государства, а именно при деспотии.

Исторический  материал давал Бакунину немало примеров существования различных систем управления обществом, форм государства. Изучая в 1839 г. книгу Ф.П. Гизо "История  цивилизации во Франции", он обращал  особое внимание на черты римского управления "как иерархической  деспотической организации". Его  интересовала мысль Гизо о том, что  приопределенных условиях деспотическое  управление может быть "благом".²⁵ Молодой Бакунин задумывался над относительностью преимущества той или иной формы, определенностью государственных форм рядом явлений. Здесь намечался один из первых подходов к его последующему релятивистскому отношению к формам государства.

В 1837 г. Бакунин переводил  с немецкого несколько писем  из книга О.-Г. Марбаха "О новейшей литературе. В письмах к одной  даме". Он явно симпатизировал взглядам автора, признающего литературу полем  сражения партий, но объявляющего о  своей независимости от них. Интересно  в этом отношении второе письмо, озаглавленное "Настоящее время. Литература. Партии. Разум и неразумность. Философия". "Я до сих пор, –  писал переводчик, – не принадлежу и не противостою не одной партии в особенности. Все мое стремление заключается в том, чтоб сознать  Разумное в каждой из них...". "Партии каждого времени, взятые все вместе, составляют совершенно-разумное сознание человечества, на известной степени развития. Но в каждой отдельной партии, взятой в особенности, сознание это односторонне".²⁶ Нельзя не заметить созвучия этим идеям О.Г. Марбаха довольно безразличного отношения Бакунина в последующем к политическим партиям и политической борьбе.

                                          Заключение

С именем М.Бакунина связана первая волна  широкого социального протеста и  в России, и на Западе в XIX веке. Радикализм "левых" выходцев из дворян, интересы обнищавшего крестьянства, широких, преимущественно мелкобуржуазных слоев, включая деклассированных и маргиналов, - вот что стоит, в конечном счете, за такими, к примеру, словами М.Бакунина: "Я - фанатичный приверженец свободы, видящий в ней единственную среду, где может развиться ум, достоинство и счастье людей". П. Кропоткин же не был фанатиком свободы, что заставляет задуматься о действительных социальных корнях его творчества в российской жизни. Кроме интересов перечисленных социальных групп, Кропоткин в большей степени, чем его предшественник, представляет интересы наиболее образованной части рабочих, видевшей свое будущее в солидарности и взаимопомощи. Последнее и составляет, так сказать, "воздух" свободы. Один из основных тезисов, которые выносятся здесь на обсуждение, можно сформулировать так: великие русские анархисты исходили из приоритета свободы; они далеко продвинулись в деле решения проблемы свободы во взаимосвязи с другими проблемами, такими, как равенство, справедливость, солидарность, взаимопомощь и т.д. Если М. Бакунин осуществляет попытку синтеза антропологического и социального подходов в своей концепции освобождения общества и человека, то П. Кропоткин подводит естественноисторическую и этическую основу под эту концепцию, одновременно углубляя и как бы "приземляя" ее. Развертывание указанного тезиса предполагает широкое, преимущественно философское понимание анархизма. Это, конечно, не исключает его социально-политическое измерение, особенно бакунистской разновидности его. По Кропоткину, "анархизм родился среди народа, и он сохранит свою жизненность и творческую силу только до тех пор, пока он будет оставаться народным". Тенденция анархии - основать синтетическую философию, т.е. философию, которая охватывала бы все явления природы, включая сюда и жизнь человеческих обществ и их экономические, политические и нравственные вопросы". Исход из подобного понимания анархизма, можно, по-видимому, рассматривать его и как своеобразного оппонента, критически относящегося к господствующим на каждом данном этапе общественного развития политическим и иным властным структурам.

В этом смысле свободолюбие составляет родовое свойство анархизма.          М. Бакунин путь реализации свободы сводит главным образом к устранению государства. Его идеал - общество, организованное на началах самоуправления, автономии и свободной федерации индивидов, общин, провинций и наций. Важными составляющими такого общества выступают также равенство и справедливость для трудящихся, освобожденных от всякой эксплуатации. Для К. Маркса решающее значение имеет внутренний, социальный по своей природе стержень свободы, который постепенно наращивается по мере развития общества, по мере созревания соответствующих социально-экономических факторов. Вместе с тем позиция М.Бакунина согласуется в целом с представлением о том, что высшая степень исторической свободы - это переход к способности развития, когда индивидуальность каждого не подавляется и когда не общественные отношения господствуют над людьми, а люди господствуют над случайностью и отношениями.

Одновременно  бакунизм способствовал высвечиванию некоторых односторонностей и недоработок марксистского социологизма. Словом, шел трудный процесс развития и утверждения научно-гуманистического мировоззрения и адекватной теории  освобождения человечества. Взгляды М.Бакунина, а затем и П.Кропоткина являлись выражением своеобразной конструктивной оппозиции этатистским течениям мысли, возлагавшим слишком большие надежды на государство, вообще властные "подпорки" социальных преобразований. Они, по мнению теоретиков анархизма, ограничивают естественный поток индивидуального и коллективного творчества, глушат инициативу, идущую снизу. К. Маркс сосредотачивал свое внимание на процессе практического осуществления свободы. Это "приземление" проблемы свободы сыграло свою роль, как в теории, так и в практике освободительной борьбы. И, наконец, синтез связан с творчеством русских анархистов. На основе анализа жизненных реалий в России и Европе М. Бакунин и П. Кропоткин, опираясь на методы и результаты естественных наук, используя достижения передовой социальной философии, возвращаются к антропологическому объяснению проблемы свободы. На этой основе ими сделан существенный шаг в сторону создания высокой этики новой жизни, этики свободы. "Разрушители" в политике оказываются созидателями социально- этических принципов построения свободного и справедливого общества. "Наша задача состоит прежде всего в уничтожении народного невежества", подчеркивал М. Бакунин. Впоследствии П. Кропоткин как бы вторил своему предшественнику: "Нужна революция - глубокая, беспощадная, которая расшевелила бы всю умственную и нравственную жизнь общества, вселила бы в среду мелких и жалких страстей животворное дуновение высоких идеалов, честных порывов и великих самопожертвований". Благодаря деятельности П. Кропоткина анархизм, получив своеобразное этическое основание, обоснованное естественно-исторически и на категориальном уровне, как бы обрел второе дыхание. Если М. Бакунин лишь поставил вопрос об анархистской этике, то Кропоткин прежде всего занимался его разрешением. Решение проблемы свободы, таким образом, поднимается на более высокий  уровень. Вместе с тем, отдавая должное П. Кропоткину, следует иметь в виду первопроходческую миссию Бакунина: как без Гегеля не было бы Маркса, так и без Бакунина не было бы Кропоткина. В определенном смысле П. Кропоткин шел как бы назад, не принимая диалектического метода, которым старался воспользоваться его предшественник в области анархизма. Основной предмет его раздумий - взаимопомощь как основной фактор эволюционного развития всего живого. В рассуждениях Кропоткина доминируют методы естественных наук, индукция применяется к человеческим учреждениям. Однако подспудно широкий философский подход, просвеченный диалектикой изнутри, присутствует в основных его работах - таких, как "Хлеб и воля", "Современная наука и анархия", "Взаимная помощь", "Этика" и др. Продолжая просветительскую традицию, он отождествляет свободу с естественным состоянием социума, где царит взаимопомощь. С другой стороны, П. Кропоткин исходит из активности, в том числе революционной, индивида и всего общества. Не соглашаясь с прудоновским планом мирных, постепенных реформ, он одновременно не принимает и стихийный бунт. Сознательные действия народа, вооруженного революционной мыслью, надеждой, нравственными принципами и идеалами, - вот за что ратует П. Кропоткин. Результатами, по его мнению, является "свободное соглашение, свободная организация", которые отлично заменяют дорогостоящий и вредный государственный механизм и выполняют ту же задачу лучше его". Соотношение государства и человеческой солидарности у Бакунина аналогично соотношению государства и закона взаимопомощи у Кропоткина. Во многом сходятся и их представление о необходимости индивидуальной свободы в будущем обществе. Человек у М. Бакунина не растворяется в море социума, а у П. Кропоткина сам социум человечен (в моральном смысле) с самого начала. Важно уточнить, что высшее проявление нравственности связывается П. Кропоткиным именно со свободой, в отличие от простейшей нравственности, покоящейся на естественной взаимопомощи.