Этногенез Льва Гумилева

     Историки  практически уже нащупали возможность  такого подхода. Невольно они группируют этносы в конструкции, которые называют либо “культурами”, либо “цивилизациями”, либо “мирами”. Например, для XII-XIII вв. мы находим смысл в таких понятиях, которые в то время обозначали реально существующие целостности. Так, Западная Европа, находившаяся под  идеологическим главенством римского папы и формальным, никогда не осуществлявшимся на деле, суверенитетом германского  императора, называла себя “Христианский  мир”. При этом западноевропейцы противопоставляли  себя не только мусульманам, с которыми они воевали в Испании и  Палестине, но и православным грекам и русским, а также, что удивительно, ирландским и уэльским кельтам. Совершенно очевидно, что они подразумевали  не религиозную общность, а системную  целостность, которая получила название по произвольно взятому индикатору. Л.Н. Гумилев показывает, что феномен суперэтноса лежит на порядок выше этноса и определяется не размером и мощью, а исключительно степенью межэтнической близости.

     Из  истории известно, что часто жестокие войны ведутся между близкими родственниками. Вместе с тем они  имеют коренное различие с войнами  на уровне больших систем. В последнем  случае противник рассматривается  как нечто инородное, мешающее и  подлежащее устранению. Но личные эмоции – гнев, ненависть, зависть и т.п. не становятся мотивом проявляемой  жесткости. Чем дальше отстоят системы  друг от друга, тем хладнокровнее  ведется взаимоистребление, превращаясь  в подобие опасной охоты. А  разве можно гневаться на тигра  или крокодила? И наоборот, борьба внутри системы имеет целью не истребление противника, а победу над ним. Поскольку противник  также составляет часть системы, то без него система не может существовать. Борьба ведется не для истребления, а за преобладание в системе. Так, вождь флорентийских гибеллинов Фарината дельи Уберти помог врагам своей родины одержать победу, но не допустил уничтожения Флоренции. Он заявил: “Я сражался с этим городом  для того, чтобы жить в нем”. И  он жил там до смерти, после того как Арбия побагровела от крови  его противников – флорентийских  гвельфов.

     Способ  поддержания целостности системы  зависит от эпохи, точнее – от фазы этногенеза. В молодых системах элементы контактируют весьма напряженно, можно  сказать, страстно, и вызывают столкновения. Часто кровавые распри не несут ни идейного, ни классового смысла, происходя  в пределах одного социального слоя, например война Алой и Белой розы в Англии, арманьяков и бургундцев во Франции. Но эти усобицы поддерживают целостность этнической системы  и государства лучше, нежели при апатии населения – хотя тогда жить легко, этносы распадаются и исчезают как целостности.

     Часто этнические системы не эквивалентны государственным образованиям: один этнос может жить в разных государствах или несколько – в одном. Так в каком же смысле мы можем трактовать их как системы?

     Принято деление на два идеальных типа систем: жесткие и корпускулярные, или дискретные. В жестких системах все части (элементы) подогнаны друг к другу так, что для нормального  функционирования необходимо их одновременное  существование. В корпускулярных системах элементы взаимодействуют свободно, легко заменяются на аналогичные, причем система не перестает действовать, и возможна даже утрата части элементов  с последующим восстановлением. Если же таковое не воспоследует, то идет упрощение системы, имеющее  в лимите ее уничтожение.

     Возможно  и другое деление систем: на открытые, получающие энергию постоянно и  обменивающиеся со средой положительной  и отрицательной энтропией, и  замкнутые, только тратящие первоначальный заряд до уравнивания своего потенциала с потенциалом среды. При сопоставлении  обеих характеристик возможны четыре варианта систем:

     1) жесткая открытая;

     2) жесткая замкнутая; 

     3) корпускулярная открытая;

     4) корпускулярная замкнутая. 

     Деление это условно, так как любая  действующая система совмещает  черты обоих типов, но, поскольку  она находится ближе к тому или другому поскольку, такое  деление практически оправдано, ибо позволяет классифицировать системы по степени соподчиненности  элементов.

     При изучении истории, как государственной, так и этнической, мы встречаем  любые градации систем описанных  типов, за исключением крайних, т.е. только жестких или только дискретных, ибо те и другие нежизнеспособны. Жесткие системы не могут при  поломках самовосстанавливаться, а  дискретные лишены способности к  сопротивлению ударам извне. Поэтому  на практике мы встречаем системы  с разной степенью жесткости, причем она тем больше, чем больше в  нее привнесено трудом человека, и  тем меньше, чем создание системы  инициировано процессами природы, постоянно  преображающей составляющие ее элементы. В пределе это – противопоставление техносферы и биосферы.

     Но  где граница биосферы и технооферы, если сам человеческий организм - часть  природы? Очевидно, рубеж социо(техно) сферы и биосферы проходит не только за пределами человеческих тел, но и  внутри их. Однако от этого различие не пропадает. Наоборот, мы здесь нащупали реальный момент взаимодействия социального  с биологическим. Это самостоятельное  явление природы, всем хорошо известное - этнос.

     В идеале этнос – система корпускулярная, но для того чтобы не быть уничтоженными  соседями, люди, его составляющие, устанавливают  выработанные или заимствованные институты, являющиеся по отношению к этносу вспомогательными жесткими системами. Таковы, например, власть старших в  роде, предводительство на охоте или  на войне, обязательства по отношению  к семье и, наконец, образование  государства. Таким образом, жесткие  системы – это социально-политические образования: государства, племенные  союзы, кланы, дружины и т.п. Совпадение систем обоих типов, т.е. этноса и  государства или племенного союза, необязательно, хотя и кажется естественным. Вспомним великие империи древности, объединявшие разнообразные этносы или средневековую феодальную раздробленность  этносов. Видимо, причудливость сочетания  столь же естественна, как и совпадения. Системы обоих типов динамичны, т.е. возникают и пропадают в  историческом времени. Кажущееся исключение представляют гомеостатические этнические системы, изменение которых связано  только с внешними воздействиями. Но нельзя забывать, что гомеостаз возникает  лишь после напряженного развития, когда силы, создавшие и двигавшие  систему, иссякли. Поэтому статистику следует воспринимать как замедленное  инерционное движение, имеющее в  лимите, практически недостижимом, нуль.

     Структура этноса всегда более или менее  сложна, но именно сложность обеспечивает этносу устойчивость, благодаря чему он имеет возможность пережить века смятений, смут и мирного увядания. Принцип этнической структуры можно  назвать иерархической соподчиненностью субэтнических групп, понимая под последними таксономические единицы, находящиеся внутри этноса как зримого целого и не нарушающие его единства. На первый взгляд, сформулированный тезис противоречит нашему положению о существовании этноса как элементарной целостности, но вспомним, что даже молекула вещества состоит из атомов, а атом – из элементарных частиц, что не снимает утверждения о целостности на том или ином уровне: молекулярном, или атомном, или даже субатомном. Все дело в характере структурных связей.

     Этонос  способен к саморегуляции. Как любой долгоидущий процесс, реализуется с наименьшими затратами энергии, чтобы поддержать свое существование. Прочие отсекаются отбором и затухают. Все живые системы сопротивляются уничтожению, т.е. они антиэнтропийны и приспосабливаются к внешним условиям, насколько это возможно. А коль скоро некоторая сложность структуры повышает сопротивляемость этноса внешним ударам, то неудивительно, что там, где этнос при рождении не был достаточно мозаичен, как, например, в Великороссии XIV-XV вв., он стал сам выделять субэтнические образования, иногда оформлявшиеся в виде сословий. На южной окраине выделились казаки, на северной - поморы. Впоследствии к ним прибавились землепроходцы (на первый взгляд, просто представители определенного рода занятий, и следовавшие за ними крестьяне, которые перемешались с аборигенами Сибири и образовали субэтнос сибиряков, или “челдонов”. Раскол повлек появление старообрядцев, этнографически отличавшихся от основной массы русских. Новый стереотип поведения также принесли французы-гувернеры. В ходе истории эти субэтнические группы растворились в основной массе этноса, но в то же время выделились новые. Различать субэтносы очень легко, так как этнография конца XIX в. работала именно на этом уровне. Этнографы изучали бытовой обряд, т.е. фиксированный стереотип поведения у тех групп населения, которые резко отличались от столичных, например быт олонецких крестьян.

     Субэтносы наблюдаемы непосредственно, ибо, с  одной стороны, они находятся  внутри этноса, а с другой – носители субэтнических стереотипов поведения  отличаются от всех прочих манерами, обхождением, способом выражать чувства и т.п. Возникают субэтносы вследствие разных исторических обстоятельств, иногда совпадают с сословиями, но никогда  с классами, и сравнительно безболезненно  рассасываются, заменяясь другими, внешне непохожими, но с теми же функциями  и судьбами. Назначение этих субэтнических  образований – поддерживать этническое единство путем внутреннего неантагонистнческого соперничества. Очевидно, эта сложность  – органическая деталь механизма  этнической системы и как таковая  возникает в самом процессе этногенеза. При упрощении этнической системы  число субэтносов сокращается до одного, это знаменует персистентное (пережиточное) состояние этноса. Но каков механизм возникновения субэтносов? Чтобы ответить, необходимо опуститься на порядок ниже, где находятся  таксономические единицы, разделенные  на два разряда: консорции и конвиксии. В эти разряды помещаются мелкие племена, кланы, уже упоминавшиеся  корпорации, локальные группы и прочие объединения людей всех эпох.

     Консорциями нзываются группы людей, объединенных одной исторической судьбой. В этот разряд входят “кружки”, артели, секты, банды и тому подобные нестойкие объединения. Чаще всего они распадаются, но иногда сохраняются на срок в несколько поколений. Тогда они становятся конвиксиями, т.е. группами людей с однохарактерным бытом и семейными связями. Конвиксии преобразуются или отсекаются в процессе изменения исторического окружения. Уцелевшие конвиксии вырастают в субэтносы. Таковы упомянутые выше землепроходцы-консорции отчаянных путешественников, породивших поколение стойких сибиряков, и старообрядцы. Первые колонии в Америке создавали консорции англичан, превратившиеся в конвиксии. Новую Англию основали пуритане, Массачусетс – баптисты, Пенсильванию – квакеры, Мериленд – католики, Виргинию – роялисты, Джорджию – сторонники Ганноверского дома. Из Англии уезжала консорция, не мирившаяся либо с Кромвелем, либо со Стюартами, а на новой почве, где былые споры были неактуальны, они стали конвиксиями, противопоставлявшими себя новым соседям – индейцам и французам.

     Землепроходцы и старообрядцы остались в составе  своего этноса, но потомки испанских  конкистадоров и английских пуритан  образовали в Америке особые этносы, так что именно этот уровень можно  считать лимитом этнической дивергенции. И следует отметить, что самые  древние племена некогда, очевидно, образовались тем же способом. Первоначальная консорция энергичных людей в  условиях изоляции превращается в этнос, который для ранних эпох мы именуем  “племя”.

     На  таксономическом уровне консорции  заканчивается этнология, но принцип  иерархической соподчиненности  может действовать и дальше. На порядок ниже мы обнаружим одного человека, связанного с окружением. Это может быть полезно для  биографии великих людей. Спустившись  еще на порядок, мы встретимся не с  полной биографией человека, а с  одним эпизодом его жизни, например с совершенным преступлением, которое  должно быть раскрыто. А еще ниже - случайная эмоция, не влекущая за собой  крупных последствий.

     На  примере инкорпорации иноплеменников Л.Н. Гумилев показывает существование разной степени этнической совместимости. Чтобы стать “своим”, надо унаследовать традицию и идеалы этноса, а это возможно только в младенчестве и при условии, что ребенок не воспитывался своими истинными родителями [1, с. 124].

     Этническая  систематика отличается от социальной классификации [1, с. 134]. Лишь изредка  они совпадают. Употребление той  или другой зависит от аспекта  исследования, т.е. от угла зрения, определяемого  задачей. Эта задача до сих пор  неоднократно ставилась и не получила удовлетворительного решения (Д. Вико, О. Шпенглер, А. Тойнби). Однако, по словам Л.Н. Гумилева, это не должно отвращать  исследователя от продолжения попыток  эмпирического обобщения, сколь  бы трудны они ни были. В отличие  от ряда авторов, выясняющих, как идет процесс, мы имеем возможность ответить на вопрос, что именно подвергается изменению, хотя и получим принципиально  одностороннюю модель, характеризующую  определенные аспекты явлений. Но ведь создание концепций лежит в основе любой исторической интерпретации, что и отличает историю (“поиск истины”) от хроник или простого перечисления событий. Мы исходим из накопленного исторической наукой разнообразного материала, поэтому объектом исследования становится не шпенглеровская “душа культуры” и не “умопостигаемое поле исследования” Арнольда Тойнби, а система фаз этногенеза на том или ином уровне и в ту или иную определенную эпоху. Для следующей эпохи, протекающей в историческом времени, расстановка составляющих будет уже другой.

     Предложенное  деление этносов полезно не только для современной, но и для исторической этнографии. Л.Н. Гумилев показывает это на примере эпохи, хорошо изученную  и давно законченной, - XII век на Евразийскою континенте, а как  частный пример - Древнюю Русь, о  которой шло столько споров, так  как ее причисляли по банальному и  потому весьма распространенному делению  то к “Западу”, то к “Востоку”. (Такое нерациональное деление родилось в суперэтнической целостности  романо-германского мира, идеологически  объединенного Римской Церковью и противопоставившего себя всем прочим.)