Шекспир в русской интерпретации
в XX веке
Шекспировские трагедии, как
и его сонеты - это кипящая,
клокочущая смола, в которой
плавает и плавится душа поэта,
его страсть, его совесть. И,
вникая, переводчик рискует получить
ожог. При этом каждый перевод
- концепция, особое, оригинальное
решение, со своими потерями
и компенсациями, и ни один
перевод не исключает и не
перечеркивает другой... Теодор Савори
говорил, что "два перевода одного и
того же произведения дают для его понимания
даже не вдвое, а вчетверо больше".
Естественно, не все поэтические
переводы сравнимы, как несравнимы
поэты, но правда в том, что великие переводы
обогащают Шекспира, увеличивая число
граней на алмазе по имени Шекспир: "Новые
поколения переводчиков... впитывают в
себя и вкладывают в свои переводы все
новый и новый нравственный, культурный
и исторический опыт, которым наделяет
их собственная эпоха. Так, переводить
Шекспира во второй половине XX в. - значит
переводить его в контексте этого времени,
то есть, имея за плечами опыт двух мировых
войн и многих социальных катаклизмов
столетия, впитав в себя романы Федора
Достоевского и т. д.".
Лучшие переводы трагедий
Шекспира принадлежат О. Румеру,
Б. Пастернаку, С. Маршаку, А. Финкелю. Гамлета
переводили десятки поэтов, но лучшими
переводами являются переводы М. Лозинского
и Б. Пастернака. М. Л. Лозинский был не
только блестящим переводчиком Данте
и Шекспира, но и крупнейшим теоретиком
перевода. Это ему принадлежат слова: "язык
перевода должен быть чем-то вроде прозрачного
окна, которое позволило бы увидеть подлинник
незамутненным и неискривленным". Переводы
Лозинского высоко ценил его литературный
конкурент Б. Пастернак:
В смысле близости в соединении с
хорошим языком и строгой формой
идеален перевод Лозинского. Это
и театральный текст и книга
для чтения, но больше всего это
единственное пособие для изучающего,
не знающего по-английски, потому что
полнее других дает понятие о внешнем
виде подлинника и его словесном
составе, являясь их послушным изображением.
Переводы М. Лозинского и
Б. Пастернака весьма индивидуальны:
для первого важна научная
реконструкция, учитывающая комментарии,
исторические особенности эпохи,
успехи шекспирологии, огромный круг
накопленных знаний, переводы второго
основаны на интуиции и поэтическом воображении.
Русские литературоведы по началу
встретили перевод "Гамлета" Лозинского
огнем критики. Их больше всего не устраивала
эквилинеарность перевода, стремление
переводчика отразить эпоху и возраст
языка, терпкий привкус шекспировского
времени. В то время больше импонировала
вульгарно-социологическая интерпретация
А. Радловой: Анна Радлова правильно поступила,
что не пошла в "обитель" архаизмов,
а перевела Шекспира ясным, живым русским
языком. В этом... заключается одна из черт,
отличающих перевод А. Радловой от... перевода
Лозинского.
А вот как оценила перевод
Лозинского опальная в то время
"не-наша" А. Ахматова: Теперь совсем
не понимающие Лозинского люди могут говорить,
что перевод "Гамлета" темен, тяжел,
непонятен. Задачей Лозинского в данном
случае было желание передать возраст
шекспировского языка, его непростоту,
на которую жалуются сами англичане.
Что касается Пастернака, то
он всю жизнь был обуреваем, ошеломлен
Шекспиром - его стихией, творческим началом
жизни. Шекспировская тема проходит через
все его творчество: от стихотворения
"Шекспир" (1919) до "Гамлета" (19461952),
от "Марбурга" (1915) до незавершенной
"Слепой красавицы". Пастернак перевел
семь пьес Шекспира, но, главное, всю жизнь
пытался разгадать его тайну, тайну предела
человеческих возможностей.
В своих шекспировских переводах
Пастернак не ставил цель модернизировать
Шекспира. Наоборот, в его задачи
входило подчеркнуть "глубину
познания исторических характеров,
полифоничность письма, взрывы образности,
геологические срезы реальной жизни, пласты
языка".
От перевода слов и метафор
теперь обратимся к переводу
отдельных мыслей и сцен в
переводах Лозинского и Пастернака.
Шекспир был близок российскому
духу не только трагедией шекспировского
размаха, не только мощью человеческого
насилия и зла, но и главным
гамлетовским вопросом – «to be
or not to be», который на гигантских пространствах
так и не удалось разрешить по сей день...
Пророк земли - венец творенья,
Подобный молньям и громам,
Свои земные откровенья
Грядущим отдавал векам.
Толпы последних поколений,
Быть может, знать обречены,
О чем не ведал старый
гений
Суровой Английской страны.
Но мы, - их предки и потомки,
-
Сиянья их ничтожный след,
Земли ненужные обломки
На тайной грани лучших лет.
(перевод Л. Пастернака)
Русские символисты и модернисты
всегда видели в Шекспире родственную
душу, художника-символиста, пишущего
средневековые мистерии. Леонид
Андреев был драматургом-модернистом
шекспировского размаха. Возможно, ему
не хватало шекспировской широты, но их
глубины соизмеримы. В. Брюсов одним из
первых отметил условность шекспировского
театра, сближающего его с Л. Андреевым.
Древние эллины, обладающие
тонким художественным чутьем, заставляли
актеров играть на фоне подлинного
здания. Во времена Шекспира актеры
играли на фоне ковров и
занавесок, которые и не выдавались
ни за что иное. Ни зрителям
античного театра, ни зрителям
театра шекспировского не составляло
труда силою воображения представить
и Скифию, край земли, где приковывают
к скале Прометея, и облака, куда перенес
место действия Аристофан в "Птицах",
и все те дворцы, хижины, прибрежье, леса
и горы, которые с кинематографической
быстротой сменяются в трагедиях Шекспира.
Попытки, сделанные некоторыми немецкими
и русскими театрами играть Шекспира и
античные драмы на двойных сценах, а также
опыты французских открытых театров с
неподвижными декорациями показали, что
и для современного зрителя такое усилие
воображения нетрудно. После явной неудачи
всех "реалистических" и quasi-"условных"
постановок пора решительно обратиться
к приемам театра античного и шекспировского.
Только тогда мы вернем искусство сцены
тому, кому оно принадлежит по праву, -
художественному творчеству артистов.
А. Белый считал шекспировскую
драматургию игрищем человеческой фантазии,
вымыслом, проверяющим жизнь.
«Образы вымысла, как вампиры,
пьют кровь жизни - и вот
они рядом с вами - Лир, Офелия,
Гамлет!.. Попробуйте вычеркнуть
из вашей жизни Гамлета, Лира,
Офелию, и станет беднее ваша
жизнь. А между тем и Лир,
и Офелия только призраки. Творческая
идея становится для вас жизнью
более ценной, нежели данная вам
жизнь. Почему это так? Не
потому ли, что вы спали глубоким
сном, а вымысел разбудил вас
к жизни?» - это слова русского
писателя Дмитрия Мережковского.
Д. Мережковский считал Шекспира
слишком свободным для России
и потому неспособным воздействовать
на закабаленный русский народ.
В поэме Мережковского "Вера"
в ответ на слова героя, что
за ним - весь Запад, вся наука,
Шекспир и Байрон, имярек яро
возражает:
Старый хлам!
Есть многое важней литературы:
Возьми народ, - какая свежесть
там,
Какая сила! Будущность культуры
Принадлежит рабочим, мужикам...
Эстетика - черт с нею!.. Надоела...
Нам надо пользы, и добра,
и дела.
Да, это так: хотя все, о
чем писал Шекспир, ни к кому
не относится в такой мере,
как к нам, «пока мы не
искореним собственное хлыстовство,
Шекспир не сможет нас ничему
научить, как не может научить
история, культура и весь наш
горький опыт. Время российского
Шекспира все еще впереди...»
(М.Горький)
Нельзя не сказать и несколько
слов о "передовом шекспироведении"
сложившемся в России в середине
XX столетия. Не хотелось бы быть
всеотрицателем, но, к нашему стыду, идеология
оставила свои грязные пятна даже на творчестве
лучших... Вот почему с этой точки зрения
переводчик А. Бартошевич ближе эрудита
А. Аникста, а Киасашвили - Морозова и Смирнова.
Фриче был прямолинейней и честней... Но
это - уже другой разговор.
Не только мы обязаны ему,
но и он кое-чем обязан нам.
С. Джонсон
Шекспировская традиция пронизывает
постшекспировскую культуру. По силе шекспировских
влияний можно судить о ее мощи. По степени
воздействия Шекспира можно определить
ее развитость. По отсутствию...
Мы много написали о Шекспире,
пьесы Шекспира не сходили
с наших сцен, русская культура
XIX века находилась под интенсивной
шекспировской иррадиацией. Но
вот он, главный симптом нашей
культуры: значение шекспировского
наследия в развитии советской
литературы очень мало. Даже наши
служивые не смогли выполнить
заказ партии: проследить влияния.
Многое было сказано о "реализме"
и "жизненности" Шекспира, но
вот незадача: социалистическому
реализму он был не нужен, "реальному
гуманизму" гуманизм Шекспира
пришелся не ко двору, социалистическому
человековедению шекспировская правда
о человеке не потребовалась... "Марксисты
находили в творчестве Шекспира могучую
опору", но предпочитали не опираться
на нее. Высоко держа "знамя Шекспира",
верные Русланы водружали его на вышках
ГУЛАГа...
Вот что можно прочесть
в рубрике критических заметок
«Литературной газеты» того периода
(70-е годы XX века): "К сожалению,
литературоведы еще почти не
исследовали значение шекспировского
наследия в развитии советской
литературы". Но нет этого значения!
Нет! Разве что - сама жизнь
наишекспировского из времен...Оказалось,
что самое шекспировское время вполне
может обойтись без Шекспира, подменив
его "закалкой стали", "цементом"
и "брусками". Читаем там же: «Без
нас, без нашей эпохи, которая, согласно
слову Маркса, действительно переделывает
мир, переделывает его согласно велению
интересов пролетариата... такие явления,
как Шекспир, были бы как бы бессмысленны.»
Да, мир вообще обрел смысл
с появлением нас. Это наш
субъективный идеализм: без нас
- пустота... И Шекспир без нас
- не Шекспир, и история - не
история, и человек - не человек,
а...
Горький: Исторический, но небывалый
человек, Человек с большой
буквы, Владимир Ульянов решительно
и навсегда вычеркнул из жизни
тип утешителя, заменив его
учителем революционного права
рабочего класса. Вот этот учитель,
деятель, строитель нового мира
и должен быть главным героем
современной драмы. А для того,
чтоб изобразить этого героя
с должной силой и яркостью
слова, нужно учиться писать
пьесы... у Шекспира.
Ну, и с кого же писать?
Кого Горький выше всего ценил
в Шекспире? -Калибана! Не верите? Что
ж, откройте книгу "Шекспир в мировой
литературе", откройте на странице 23,
читайте...
О том же и в том же
"ленинском" стиле писали
и другие наши корифеи, хоть
тот же Л. Леонов: Железная поступь
наших будней требует монументальности,
"шекспировской площадности"...
Вот и ровняли площадки
для строительства ГУЛАГа...
Удивительно, что наши вообще не отвергали
обскуранта и демофоба Шекспира, как это
с коммунистической прямолинейностью
делали Фриче, Вишневский, а у них - Эрнст
Кросби, прямо назвавший Шекспира антинародным.
Да, это так: менее всего лгали
борцы с "буржуазным искусством"
первого призыва - Фриче, Погодин, Вишневский
и иже с ними. Именно Фриче и Вишневский,
Шекспира отвергающие, сказали правду
о нем, а именно, что "Шекспир и реализм
несовместимы", что "Шекспир насквозь
гиперболичен, чрезмерен, сверхреален
или уходит куда-то всегда в сторону от
реального", что Шекспир изображал народ
как слепую и тупую чернь.
Как там у В.Вишневского? - ""Гамлет"
- порождение нисходящего класса", "линия
Гамлета - это линия реакционная, линия
нисходящего класса, линия гибнущей аристократии".
В. Фриче объявил Шекспира идеологом
деградирующего дворянства и защитником
колониальной экспансии, восславившим
"угнетателя и колонизатора" и идеализирующим
аристократию. Согласно Фриче, пока феодализм
был еще крепок, в пьесах Шекспира преобладали
жизнерадостные мотивы, когда же он понял,
что мир этот обречен, он впал в глубокий
траур и создал образы Гамлета, Отелло
и Лира.
Насколько Шекспир любил
старый мир даже в его отрицательных
сторонах, настолько он ненавидел
новый, даже в его положительных
проявлениях.
«Герцог Просперо, подающий в отставку,
прощающийся с искусством и публикой,
это весь старый аристократический мир
с его блеском и его поэзией, который был
так дорог поэту и который на его глазах
тускнел и гас под напором серой и однообразной
жизни демократии.
Если его ранние пьесы
были праздником роскоши и
наслаждения, то в поздние врываются
зловещие нотки тоски и мрачных
предчувствий - плачей по уходящему
миру.
И это мрачное настроение
все разрастается, становится грозным
кошмаром и поглощает, как черная
туча, голубой, сиявший солнцем
небосвод. Там, где раньше виднелись
светлые лица богов и богинь,
выступают в сгущающемся мраке
мертвенно-бледные маски привидений
и дьявольские лики ведьм, освещенные
отсветом адского огня.» (Фриче)
Луначарский и Горький как
в воду глядели, говоря о
Шекспире, что он "не может устареть
для нас" - все демонстрируемые
им мерзости человека - наши. И
еще, говорил Луначарский, "его
время было такое, когда человек
мог выявить особенно ярко
всю многогранность своего существа".
Наше время куда многогранней:
что там шутовские и бутафорские
страсти - мордасти Страстного Пилигрима
по сравнению с почвой, унавоженной человечиной.
Даже шекспировской фантазии вряд ли хватило
бы, чтобы представить себе путь из трупов
длиной в сто тысяч километров. А ведь
именно столько уложили...
В. Шкловский сказал пророческие
слова: трагедия Шекспира - это
трагедия будущего. И хотя Шекспир
не провидел масштабов трагедии,
концентрированность трагического
в Шекспире - это предвидение нас,
ибо наша трагедия - трагедия нравственности,
а это и есть главная тема
Шекспира, заимствованная им у
Данте и Средневековья.
Маркс обнаружил в творчестве
Шекспира яростный бунт человека
против бесчеловечности товара,
и здесь сведя полноту жизни
и широту искусства к товарно-денежным
отношениям. Наш демиург только
то и разобрал в Шекспире, что
он "превосходно изображает сущность
денег". А вот мало кому в
нашей стране известный реакционный
поэт Джеймс Колридж восторгался
в Шекспире не силой вообще, а силой единения
«alter et idem», меня и ближнего моего. Такова
разница между "великим вождем" и
"реакционным поэтом".