Фридрих Август фон Хайек. Дорога к рабству

* * *

Как только государство берет на себя задачу планирования всей экономической  жизни, главным политическим вопросом становится вопрос о надлежащем положении  различных индивидов и общественных групп. И поскольку вопрос, кому что причитается, решается государственным аппаратом монопольно, то государственная власть -- власть чиновников -- становится единственной формой власти, к которой может стремиться в таком обществе человек. Не будет ни одного экономического или социального вопроса, который не приобретет здесь политической окраски в том смысле, что его решение будет зависеть исключительно от того, в чьих руках находится аппарат принуждения и чьи взгляды будут всегда одерживать верх.

Кажется, сам Ленин ввел в России в употребление известную фразу "Кто кого?", которая в первые годы Советской власти выражала главную  проблему социалистического общества [Muggeridge M. Winter in Moscow, 1934; Feiler A. The Experiment of Bolshevism, 1930]. Действительно, кто планирует и кто выполняет план? Кто руководит и кто подчиняется? Кто устанавливает нормы жизни для других и кто живет так, как ему ведено жить? Все это может решать только верховная власть.

Не так давно один американский политолог расширил ленинскую формулировку, сказав, что всякое правительство  решает проблему "кому, что, когда  и как причитается". В какой-то степени это верно. Всякое правительство  влияет на положение различных людей, и при любой системе вряд ли найдется какой-то аспект нашей жизни, на который не могло бы повлиять правительство. В той мере, в какой  правительство вообще действует, оно  влияет на то, "кому, что, когда и  как причитается".

В этой связи, однако, нужно сделать  два замечания. Во-первых, конкретные меры правительства не обязательно  должны быть нацелены на интересы конкретных индивидов. Но это мы уже достаточно подробно обсуждали. И, во-вторых, либо правительство определяет все, что  каждый человек будет получать в  любое время, либо оно определяет лишь некоторые вещи, которые в  известное время получат некоторые  люди. Иначе говоря, это вопрос о  пределах власти правительства, от решения  которого зависит различие между  либеральной и тоталитарной системами.

Это различие двух систем в полной мере проявляется в сетованиях на "искусственное разделение экономики  и политики", объединяющих нацистов и социалистов, так же как и  в их требованиях "ставить политику выше экономики". Такая фразеология, по-видимому, должна означать, что сейчас экономическим силам позволено  действовать не по указке правительства  и даже вразрез с правительственной  политикой, преследуя собственные  цели. Альтернативой является, однако, не просто монополия власти правительства  в экономической сфере, но полный контроль правящей верхушки над всеми  целями человека вообще и над его  положением в обществе.

* * *

Очевидно, что правительство, взявшееся  руководить экономикой, будет использовать свою власть для осуществления какого-то идеала справедливого распределения. Но как оно будет это делать? Какими будет руководствоваться  принципами? Сможет ли найти сознательные ответы на бесчисленные вопросы, которые  будут при этом возникать? И существует ли шкала ценностей, приемлемая для  разумных людей, которая оправдает  новую иерархическую структуру  общества и удовлетворит стремление к справедливости?

Есть только один общий принцип, одно простое правило, которое позволит дать действительно определенный ответ  на все эти вопросы: равенство, полное и безоговорочное равенство всех индивидов во всем, что поддается  человеческому контролю. И если бы все люди были согласны в своем  стремлении к этому идеалу (мы не обсуждаем сейчас вопрос, осуществим ли он практически, т.е., например, будет  ли обеспечено при этом стимулирование), он позволил бы наполнить неясную  идею справедливого распределения  довольно четким содержанием и дал  бы в руки планирующим органам  руководящую нить. Но дело в том, что люди вовсе не стремятся к  такого рода механическому равенству. Никакое социалистическое движение, на знамени которого был начертан лозунг полного и всеобщего равенства, никогда не получало серьезной поддержки  в массах. Социализм обещал не равное, а лишь более равное, более справедливое распределение. Не равенство в абсолютном смысле, но "большее равенство" -- вот цель, на которую в действительности направляют свои усилия социалисты.

И хотя эти идеи звучат похоже, но с  точки зрения рассматриваемой нами проблемы они предельно различны. Если принцип абсолютного равенства  делает задачу планирования определенной, то "большее равенство" -- это  чисто негативная формулировка, выражающая не более чем недовольство существующим положением вещей. Но поскольку мы не готовы принять полное равенство как цель, то у нас не может быть и готовых ответов на вопросы, которые встанут в ходе планирования.

Это не просто игра словами. Мы подошли  здесь к существу проблемы, скрытому обычно благодаря схожести терминов. В самом деле, согласившись с принципом  полного равенства, мы тут же получаем ответы на все вопросы, важные для  планирования; приняв же формулу "большего равенства", мы не сможем ответить практически  ни на один из них, ибо содержание ее столь же неясно, как и содержание выражений "общественное благо" и "всеобщее благосостояние". Эта  формула не освобождает нас от необходимости решать в каждом конкретном случае, каковы сравнительные достоинства  тех или иных индивидов или  групп, и не дает никакого ключа к  такому решению. Самое большее, что  мы можем из нее извлечь, -- это  указание забрать как можно больше у богатых. Но когда дело дойдет до дележа "добычи", проблема встанет  во всей остроте, как будто никакого принципа "большего равенства" никогда  не существовало.

* * *

Как правило, людям трудно поверить, что у нас нет моральных  принципов, позволяющих решать такие  вопросы, -- если и не абсолютно надежно, то по крайней мере более удовлетворительно, чем они решаются в конкурентной системе. В самом деле, разве у  нас нет представлений о "правильной цене" или "справедливом вознаграждении"? И разве не можем мы довериться свойственному людям чувству  справедливости? Ведь даже если сейчас мы и не пришли к согласию насчет того, что является справедливым в  каком-то конкретном случае, разве не вырастут стандарты справедливости из общих моральных представлений, когда люди увидят, как их идеи воплощаются  в жизнь?

К сожалению, для этих надежд нет  оснований. Те стандарты, которые у  нас есть, порождены конкурентной системой и не могут не исчезнуть  вместе с ней. То, что мы называем справедливой ценой или справедливым вознаграждением, -- это попросту привычные  цена или вознаграждение, которых  мы вправе ожидать, опираясь на прошлый  опыт, или же такие цена и вознаграждение, которые существовали бы в отсутствие монополии. Единственным исключением  является в данном случае требование, чтобы рабочие получали полностью "продукт своего труда", сформулированное на заре социалистического движения. Однако сегодня найдется очень мало социалистов, считающих, что в социалистическом обществе доходы в каждой отрасли  будут делиться между рабочими. Дело в том, что в капиталоемких  отраслях рабочие станут тогда получать больше, чем в отраслях, требующих  меньших капиталовложений, а это  с социалистических позиций считается  несправедливым. Так что это требование теперь признано ошибочным. Но если рабочему конкретной отрасли отказано в праве  на получение его доли и всякая прибыль от капитала должна делиться между всеми трудящимися, проблема критериев распределения вновь  встает со всей остротой.

В принципе можно было бы установить "правильную цену" на какой-нибудь конкретный товар или "справедливое вознаграждение" за конкретную услугу, если бы было заранее известно, сколько  требуется этого товара или этих услуг безотносительно к их себестоимости. Тогда орган, осуществляющий планирование, мог бы решить, какая цена или  объем заработной платы требуются, чтобы обеспечить спрос. Поэтому, чтобы  устанавливать "справедливые" цены и вознаграждения, надо решать, сколько  выпускать товаров каждого вида. И если будет принято решение, что требуется, скажем, меньше архитекторов или часовщиков и что существующую потребность можно удовлетворить  при помощи тех работников, которые  согласятся получать более низкую зарплату, то "справедливое" вознаграждение окажется соответственно более низким. Устанавливая иерархию и приоритеты различных целей в производственной сфере, орган, осуществляющий планирование, определяет тем самым, интересы каких  социальных групп являются более  важными. И рассматривая человека "не только как средство", он будет  принимать во внимание социальные последствия  своих решений. Но это означает, что  планирование предполагает прямой контроль над условиями существования  различных людей.

Это относится к положению не только профессиональных групп, но и  отдельных людей. Вообще мы почему-то склонны считать, что доходы представителей одной профессии являются более  или менее одинаковыми. Между  тем разница в доходах преуспевающего и неудачливого врача или архитектора, писателя или артиста, боксера или  жокея, так же как и водопроводчика или садовника, бакалейщика или  портного, не меньше, чем разница  в доходах класса собственников  и класса неимущих. И хотя в ходе планирования будут, несомненно, предприниматься попытки стандартизации путем введения квалификационных категорий, суть дела от этого не меняется. Дискриминация индивидов будет проводиться как сознательный принцип -- неважно, какими средствами: отнесением их к категории или установлением доходов каждого.

Вряд ли стоит рассуждать дальше о вероятности того, что люди, живущие в свободном обществе, окажутся под таким контролем. Или  о том, смогут ли они при этом остаться свободными. Обо всем этом писал  примерно сто лет назад Джон Стюарт Милль, и слова его по-прежнему актуальны: "Люди, может быть, готовы бы были принять раз и навсегда установленный закон, например о  равенстве, как они принимают  игру случая или внешнюю необходимость; но чтобы кучка людей взвешивала всех остальных на весах и давала бы одним больше, другим меньше по своей  прихоти и усмотрению, -- такое  возможно вынести только от сверхчеловеков, за спиной которых стоят ужасные  сверхъестественные силы" [Principles of Political Economy // Book 1, chap. II. par. 4].

* * *

Пока социализм оставался мечтой ограниченной и сравнительно однородной группы людей, все эти противоречия не приводили к открытым конфликтам. И только когда политика социалистов  получила поддержку множества различных  групп, составляющих большинство населения, противоречия эти начали всплывать  на поверхность. И все они скоро  сфокусируются в единственном вопросе: какой именно из множества идеалов  должен подчинить себе все остальные, чтобы мобилизовать все ресурсы  и все население страны? Ведь для  успешного планирования нужна единая, общая для всех система ценностей -- именно поэтому ограничения в  материальной сфере так непосредственно  связаны с потерей духовной свободы.

Будучи благовоспитанными родителями стихийного, неотесанного движения, социалисты надеются решить проблему традиционно -- путем воспитания. Но что способно здесь дать воспитание? Мы можем  сегодня с уверенностью сказать, что знания не создают этических  ценностей, что никаким обучением  нельзя заставить людей придерживаться одинаковых взглядов на моральные проблемы, которые возникнут в результате сознательной регуляции всех аспектов жизни общества. Оправдать конкретный план может не рациональное убеждение, но только слепая вера. И в самом  деле, социалисты сами первыми признали, что задачи, которые они перед  собой ставят, требуют единого  мировоззрения, единой системы ценностей. Пытаясь организовать на основе единого  мировоззрения массовое движение, они  разработали эффективные средства идеологического внушения, которыми затем так успешно воспользовались  нацисты и фашисты.

Действительно, как в Германии, так и в Италии нацистам и фашистам не пришлось много выдумывать. Основные формы политического движения нового типа, пронизывающего все стороны  жизни, в обеих странах были уже  введены социалистами. Идея политической партии, охватывающей все стороны  существования человека -- от колыбели до могилы, руководящей всеми его  взглядами и готовой превратить решительно любую проблему в вопрос партийной идеологии, -- эта идея тоже была осуществлена социалистами. Как сообщает с гордостью один австрийский публицист социалистического  толка, описывая социалистическое движение у себя на родине, его "характерной  чертой было то, что специальные  организации создавались в любой  сфере деятельности рабочих и  служащих" [Wieser G. Ein Staat stribt, Oesterreich 1934--1938. Paris, 1938. P. 41].

Хотя австрийские социалисты могли  пойти в этом отношении и дальше других, но ситуация была во всех странах  примерно одна и та же. Вовсе не фашисты, а социалисты стали собирать детей, начиная с самого нежного возраста, в политические организации, чтобы  воспитывать их как настоящих  пролетариев. И не фашисты, а социалисты первыми придумали организовать спортивные занятия, игры и экскурсии  в рамках деятельности партийных  клубов, чтобы изолировать своих  членов от чуждых влияний. Социалисты первыми настояли, чтобы члены  партии приветствовали друг друга и  обращались друг к другу, используя  специальные формулы. И они же, насаждая свои "ячейки" и осуществляя  контроль за частной жизнью, создали  прототип тоталитарной партии. "Балилла" и "Гитлерюгенд", "Дополаворо" и "Крафт дурх Фройде", униформа и военизированные "штурмовые  отряды" -- не более чем повторение того, что уже задолго до этого  было изобретено социалистами. [Здесь напрашивается параллель с политическими клубами "любителей книги" в Англии.]

* * *

Пока социалистическое движение в  стране связано с интересами конкретной социальной группы, включающей обычно высококвалифицированных промышленных рабочих, проблема выработки единого  взгляда на статус различных индивидов  в новом обществе остается довольно простой. Движение непосредственно  заинтересовано в повышении относительного социального статуса конкретной группы. Но характер проблемы изменяется, когда по мере развития движения всем становится очевидно, что доход и  общественное положение всякого  человека будут определяться государственным  аппаратом принуждения, и тогда  каждый, желая сохранить или улучшить свое положение, стремится стать  членом организованной группы, способной  влиять на государственную машину и  даже контролировать ее в своих интересах.