Мифологическое мышление ХХ века.

     3. Традиционность является глубоким  внутренним свойством мифологии,  ибо мифы не создаются людьми, но достаются им по традиции. Мифология унаследована человеком  от предков и перейдет от  него к потомкам. Это то, что  дает индивиду ощущение его  единства со своим народом,  его прошлым и будущим. В  традиционности этого знания  уже заложена его высокая оценка: оно прошло проверку временем, оно уже было опробовано нашими  предками, которые не глупее нас  были. Не случайно, что важнейшая  часть этого мифологического  комплекса связана с миром  мертвых (почитание умерших, сохранение  памяти о них, забота о местах  захоронений, сохранение семейных  преданий и реликвий и т.  п.).

     4. Мифология является не только  частью культурной традиции определенного  народа или племени, но и  частью мифологической (или мифопоэтической)  традиции всего человечества. Сравнивая  мифологии разных народов, мы  постоянно встречаем сходные  образы, повторяющиеся сюжеты и  ситуации. Собственно, наука о мифологии  и занята главным образом тем,  чтобы объяснить природу этой  повторяемости: то ли она результат  независимого появления одних  и тех же мифов у разных  народов, то ли результат распространения  мифов из единого центра (или  нескольких центров), то ли результат  культурных контактов. Во всяком  случае все мифы, о которых мы говорим: и архаические, и религиозные, и политические - имеют свойство повторяться.

     Понятия мифа и мифологии в ХIХ в. разрабатывались по отношению к древним и средневековым обществам и религиям. В нашем столетии мы имеем дело главным образом с мифами политическими и идеологическими, которые имеют существенную специфику по сравнению с мифами традиционными (т.е. и мифами архаическими, и мифами религиозными) . Что общего у мифов традиционных и политических?

     1. И те и другие призваны не  только объяснить существующее, но и создать образ новой реальности, которой еще предстоит воплотиться в действительности.

     2. Основным объектом мифологизации в обоих случаях является прошлое данного социума, которое сохраняет свою актуальность для настоящего.

     3. И традиционные, и политические  мифы являются действенной силой,  которая организует поведение  индивида и человеческих масс, реализуются в общественных ритуалах и укрепляют социальные связи. Они придают осмысленность человеческому существованию, выполняют функции психологической компенсации.

     Однако  не менее значимы и отличия  политических мифов от мифов традиционных. Перечислим лишь некоторые из них.

     1. В традиционных мифах объектом  мифологизации являются боги, культурные герои или предки, в мифах ХХ в. - реальные люди и события настоящего и недавнего прошлого.

     2. Политические мифы не наследуются  из глубины веков, но создаются  определенными людьми или группами  людей. Эти люди опираются на  научные теории своего времени,  стремятся придать политическим  мифам видимость правдоподобия  и наукообразия. Другой вопрос, что  миф начинает со временем существовать  независимо от его создателей  и сами они могут пасть его  жертвами.

     3. Политические мифы, в отличие  от мифов архаических, распространяются  не устным или рукописным путем,  а главным образом через средства  массовой информации. 

Глава II: Миф в литературе XX века.

     Миф в литературе. Литература как миф. Мы сталкиваемся с этими понятиями  и когда писатель подчеркивает в  своих книгах сходство изображаемых им ситуаций с уже известными мифологическими  сюжетами, и когда он создает в  них мало напоминающую привычную нам жизнь, какую-то свою, фантастическую реальность.

     В первом случае изображаемые события  и персонажи как бы теряют свою индивидуальность и исторически  преходящий характер, оказавшись лишь одним из вариантов вечно повторяющейся, изначально данной схемы бытия, зафиксированной в древних мифах. Во втором – писатель строит в своем произведении воображаемую действительность не по законам правдоподобия, а по устанавливаемым им самим правилам, которые он считает законами не только художественной правды, но и правды вообще.

     И там и здесь мы имеем дело с  конкретно-чувственным философствованием, обращение к которому не ограничивается рамками художественных направлений. Оно в свою очередь определяет само появление этих направлений, по-разному решающих имеющую много конкретных выражений одну и ту же проблему: взаимоотношения сознания и бытия, субъекта и объекта, воображения и реальности, искусства и действительности.

     В этой перспективе миф, выходящий  за пределы частного художественного приема, можно широко понимать как некое идеальное образование, продукт воображения, который принимается сознанием за что-то реальное. Мифы первобытной эпохи, мифы античности, христианский миф, мифы нового времени – все это результат деятельности особой структуры сознания, обусловленной в каждое время различными социальными причинами, которые вызывают некритическое эмоциональное отношение к этим идеальным образованиям и делают возможной веру в их реальное существование.

     В основе мифа лежит метафора, воспринимаемая как действительность, и как метафора миф оказался ближе всего к искусству. Но мифом метафора становится лишь тогда, когда она претендует на всеобщность и истинность.

     Особенностью  мифа является его претензия на абсолютное значение, когда в центре внимания оказываются связи человека с  миром в целом как универсумом, а не связи его с историей, ибо  в этом последнем случае миф осознается лишь как метафора, имеющая преходящее значение. Возможность или невозможность возникновения мифов определяется, следовательно, реальным взаимодействием человека и истории, степенью его сознательного участия в ней.

     Исторически мифология была продуктом общинно-родового строя, когда первобытное сознание, не способное дифференцировать и  абстрагировать, воспринимало мир природы  тождественным миру людей, а отдельного человека – равным всему коллективу. Вот как формулирует исходные положения мифологического мышления А. Лосев, крупнейший специалист в области античной мифологии: «…Первобытный человек не выделяет себя из природы, для него все является таким же чувственным, каким является он сам, поэтому вся действительность, отраженная в мифологии, чувственна. И если, далее, человек на самом деле ничем существенным не отличается от окружающей его природы, то он не противопоставляет свою мысль окружающей его природе. Это – самая начальная и самая основная позиция мифологического мышления. В результате мифической интерпретации всей действительности как безусловно чувственной появляется идея о тождестве целого и части или убеждение в том, что все находится решительно во всем и в соответствии с этим принципом дифференцируется и организуется вся мифическая действительность. Наконец, если человек чувствует себя живым и одушевленным существом, то в условиях отождествления себя с природой он всегда одушевляет эту последнюю, населяя ее вымышленными живыми существами». Мифологический образ поэтому представляет собой метафору, обладающую для людей самым реальным существованием, а метафора как таковая остается по своей структуре мифом, то есть «непосредственным, вещественным тождеством идеи и образа».

     В дальнейшем миф становится символом, который, будучи сам по себе элементом  действительности, имеет репрезентативную функцию. Античность знала лишь разную пропорцию соотнесения идеального и реального, но единство это, сохраняющее сущность мифологии, сохранялось на всем ее протяжении.

     Возрождение было эпохой появления самодеятельной независимой личности, и это положило начало буржуазному гуманизму. Каждое явление, как оказалось, можно объяснить и проследить в развитии, то есть во взаимодействии со средой, протекающим во времени. Это понятие социального движения или истории было чуждо сознанию предыдущих эпох.

     Естественно, что художественное мышление использовало этот интерес к единичному, из которого конституируется целое. К середине XIX века господствующим принципом в литературе стал принцип психологизма, когда одной из первостепенных забот писателя стало объяснение нюансов чувств и поведения героя фактами изображаемой действительности и, наоборот, соответствие изображаемых событий характерам героев.

     При зарождении литературных форм сюжет  произведения был лишь развертыванием во времени мифологической или обрядовой  метафоры. Каждая метафора в качестве мотива могла быть по-разному и многократно преобразована в эпизод и ситуацию, поэтому напрасно было бы искать внутреннюю обусловленность и логику в мифологическом сюжете. В новое время событийная последовательность строго измерялась масштабами реального времени, а сама созданная в произведении воображаемая действительность – причинными зависимостями реальной жизни.

     Временная протяженность фактически не принадлежит субъекту. Фиксируемая классическим романом XIX века последовательность моментов – это последовательность разных, часто противоречивых реакций на каждый из этих моментов. Это крайняя точка того «эмпиризма», воспроизведения социально раздробленного бытия, против которого выступали еще немецкие романтики Иенской школы. Искусству характеров, воспроизводящему отдельные единичные явления, они противопоставляли целостную интерпретацию природы, идеалистически понимая ее как органическое одухотворенное всеединство, и подобное совокупное представление называли мифологией, «иероглифическим выражением окружающей природы в освещении фантазии и любви» (Ф. Шлегель).

     Романтики рассматривали мифологию как  средство преодолеть болезненно переживаемую ими дифференциацию сознания и бытия, субъекта и объекта, ставшую социально  ощутимой в результате отчуждения. Если в древности космология по необходимости была эстетикой как продукт художественно-мифологического сознания, то романтизм подходил к этому единству с другого конца: эстетическое отношение к действительности должно было как бы само собой реконструировать утерянную с «детством человечества» целостность мира,  понимаемую идеалистически.

     Основной  целью романтиков был синтез, стремление к которому по-разному преломлялось в их эстетических требованиях. Синтез понимался как единство человека и мира, как ощущение вечной неизменности и одновременно изменчивости мира, как синтез разных искусств, как  единство прошлого, настоящего и будущего во время мгновенного интуитивного озарения, путем которого приходит высшее «поэтическое знание».

     Признание детерминизма равносильно для романтика  признанию рабства, а между тем  классический европейский роман XIX века – это почти сплошь история  «утраченных иллюзий», ломка характера  в нем происходит уже без трагических  взрывов. История героя – это  уже не история его деяний в  борьбе с обстоятельствами, а история  приспособления к ним и использования  в своих целях. И это не только потому, что был открыт детерминизм, – законы природы и общества существовали и до их открытия, – человек сильнее  ощутил их действие, оказавшись лишь атомом во всеобщей борьбе интересов.

     Ощущение  зависимости как социально обусловленный  факт психологии личности буржуазной эпохи могло компенсироваться лишь интенсификацией единственного, что  остается принадлежащим индивиду, –  момента настоящего. Только в границах данного момента оказывается возможным перебросить мост от человека к отчужденной действительности. Импрессионистское искусство становится точкой  перелома,   выражая  максимальное   ощущение   зависимости человека от действительности и от своих чувств и в то же время предельно интенсифицируя полноту данного момента восприятия. «Не плоды жизненного опыта, а сам он является целью», – учил У. Пейтер,   английский  эстетик,   значительно повлиявший на поколение Джойса.

     Абсолютизация этой полноты ощущения момента в  конечном итоге приводит к превращению  его в рамках сознания во вторую, более близкую сознанию реальность, художественному переживанию которой  посвятил себя эстетизм «конца столетия». Однако содержащийся в ранних манифестах символистов программный лозунг «объективизировать субъективное» был лишь доведением до предела анализа собственного «я». Для того, чтобы такая сугубо индивидуальная действительность искусства приобрела неоспоримость абсолютной правды, необходимо в нее уверовать. Романтизм в свое время решал эту проблему попыткой возродить народные верования средневековья и опираясь на христианскую традицию. Другой намеченный романтизмом путь лежал в обращении к коренящейся где-то в глубине души интуиции, которая должна открыть Истину в творческом озарении. Так, в переживании вечного и неизменного должен был быть достигнут уход из-под власти времени и Истории, где господствуют враждебные человеку силы. Но инстинктивность как потеря способности к рефлексии может в наше время лишь имитироваться. В рамках буржуазного общества реальное господство над общественными формами недостижимо, и эта скованность поведения индивида в обществе может вызвать сознательное желание ограничения рефлексии за счет фантазии, коль скоро рефлексия не может реализоваться в деятельности. Таким образом, когда искусственно устранены условия разграничения действительности сознания и реальной действительности, утверждается принципиальная иллюзия – иррациональный миф.