Судебный прецедент как источник права

     Данную отрасль права формирует бесчисленное множество императивных норм, содержащихся в огромном количестве существующих статутов. Дело       заключается, однако, в том, что они не образуют системы норм, наподобие той,     которая имеет место в кодифицированных актах, а также не создают каких-либо                 принципов. Правовая доктрина современной Франции исходит из того, что                                      прецедент как таковой – это не что иное, как ранее принятое по сходному случаю или в сходных обстоятельствах с рассматриваемым делом судебное решение. В более уточненном и «развернутом» виде прецедент рассматривается     в одних случаях («в строгом смысле») как «решение более высокой судебной     инстанции по отношению к нижестоящим судам», которое, не имея правового характера и юридически не обязывая их следовать данному решению, выступает, тем не менее, в виде весьма авторитетного и трудно переоценимого по своей значимости фактора, с которым не могут не считаться и не учитывать в своей повседневной деятельности все нижестоящие суды. В других случаях прецедент (в «менее строгом смысле») представляется в виде решения любого судебного органа, включая нижестоящие суды, принятого в сходных обстоятельствах и по сходному делу, которое может служить в качестве положительной или, наоборот, отрицательной модели при рассмотрении аналогичных дел .

     Если говорить  о системамах скандинавских стран многие исследователи подчеркивают, что «судебные решения, в соответствии со скандинавской правовой традицией, всегда наделялись статусом источника права», и обращают особое внимание на то, что судебные прецеденты как вторичные источники права имеют «слабо связующий» характер, что содержание их складывается из «полузаконодательных норм» (semi-legislated norms) и что по своей форме они находятся между писаным (статутным) и неписаным (обычным) правом.³⁷

     Таким образом, проанализировав положение судебного прецедента в различных странах романно-геманской правовой семьи можно сделать вывод, что среди специфических черт и особенностей прецедента в системе романо-германского права следует назвать его «дифференцированный», своего рода «избирательный» характер применительно к различным отраслям права. В каждой правовой семье как в целом, так и на уровне отдельных составных частей (отдельных отраслей права) прецедент играет далеко не одинаковую роль. В научной литературе верно отмечается, что роль прецедента в одних сферах права весьма существенно отличается от его значимости в других отраслях. Рассуждая о далеко неодинаковой роли прецедента романо-германской правовой семьи в различных отраслях права по сравнению с прецедентом – доминирующим источником англо-саксонского права, М.Н. Марченко замечает, что вопрос о его «внедрении» в ту или иную отрасль права и его значение для каждой отдельной отрасли права в различных правовых системах решается весьма дифференцированно и строго «индивидуально».

        Кроме того, данный исследователь подчеркивает, что ни в одной из стран романо-германской правовой семьи нет специального закона или подзаконного акта, которые бы официально, формально-юридически определял статус прецедента, его место и роль как фактического источника права, а также устанавливал его юридическую силу. Таким образом, существует своего рода «юридический баланс» между формальным непризнанием прецедента, с одной стороны, и отсутствием запрета на его неограниченное практическое использование, с другой.

      На этом основании, можно полагать, что в романо-германской правовой семье судебная практика (прецедент) хотя и занимает вторичное место после закона, тем не менее, выполняет присущие только ей функции прецедента как источника права.

Кроме того, здесь стоит и упомянуть  о эволюции правовой системы, как  романо-германской, так и англо-саксонской. Так,  И.Ю. Богдановская отмечает, что если "общем праве" возрастает роль законодательства, то в континентальном праве возрастает роль судей, которые развивают, дополняют и даже изменяют писаное право.

     На это обратил внимание и профессор У. Батлер, который отмечает, что в недалеком прошлом было модно подчеркивать различия, которые обнаруживаются между так называемым "общим правом" и "правом континентальным". Обычно это делалось в ущерб исследованию того общего, что на самом деле объединяет обе правовые системы. В частности, нередко основное отличие двух правовых традиций связывалось особой ролью, которую играет судебный прецедент в англо-американском праве. В действительности же за последние полвека правовые нормы и методы англо-американской и континентальной систем права заметно сближаются. Это находит выражение в том, что английское право все больше "континентуализируется". В то же время в рамках континентальных правовых систем все большее внимание начинают уделять судейской практике".³⁸

     Если исходить из анализа немногих национальных систем романо-германской правовой семьи, становится очевидным, что в мире усиливаются процессы так называемой  конвергенции.

     Теория конвергенции" - одна из концепций западного обществоведения, считающая определяющей особенностью современного общественного развития тенденцию к сближению двух социально-политических систем, сглаживанию экономических, политических, идеологических различий между капитализмом и социализмом, их последующему синтезу в некое "смешанное общество.³⁹ 

§3. Судебный прецедент как источник права в российской правовой системе

     Наиболее проблемным на сегодняшний день и дискуссионным является вопрос: «Является ли судебный прецедент в РФ источником права?» Данный вопрос является далеко не новым, а тем более не оригинальным вопросом для российской правовой действительности. Он неоднократно ставился и обсуждался как на общетеоретическом уровне, применительно к источникам советского, а затем постсоветского российского права, так и на уровне отдельных отраслевых дисциплин.

     Вообще, в современной России сложилось двоякое отношение к судебному прецеденту. Одни ученые категорично  считают судебный прецедент  источником  Российского права⁴⁰.  Такие ученые, как Н. В. Витрук, Г.А. Гаджиев, отмечая возрастающую тенденцию, направленную на признание прецедента как источника российского права не без оснований указывают на то, что такое признание, несомненно, будет способствовать обогащению как теории источников, так и самого российского права.

     Кроме того, признание судебного прецедента источником права  будет содействовать восполнению пробелов в праве, в нормативно-правовом регулировании. Ибо, как резонно отмечается в литературе, нельзя же требовать от законодателя, чтобы он «охватил в нормах законов все многообразие конкретных ситуаций, складывающихся в жизни». Их рассмотрением занимаются, восполняя при этом пробелы в праве, только суды. Кроме того, судебное правотворчество имеет возможность более гибкого реагирования на вновь складывающиеся общественные отношения. Как справедливо отмечает  Л.В.Смирнов, появление правотворческой функции у судов и использование судебного прецедента как источника права будет способствовать обеспечению прав и свобод человека и гражданина. Для принятия нового источника права требуется привести уже существующие законы в соответствие с данными положениями путем добавления в них статей о придании юридической силы судебному правотворчеству судов среднего звена РФ, а также судов субъектов РФ, поскольку именно они осуществляют высококвалифицированное рассмотрение дел. ⁴¹

     Кроме того, как отмечает, председатель  Высшего Арбитражного Суда РФ  А.А. Иванов, прецедентный подход позволит судебной власти занять достойное место в системе разделения властей, существующей в демократическом обществе. Особенно в наших условиях, когда существует определенный крен в сторону исполнительной власти. Прецедентная система в условиях обеспечения реальной несменяемости судей и стабильности судов укрепляет позиции судебной власти. ⁴²

     Однако в вопросе о признании судебного прецедента в качестве источника права есть не только его последовательные  сторонники, но и «сомневающиеся», а также его довольно сильные и последовательные противники.

     В качестве примера можно сослаться на мнение Г.Н. Манова, который еще в начале 90-х гг. выступал против «концепции судейского правотворчества, признающей за судьями нормотворческие полномочия». В основе такого мнения было убеждение, что «у законодателя шире социальный кругозор и, соответственно, есть возможность учета в процессе принятия решений значительно большего числа факторов». Что же касается судей, то они имеют дело лишь с «конкретной, пусть даже типичной, ситуацией».⁴³ В силу этого логически следовал вывод о том, что судья не сможет столь успешно справиться с нормотворческими функциями, как это сделает законодатель.

     В более поздний период аналогичную точку зрения отстаивал B.C. Нерсесянц. По его мнению, судебная практика во всех ее проявлениях «представляет собой, согласно действующей Конституции Российской Федерации 1993 г., не правотворческую, а лишь правоприменительную (и соответствующую правотолковательную) деятельность. Это однозначно следует из конституционной концепции российской правовой государственности и конституционной регламентации принципа разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную». ⁴⁴

Среди довольно многочисленных и разнообразных  аргументов, защищая       тезис о непризнании судебной практики в качестве источника современного российского права, наиболее широкое распространение получили следующие. Во-первых, утверждение о том, что признание судебной практики в качестве источника права противоречит конституционно признанному и закрепленному принципу разделения властей. Эта точка зрения исходит из того, что судейское правотворчество противоречит конституционному принципу разделения государственной власти, вступает в конфликт с законодателем – парламентом РФ. Такая позиция является достаточно распространенной. Так подчеркивалось, что «судебная практика противоречит принципу подзаконности судебной деятельности. Правотворческая деятельность суда с неизбежностью умаляет значение закона»⁴⁵.

     Согласимся с мнением Е.И. Спектор, который считает, что современное понимание концепции теории разделения властей не предполагает "чистого" разделения власти на законодательную, исполнительную и судебную. В прежние времена отказ в наделении судов правотворческой функцией был вызван отчасти политическими мотивами, необходимостью обеспечения тотального господства властного центра. В нынешних условиях же таких мотивов нет, а признание за отдельными судебными актами роли источников права способно обеспечить большую "эластичность" и объективность реально действующих правовых норм.      Более того, учет законодателем при разработке новых законов судебной практики, в том числе формируемой решениями Конституционного Суда, позволяет говорить о прочном развитии и становлении судебной власти в нашей стране. Поэтому целесообразно на официальном уровне, законодательно признать судебное правотворчество за высшими судебными органами, в частности, за Конституционным Судом РФ, в качестве одного из необходимых способов формирования правовых норм, на основе которых будут разрешаться не только разово-конкретные дела, но и другие аналогичные дела. Тем более что такое правотворчество уже фактически существует ⁴⁶.

     Во-вторых, тезис о том, что признание судебной практики в качестве источника российского права не согласуется с характерными особенностями романо-германской правовой семьи, к которой «традиционно причисляют Россию» и которая, по мнению некоторых отечественных ученых, «не знает такой формы источника права, как судебный прецедент».⁴⁷

    Данный аргумент, как и ранее рассмотренный, имеет также весьма условный и относительный характер, хотя и в силу других причин, а именно в силу того, что далеко не бесспорным является мнение о принадлежности правовой системы России к романо-германской правовой семье.

      Уязвимость рассматриваемого аргумента заключается также в том, что он исходит из посылки неприятия прецедента как источника права в романо-германской правовой семье. А это, безусловно, не так. В вышеизложенном параграфе, мы выяснили, что прецедент, не будучи признанным в качестве источника романо-германского права формально, выступает в качестве такового реально. Это подтверждается повседневной практикой использования данного источника права судами всех относящихся к романо-германской правовой семье стран.

     И если все же отдельные авторы сомневаются в том, что судебная практика является источником романо-германского права или же считают прецедент неким второсортным, «косвенным» источником, то ведущие исследователи этой правовой семьи, включая Р. Давида, полагают, на основании изучения и обобщения соответствующего опыта, что все обстоит как раз наоборот, а

именно, что применительно к романо-германской правовой семье «судебная практика является в прямом смысле слова источником права».⁴⁸

     Исходя из этого, трудно согласиться с утверждением, что признание прецедента в качестве источника российского права противоречило бы соответствующим устоям и традициям романо-германского права, к которому «причисляют» правовую систему нашей страны.

     В-третьих, мнение о том, что признание судебной практики источником российского права противоречило бы, с одной стороны, действующей Конституции России и обычному законодательству, а с другой – вступало бы в конфликт с правотворческой деятельностью Федерального Собрания российского парламента.

     Данный аргумент является довольно распространенным и к тому же традиционным. Еще раньше он использовался для критики тех отечественных авторов, которые предлагали придать статус официального источника советского права руководящим разъяснениям Пленума Верховного Суда СССР.