Теории возникновения государства

Справедливости ради надо сказать,  что  подобное  решение  судебной коллегии по уголовным делам  Хабаровского краевого суда является не более

чем приятным исключением из общего правила. Во всяком случае в семи из восьми других случаев кассационная инстанция отклонила ходатайства подсудимых и их адвокатов, когда те ссылались на отсутствие сознания юридических признаков содеянного. Сам по себе такой отказ, разумеется, не свидетельствует о явном нарушении принципа субъективного вменения, но настораживает, что в нем нет сколь-нибудь серьезных обоснований. По сути судебная коллегия применяла опять же презумпцию знания закона, с той лишь разницей, что делала это в завуалированной форме. Поступая таким образом, судьи основываются на своем внутреннем убеждении, сформированном как сумма полученных знаний и личного профессионального опыта. Некоторое обобщенное представление о доминанте профессионального правосознания стало возможным установить при анкетном опросе специалистов.

Во-первых, личный профессиональный опыт большинства юристов является основным среди факторов, формирующих их правосознание (воистину ли практика - критерий истины?). Во-вторых, правосознание юристов, работающих в системе уголовной юстиции, достаточно устойчиво ориентировано на упрощенное понимание вины как субъективного основания уголовной ответственности. В-третьих, это упрощение в практическом плане происходит главным образом за счет жесткого презумирования сознания общественной опасности и противоправности при доказывании умышленной вины с одновременной ориентацией на вменение фактических последствий, особенно в случаях неосторожных преступлений.

Эти психологические  внутренние особенности механизма правоприменения в сочетании с объективными изъянами и пробелами в уголовном законе существенным образом сужают область практического действия принципа субъективного вменения, образуя его внешнюю границу.

Однако это лишь одна - видимая граница, другая же пролегает в глубине идеального бытия человеческого сознания, и именно она при всей труднопостижимости и кажущейся зыбкости является реальным пределом между вменением субъективным и объективным, виновным и невиновным.

2.2. Психологические границы области вменения:

В предыдущем параграфе  была предпринята попытка выявить  те "болевые точки" уголовного закона, которые в сочетании с  определенными традициями закона и  тенденциями судебной практики серьезным образом ограничивают действие принципа виновного вменения. Образно говоря, объектом исследования была правовая надстройка над психологическим фундаментом. Очевидно, источник большей части дефектов, как в самом законе, так и в практике его применения лежит уровнем ниже. "Судебная практика постоянно сталкивается с ситуацией, когда совершившее преступное деяние лицо не в состоянии объяснить его причины, мотивы, смысл. Но и сам судебный орган нередко оказывается бессильным вскрыть глубинные детерминанты такого рода преступлений. И тогда проблема решается формально-юридически: налицо все признаки состава преступления, подпадающие под такую-то статью уголовного закона, и назначается соответствующее наказание без какого-либо серьезного анализа, в частности, психической его стороны. Еще хуже дело обстоит, когда и юридическая наука не может объяснить глубинные психические детерминанты совершенного преступления".

Со всей определенностью  можно констатировать, что юристы-ученые и тем более психологи признают существование заметного несоответствия между реалиями "преступного" бытия человеческой психики и представлением о них в науке уголовного права.

При рассмотрении вопроса  о том, как выполняется на практике при доказывании умысла требование уголовного закона об обязательном сознании общественной опасности совершенного лицом деяния, отмечалось, что подсудимые (обвиняемые) редко ссылаются на отсутствие сознания общественной опасности своих действий. Одновременно было установлено, что несравнимо чаще органам уголовной юстиции приходится сталкиваться с заявлениями об отсутствии сознания противоправности во время совершения действий, вменяемых впоследствии в вину в качестве преступлений. В этом можно усмотреть некоторую алогичность, ибо с процессуальной точки зрения ссылка на непонимание общественной опасности деяния как средство защиты от обвинения выглядит куда более надежной, т.к. должна, в силу указания на то уголовного закона, быть опровергнута.

По-видимому, здесь мы имеем дело с внешними проявлениями каких-то внутренних закономерностей, имеющих психологическую природу. 

Во всяком случае, можно  предположить, что подобная непримиримость к возможным правонарушителям обусловлена беспокойством за состояние борьбы с преступностью в России в последние годы.

Логично было бы считать, что отношение осужденных к этой презумпции будет прямо противоположным, однако это не совсем так, 44% опрошенных выразили полное с ней согласие. Более того, ответы осужденных на данный вопрос в принципе сравнимы с позицией их "процессуальных противников" - специалистов органов уголовной юстиции.

Невозможность "чистого" осознания общественной опасности  не означает, что противоправность - единственная реальность для субъекта преступления. Индивидуальная оценка преступного и непреступного  без знания уголовного закона весьма затруднена. Одной противоправностью не исчерпывается психологическая картина преступления. Одновременно с этим

происходит и осознание  фактических признаков содеянного и понимание противоречия содеянного нормам морали и т.д. Однако вменить это деяние в вину субъекту, т.е. дать ему соответствующую юридическую и социально-нравственную оценку можно лишь только тогда, когда весь комплекс отраженных в психике внешних обстоятельств опосредован сознанием правового качества этого деяния, т.е. его оценки уголовным законом.

Эта точка зрения находит  подтверждение при изучении уголовных дел, связанных с ситуациями, в которых привлеченные к ответственности лица не воспринимали в силу различных причин свои действия как противозаконные. Характерным примером является дело К., осужденного Кировским районным судом Астраханской области по совокупности преступлений, предусмотренных ст.207 и 218 ч.2 УК РФ⁶. Согласно заключению криминалистической экспертизы изъятый у скотника совхоза К. нож относился к холодному оружию, на основании чего и было предъявлено обвинение. К., признав себя виновным, на предварительном следствии и в суде утверждал, что этот нож у него видел покойный начальник отделения уголовного розыска, который порекомендовал ему спилить упоры и сточить кровосток у клинка для того, чтобы сделать нож обычным. К. последовал этому совету. Осмотр вещественного доказательства объективно подтверждал показания обвиняемого, тем не менее, факт незаконного ношения К. холодного оружия был вменен ему в вину.

В этом случае можно вспомнить, что в примерном УК США одним из вариантов защиты против уголовного преследования является ссылка на ошибочное толкование закона публичным должностным лицом, к которому гражданин обращается за разъяснением.

В другом случае трудно признать правильным осуждение за превышение власти работника милиции, который не разобрался в ситуации и,

полагая, что действует  правомерно, произвел выстрел в сторону  удалявшейся автомашины, водитель которой  отказался остановиться, создав тем самым

угрозу для жизни  другого работника милиции.

Сходным образом нельзя согласиться с решениями районного  суда и кассационной инстанции, оставившей в силе приговор по делу С., осужденного  за угон автомобиля. Из материалов дела усматривается, что С. с разрешения сторожа автобазы взял автомобиль, "чтобы съездить на 15 минут за водкой", однако после того, как он выехал за территорию, машина заглохла, и С., не сумев завести ее, ушел.

В каждом из этих примеров привлеченные к уголовной ответственности не имели "злой воли", намерения нарушить чье-либо право, считая свои действия нейтральными по отношению к существующим правовым установлениям, поскольку не могли усмотреть в них опасности, способности причинить какой-либо вред, да и какой может быть вред от действий, совершаемых не вопреки закону? Без закона же "грех мертв".

Представим умозрительно иную модель поведения.  Например, К., узнав достоверно о том, что его  нож, является холодным оружием, относится  к этому факту безразлично  и ничего не предпринимает, чтобы изменить конструкцию данного ножа, или С., получив отказ, несмотря на это завладел автомашиной и попытался совершить поездку. В этих случаях психологическая связь субъекта с деянием приобретает принципиально иной вид, поскольку человек, сознательно игнорируя или отрицая правовой запрет, сознает и допускает возможность ответной реакции общества и государства на его поведение в форме уголовного наказания и тем не менее "успешно преодолевает" этот барьер социальной защиты. Очевидно, что только тогда у государства появляется моральное право порицания и осуждения субъекта.

В перечисленных же примерах суды, привлекая к ответственности по чисто формальному соответствию деяний признакам составов конкретных преступлений, допускали тем самым объективное вменение.

Итак, если лицо в конкретной ситуации не осознает противоправности своих действий, то никаким иным образом оно не может оценить их антисоциальную сущность. Возможна и противоположная ситуация, когда субъект, зная о наказуемости определенного поведения, не считает свои действия общественно  опасными.

Например, человек знает  о наказуемости ношения холодного  оружия, но носит с собой нож в целях самозащиты.

Здесь можно говорить о несогласии лица с нарушаемым им запретом, что допустимо рассматривать в лучшем случае как смягчающее обстоятельство, поскольку демонстрация закононепослушания, независимо от ее мотивов, не может быть признана извинительной. Надо сказать, что в большинстве своем эту точку зрения разделяют и законопослушные граждане, которым при опросах было предложено представить себя судьей, разбирающим уголовное дело. "Дело" заключалось в следующем. Врач, зная об уголовной ответственности за производство незаконных абортов, неоднократно практиковал их у себя на квартире. С медицинской точки зрения все операции были сделаны квалифицированно, от пациенток он не требовал оплаты, но принимал "подарки".

С моральной стороны  действия врача не были слишком предосудительны, ведь ущерб здоровью не причинялся - и поэтому можно было ожидать лояльного отношения респондентов к его деятельности. Однако вопреки такому предположению 45% опрошенных заявили, что вынесли бы врачу обвинительный приговор; 24% - склонны оправдать его действия, 22% затруднялись принять решение. Интересно, что в первой группе большинство объяснили свой выбор недопустимостью нарушения закона независимо от его мотивов и последствий.

Высказанные выше соображения, основывающиеся на результатах социально-психологических исследований и материалов судебной практики, на сопоставлении их с аналогичными исследованиями других ученых - юристов и психологов, позволяют сделать вывод: внутренняя, психическая граница области субъективного вменения проходит на рубеже знания человеком социально-нравственной оценки его поведения со стороны общества и государства. Объективным и строго фиксированным критерием подобной оценки является наличие или отсутствие уголовно-правового запрета на те действия, которые данное лицо совершает. Если человек не знает о подобном запрете или, зная о нем, в силу добросовестного заблуждения полагает, что совершает не уголовно наказуемое, а какое-то иное, дозволенное деяние, т.е. не связывает его с существующим запретом, то тогда обоснование уголовной  ответственности с позиции принципа субъективного вменения представляется этически неоправданным и  несправедливым. Этот вывод относится ко всем умышленным преступлениям.

2.3. Субъективное вменение как  перспектива

Новый российский УК, значительно  расширив уголовно-правовую регламентацию института вины, к сожалению, ограничился лишь "косметическим ремонтом" законодательных определений ее форм, сохранив общественную опасность в качестве основного содержания интеллектуального момента умысла.

Очевидно, имеется достаточно причин, которыми можно объяснить неувязку между теорией вины, именуемой психологической, и собственно психологией, когда по-разному описывается определенная антисоциальная деятельность. Вероятно, что психология как базовая наука о человеке и его поведении имеет некоторый "приоритет" перед правом в более адекватном отражении особенностей психической активности личности. Поэтому любая законодательная реформа понятий умысла и неосторожности может быть успешной только тогда, когда она основывается на знаниях такой науки, как психология. Это особенно важно, когда речь идет о тех нормах уголовного закона, которые описывают субъективную сторону преступления.

Реализация принципа субъективного вменения настоятельно требовала фиксации в Общей части  УК РФ норм о фактической и юридической ошибках. В результате долгих дискуссий в официальном проекте Общей части УК РФ, подготовленном в 1994 году под эгидой Министерства юстиции и Государственно-правового управления Президента РФ, появилась норма следующего содержания:

"Если лицо, совершая  предусмотренное уголовным законом деяние, не осознавало и не могло по обстоятельствам дела осознавать его противоправность, оно не подлежит уголовной ответственности.

Если лицо, совершая предусмотренное  уголовным законом деяние, добросовестно заблуждалось относительно фактических обстоятельств, относящихся к составу данного преступления, то оно не может нести ответственность за умышленное совершение этого деяния.

Если закон связывает  более строгое наказание с  наличием определенных фактических  обстоятельств, но лицо, совершая преступление, добросовестно заблуждалось относительно этих обстоятельств, то оно не подлежит более строгой ответственности".

Нетрудно заметить, что  в части первой названной статьи предлагалась законодательная фиксация юридической ошибки, а во второй и третьей - фактической.

В редакции Кодекса, принятого  Государственной Думой Федерального Собрания РФ 24.11.1995 года, эта статья претерпела существенные изменения. Во-первых, авторы Кодекса отказались от нормативного закрепления фактической ошибки, в результате чего сама статья стала называться "Ошибка в уголовно-правовом запрете". Во-вторых, правило собственно юридической ошибки было детализировано и по существу,  и терминологически,  и стало выглядеть следующим образом:

"Если лицо не  осознавало и по обстоятельствам дела не могло осознавать, что совершаемое им деяние как общественно опасное запрещено уголовным законом под угрозой наказания, такое деяние признается совершенным невиновно и в силу этого лицо не подлежит уголовной ответственности.