Смеховая культура

3.4. Парадокс древнерусского смеха.

Но, несмотря на это, в древнерусском смехе существует удивительный парадокс, показывающий, что не только народная культура вобрала в себя православие, но и православие многое позаимствовало из нее. Парадокс этот заключается в огромном количестве пародий на молитвы, псалмы, службы, на монастырские порядки. Д.С. Лихачев объясняет разрешение пародии по той причине, что осмеивалось не содержание, а внешние формы, стили. Конкретные произведения и авторы практически не пародировались, поскольку они были мало известны или слабо распространены в народе, а осмеивался определенный жанр. К тому же существовала интересная особенность древнерусского смеха: персонажи, подвергаемые осмеянию, являются не объектами, а субъектами.

3.5. «Валять дурака».

Тот, кто  смеялся, изображал себя дураком, глупым — вызывал смех над самим собой. «Смешащий «валяет дурака», обращает смех на себя, играет в дурака. Функция смеха — обнажать, обнаруживать правду, раздевать реальность от покрова этикета, церемониальности, искусственного, неравенства, от всей сложной знаковой системы данного общества. Обнажение уравнивает всех людей. При этом дурость — это та же нагота по своей функции. Дурость — это обнажение ума от всех условностей, от всех форм, привычек. Поэтому-то говорят и видят правду дураки. Они честны, правдивы, смелы. Они правдолюбцы, почти святые, но только «наизнанку».

Древнерусский смех — это смех «раздевающий», обнажающий правду, смех голого, ничем не дорожащего. В нем большую роль играет выворачивание наизнанку. Изнаночный мир не теряет связи с настоящим миром. Наизнанку выворачиваются настоящие вещи, понятия, идеи, молитвы, церемонии, жанровые формы и т.д. Однако вот что важно: вывертыванию подвергаются «лучшие» объекты — мир богатства, сытости, благочестия, знатности. Смех создает свой мир — антимир. При этом антимир противопоставлен не просто обычному миру, а идеальному миру, как дьявол противостоит не человеку, а Богу и ангелам.

3.6. Балагурство и скоморошество.

Особая  национальная русская форма смеха  — балагурство, которое служит обнажению слова, его обессмысливанию при помощи рифмы и этимологии слов. Скоморошество — своеобразный русский аналог западного шутовства — является так же неотъемлемой частью русской культуры.

И смех и грех.

Смех  становится опознавательной чертой нестыдящегося срамоты беса. Русский язык фонетически соединил слова смех и грех; поставил рядом — бес и шутка. Вот некоторые из русских пословиц: «Где смех, там и грех»; «Мал смех, да велик грех»; «Навели на смех, да и покинули на грех»; «И смех и грех»; «В чем живет смех, в том и грех». Нечистая сила и смех идут вместе рука об руку: «Шутил бы черт с бесом, водяной с лешим»; «С чертом не шути: перетянет»; «Леший пошутит — домой не пустит; водяной пошутит — утопит»; «Домовой пошутил: лошадь в подворотню протащил (изломал)»; «Не шути с чертом: из дубинки выпалит, убьет»; «Чем черт не шутит»; «Шутить бы черту со своим братом!».

3.7. Юродство между смеховым миром и церковной культурой.

Самый сложный и многоликий чисто русский  феномен — юродство. «Юродство занимает промежуточное положение между смеховым миром и миром церковной культуры. Можно сказать, что без скоморохов и шутов не было бы юродивых. Связь юродства со смеховым миром не ограничивается «изнаночным» принципом, а захватывает, и зрелищную строну дела. Но юродство невозможно без церкви: в Евангелии оно ищет свое нравственное оправдание, берет от церкви тот дидактизм, который так для него характерен. Юродивый балансирует на грани между смешным и серьезным, олицетворяя собой трагический вариант смехового мира. Юродство — как бы «третий мир» древнерусской культуры». Юродивый обязан «ругаться миру», то есть жить среди людей и при этом обличать пороки и грехи сильных и слабых, не обращая внимания на общественное приличие. В действиях юродивых могут быть выделены особые символические — «смеховые действия». «Они могут рассматриваться как особые знаки, содержащие самоотрицание, допускающие свободу выбора взаимопротивоположных вариантов интерпретации». Русское юродство ведет начало от Преподобного Исаакия Печерского Затворника, что само по себе весьма символично — имя Исаак в переводе с еврейского означает смех.

3.8. Отголоски древнерусского смеха.

В XIX в. еще существовали отголоски древнерусского смеха: балагурство балаганных дедов, смех которых был ради смеха, лишенный какого бы то ни было сатирического характера шутовства.

Традиции  колядования, святошного смеха, масленичных  гуляний продолжают существовать до сих пор, но, правда, уже в остаточном виде. А пасхальный смех был запрещен только в XVIII в. решением Синода.

Смеховой  мир в русской традиционной культуре с уходом древнерусского карнавала  не прекратил свое существование. Он остается не менее живым и находит  себе проявление в различных формах в традиционном сознании. 

ГЛАВА 4.

Амбивалентная символика смехового мира праздника.

Во всей символике праздничных действий прослеживается та же амбивалентная  природа, как и у самого смеха. Для примера рассмотрим несколько  текстов, записанных в Поморье о  праздновании Пасхи, которые могут  иметь прямую или косвенную связь со смеховым миром, его символизмом и традициями. «На Пасху днем мыли полы, потом мылись в бане. Делали качели. На этих качелях катались девушки и парни, а для маленьких детей делались качели отдельно» (Нифакина Н.Н., 1930 г.р. — д. Черная Речка). «На Пасху с утра встают рано, глядят на солнышко — вывернется тепло, в Пасху утром солнце само себя показывает, там всякая игра. Во солнышко играть, жить хорошая будет. У кого? Весь земной шар должен хорошо жить» (Кораблева Е.Н. 1911 г.р. — с. Калгалакша). Очищение перед воскресением водой, а после воскресения — смотрят на солнце огонь — два амбивалентных символа, которые являются так же еще и противоположными друг другу, охватывают собой центральное событие праздника. Но что же такое «В солнышко играть»? Фраза, произнесенная с карельским оборотом, имеет смысл в том, что солнышко играет, то есть светит. В народном сознании фраза солнышко играет, очень ярко отображает понятие хорошо. Игра — это радость, веселье, добро. Солнце — это основа жизни в мире, опека существования всего живого на Земле. И вдруг эта основа, и опека заиграла, то есть перестала быть серьезной. Фразу про игру солнца можно понять как особое отношение к миру, где хорошо тогда, когда есть игра, а игра без смеха бывает редко. Качели же в свою очередь очень древний многозначный символ амбивалентного характера. Он может пониматься по-разному. Например, как одновременно грехопадение, смерть, так тут же и очищение, воскресение падение и взлет; так же катание на качелях можно понимать как своеобразный прообраз акта coitus. Обе возможные трактовки подтверждают неслучайность присутствия качания на качелях в различных карнавальных обрядах смехового мира. При самом качании часто непроизвольно появляется смех, либо как защита от страха высоты, либо из-за особых «щекотливых» ощущений. Катание на качелях, захватывая также как смех, и вместе со смехом, создает ситуацию радости и игры.

            Огромное множество карнавальных действий несут в себе амбивалентную символику и зачастую направлены на вызывание смеха либо на переведение ситуации в смеховую, обесценивая ее или принижая. Происходит это по различным мотивам. Особенно это заметно в молодежных игрищах, направленных на контакт между участниками противоположных полов. Смех в этих играх помогает снять внутреннее и внешнее напряжение вызываемое несоответствием глубинных желаний нормам поведения общества. Смех дает возможность перевести серьезные намерения в игровые, несерьезные. При этом происходит разрешение этих намерений без осуждения со стороны социальных запретов.

4.1. Семейная обрядность — ритуал ухаживания.

В поморских  селах и в деревнях Кенозерья  поражает простота в ритуалах ухаживания за невестой. «Подошел он [будущий муж] ко мне, хлопнул по голове и пошли  мы с ним кадриль танцевать» (Костина  А.М.,1914 г.р.). Кроме простоты самих предсвадебных взаимоотношений, заметна некоторая ироничность в рассказах об ухаживаниях. «А у нас невест не выбирают — с маху, да и под рубаху» (Сивцева К.Ф.,1922 г.р.). Ситуация в тех деревнях, в которых мы работали, была такова, что если девушка смогла выйти замуж, то это большая удача, а если нет, то можно было просидеть в девицах всю жизнь. Несерьезное, ироническое отношение к этой проблеме помогает пережить ее, позволяет обсудить ее на людях, заявить о ней и тем самым несколько снизить накал переживаний.

Роль  смеха как проявления желаемой радости  во взаимоотношениях между девушкой и парнем выразительно отражается в  следующем тексте:

Я по речке брела,

За  камушек запнулася.

Дролю, дролю увидала,

Сразу рассмеялася.

      (Артемьев Д.Е., 1905 г.р. — д. Телицыно)

4.2. Смех и смерть.

В отношении  похоронной обрядности можно отметить лишь жестко действующий запрет на смех во время траура и на кладбище, где соединяются земной и загробный  миры. Это было подтверждено в Калгалакше, где мы работали во время траура по утонувшему рыбаку с его матерью Богдановой А.М. (1927 г.р.). В этой ситуации смех предавался полному запрету и не мог выполнять своих поддерживающих и помогающих ролей, отстраняя от трагедии. В разговорах с А.М. Богдановой часто встречались моменты, где она старалась пошутить, посмеяться, но каждый раз, как бы одергивалась и становилась вновь серьезной. В таких случаях, возможно, смеху не дается возможность проявляться по причине его способности к обесцениванию и принижению, что при потере близкого человека не приемлемо. Известна значительная связь смерти и смеха в различных карнавальных обрядах в форме имитации похорон и похоронных процессий (Д.С. Лихачев, В.Я. Пропп, О.М. Фрейденберг). Но «смех возможен только там, где есть жизнь».

Каравецкого озерушка

Середочка — волной.

Не  придется ягодиночки

Смеяться  надо мной.

      (Тишинина М.Д., 1925 г.р. — д. Першлахта) 

При пародировании  смерти в карнавальных играх происходит смеховая защита перед страхом смерти, а когда смерть приходит в реальной жизни, то происходит немедленный запрет на смех, так как «радость смеха есть радость жизни», а когда жизнь уходит, то должен уходить и смех.

        Достаточно известно свойство смеха как предвестника смерти — смех над жизнью человека. Приведем пример из рассказов о том, как в 1933 году в Калгалакше рушили церковь. Об этом вспоминают все жители села. «Сейчас в здании, оставшемся от церкви, находится сельский клуб, а вместо кладбища, находящегося в деревне около церкви, стал танцевальный луг — «Загорка». Играли в основном на балалайках, редко на гармошках, танцевали кадриль и краковяк» (Ефремова Р.В., 1921 г.р.). Мы видим связь загробного мира и современной карнавальной культуры, при этом весьма кощунственную. Так же Римма Васильевна, вспоминая о разрушении церкви, сказала такую фразу: «Крест рубили — три топора смеялись — кресты крепкие — лиственница. (...) Тех, кто церковь разорял, на войне сразику в первую неделю поубивало. Учитель утонул». Опять связь смеха и смерти. На этот раз смех роковой — смех топоров над святым, что потом повлекло за собой смерть тех, кто был причастен к тому, что «смеялось», тех, кто держал топоры. Безусловно, этот смех не реальный, а образный, особый символ, который вырвался через уста Р.В. Ефремовой.

Ярким примером связи смеха и смерти являются записанные нами тексты, в которых фигурируют «служители смехового мира», когда идет речь о смерти, либо смех является причиной смерти:

1. Шли, шли, шли скоморошки,

Вверх гузном по дорожке,

Срезали по пруточку,

Сделали по гудочку.

Вы, гудки, не гудите,

Батюшку не будите,

Батюшка у нас старенький,

Матушка молоденька,

А братья все по службам,

А сестры все по замужьям,

А брата Романа убили,

Под пологом схоронили,

А кто об нем поплачет,

А кто об нем покрячет.

      (Нифакина М.И., 1930 г.р. — д. Черная  Речка)  

2. Цыгане в озере купались,

Цыганятки плавали.

Цыган цыганочку топнул,

Второй  со смеху утонул.

(Фофанова  Е.М., 1926 г.р. — д.  Рыжково) 

4.3. Смех как оберег от нечистой силы.

Смех  может быть и роком и оберегом — опять амбивалентность. Особая роль смеха как своего рода оберега от нечистой силы, от страха перед ней и т.п. достаточно известна. Это было отображено в материалах наших экспедиций. В рассказе Ефремовой Р.В. (1921 г.р.) о том, как ее «водил» по лесу леший, говорилось о выходе из такой ситуации: «Чтобы леший не путал, нужно раздеться догола, всю одежду встряхнуть, отойти в сторону, матюгнуться или рассмеяться, поплевать на нечистую силу, а потом одеться. Тогда выйдешь». Здесь мы видим смех и мат в одном ряду. Смех, так же как и мат, является своего рода выражением презрения и небоязни нечистой силы, отстранения от ситуации, возвышения над ней путем ее принижения. Функции смеха и мата в принижении в этом случае совпадают и являются своеобразным оберегом. Отличие смеха и мата в том, что мат подвержен полному табуированию, а смех — лишь частичному. «Смеяться, собственно, — нельзя, но не смеяться — сил никаких нет». Мат для шутки запрещен, но часто употребляется в рамках анти-поведения. Как известно, смех создает свой антимир. Мат же является элементом анти-культуры. Зачастую и смех, и мат исполняют одну и ту же функцию — принижения или ниспровержения, а так же отрицания официальной культуры. Только мат в этом случае является более целостным и односторонним. Смехотворство и сквернословие считаются одинаковым грехом. Сходство смеха и мата очевидны, но при всем при этом они являются очень разными по своей природе. Мат осмеивает, а смех не матерится — это расхождение и имеет основное значение в разведении этих понятий.

    В рассуждениях о смехе как об обереге от нечистой силы необходимо отметить, что при записях рассказов о личном опыте взаимодействия с ней информанты практически всегда смеялись. Здесь смех помогал отстраниться от неприятных воспоминаний, переводил их из личного эмоционального переживания в отстраненный рассказ о случае. Также часто могут применяться комические принципы построения ситуации, для снижения страха перед ней. Вот, например, частушка про лешего: