Быт и культура русского дворянства

Женское образование XVIII века 

Вопрос  о месте женщины в обществе неизменно связывался с отношением к ее образованию. Знание традиционно  считалось привилегией мужчин, образование  женщины обернулось проблемой ее места в обществе, созданном мужчинами. Не только государственность, но и общественная жизнь строилась как бы для  мужчин: женщина, которая претендовала на серьезное положение в сфере  культуры, тем самым присваивала  себе часть «мужских ролей». Фактически весь век был отмечен борьбой  женщины за то, чтобы, завоевав право  на место в культуре, не потерять права быть женщиной. На первых порах  инициатором приобщения женщины  к просвещению стало государство. Еще с начала века, в царствовании Петра I, столь важный в женской  жизни вопрос, как замужество, неожиданно связался с образованием. Петр специальным  указом предписал неграмотных дворянских девушек, которые не могут подписать  хотя бы свою фамилию, — не венчать. Так возникает, хотя пока что и  в исключительно своеобразной форме, проблема женского образования. Однако в начале XVIII века вопрос грамотности  был поставлен совершенно по-новому. И очень остро. Необходимость  женского образования и характер его стали предметом споров и  связались с общим пересмотром  типа жизни, типа быта. Отношение самой  женщины к грамоте, книге, образованию  было еще очень напряженным.

Подлинный переворот в педагогические представления  русского общества XVIII века внесла мысль  о необходимости специфики женского образования. Мы привыкли к тому, что  прогрессивные направления в  педагогике связываются со стремлением  к одинаковой постановке обучения мальчиков  и девочек. Однако «общее» образование  в XVIII веке практически было образованием мужским, и идея приобщения девушек  к «мужскому образованию» всегда означала ограничение его доступности  для них. Предполагалось, что могут  быть только счастливые исключения —  женщины столь одаренные, что  способны идти вровень с мужчинами. Теперь же возникла идея просвещения  всех дворянских женщин. Решить этот вопрос практически, а не в абстрактно-идеальной форме можно было, только выработав систему женского обучения.

Поэтому сразу же встала проблема учебных  заведений.

Учебные заведения для девушек — такова была потребность времени — приняли  двоякий характер: появились частные  пансионы, но одновременно возникла и  государственная система образования. В итоге возникло то учебное заведение, которое потом существовало довольно долго и называлось по помещению, где оно располагалось, Смольным институтом, а ученицы его —  смолянками. Смольный институт в Воскресенском  женском монастыре (в XVIII веке — на тогдашней окраине Петербурга) был  задуман как учебное заведение  с очень широкой программой. Предполагалось, что смолянки будут обучаться  по крайней мере, двум языкам (кроме  родного, немецкому и французскому; позже в план внесли итальянский), а также физике, математике, астрономии, танцам и архитектуре. Как обнаружилось впоследствии, все это в значительной степени осталось на бумаге.

Общая структура Смольного института  была такова. Основную массу составляли девушки дворянского происхождения, но при Институте существовало «Училище для малолетних девушек» недворянского  происхождения, которых готовили для  ролей будущих учительниц и воспитательниц. Эти две «половины» враждовали между  собой. «Дворянки» дразнили «мещанок», и те не оставались в долгу.

Учиться в Смольном институте считалось  почетным, и среди смолянок попадались девушки из очень богатых и  знатных семей. Однако чаще институтки происходили из семей не очень  богатых, но сохранивших еще хорошие  связи. Там можно было встретить  и дочерей героически погибших генералов, не сумевших обеспечить их будущее  хорошим приданым, и девушек из знатных, но обедневших семей, и совсем не знатных девушек, чьи отцы, однако, заслужили покровительство при  дворе. Обучение в Смольном институте длилось девять лет. Сюда привозили маленьких девочек пяти-шести лет, и в течение девяти лет они жили в институте, как правило, не видя, или почти не видя, дома. Если родители, жившие в Петербурге, еще могли посещать своих дочерей, то небогатые, особенно провинциальные институтки на годы были разлучены с родными. Такая изоляция смолянок была частью продуманной системы. Изоляция девочек и девушек от родных потребовалась для совершенно иной цели: из смолянок делали придворные игрушки. Они стали обязательными участницами дворцовых балов. Все их мечты, надежды, помышления формировались придворной атмосферой. Однако, по сути дела, после окончания института любимые игрушки мало кого интересовали. Правда, из одних смолянок делали фрейлин, другие превращались в светских невест; но нередко окончившие Смольный институт бедные девушки становились чиновницами, воспитательницами или учительницами в женских учебных заведениях, а то и просто приживалками. Девять лет обучения разделялись на три ступени. Учение на первой ступени длилось три года. Учениц низшей ступени называли «кофейницами»: они носили платьица кофейного цвета с белыми коленкоровыми передниками. Жили они в дортуарах по девять человек; в каждом дортуаре проживала также приставленная к ним дама. Кроме того, имелась также классная дама — надзор был строгий, почти монастырский. Средняя группа — «голубые» — славилась своей отчаянностью. «Голубые» всегда безобразничали, дразнили учительниц, не делали уроков. Это — девочки переходного возраста, и сладу с ними не было никакого. Девочек старшей группы называли «белые», хотя на занятиях они носили зеленые платья. Белые платья — бальные. Этим девушкам разрешалось уже в институте устраивать балы.

Обучение  в Смольном институте, несмотря на широкие  замыслы, было поверхностным. Исключение составляли лишь языки. Здесь требования продолжали оставаться очень серьезными, и воспитанницы действительно достигали  больших успехов. Из остальных же предметов значение фактически придавалось только танцам и рукоделию. Что же касалось изучения всех других наук, столь пышно объявленного в программе, то оно было весьма неглубоким. Физика сводилась к забавным фокусам, математика — к самым элементарным знаниям. Только литературу преподавали немного лучше. Отношение смолянок к занятиям во многом зависело от положения их семей. Девушки победнее учились, как правило, очень прилежно, потому что институтки, занявшие первое, второе и третье места, получали при выпуске «шифр» (так назывался украшенный бриллиантами вензель императрицы). Смолянки, окончившие с шифром, могли надеяться стать фрейлинами, а это для бедной девушки было, конечно, очень важно. Что же касается институток из семей знатных, то они хотели, окончив институт, выйти замуж и только. Учились они часто спустя рукава. Центральным событием институтской жизни был публичный экзамен, на котором, как правило, присутствовали члены царской семьи и сам император. Здесь вопросы давались заранее. Девушка получала накануне экзамена один билет, который она и должна была выучить, чтобы назавтра по нему ответить. Правда, воспоминания свидетельствуют, что и этот показной экзамен вызывал у институток достаточно волнений! Праздничная сторона жизни смолянок, связанная с придворными балами, во многом была показной. Впрочем, характер их будней и праздников менялся в зависимости от придворных веяний. Однако праздничные дни были редкими. Каждодневная же жизнь институток не вызывала зависти. Обстановка в этом привилегированном учебном заведении была весьма тяжелой. Фактически дети оказывались полностью отданными на произвол надзирательниц. Состав надзирательниц не был одинаковым. О многих из них окончившие институт впоследствии вспоминали с благодарностью, но общая масса была иной. Надзирательницы часто набирались из числа женщин, чьи собственные судьбы сложились неудачно. Уже сама необходимость до старости лет пребывать на жалованье в ту эпоху считалась аномальной. И, как это часто бывает с людьми, для которых педагогическая деятельность не определяется призванием и интересом, а есть лишь следствие случайности или жизненных неудач, воспитательницы нередко использовали власть над детьми как возможность своего рода психологической компенсации.

Особенно  доставалось девочкам и девушкам из небогатых семей. В институте  постоянно кипели страсти; интриги  неизбежно затягивали и учениц. В  мемуарах, посвященных этим годам, бывшие смолянки часто говорили об институте  с горечью или насмешкой, называя  своих воспитательниц «подлинными  ведьмами». А поскольку родители к девочкам не приезжали, то деспотизм  этих надзирательниц чувствовался особенно сильно. Но самой тяжелой для институток оказывалась суровость распорядка. Подъем — в шесть часов утра, уроков ежедневно — шесть или  восемь (правда, на уроках зачастую мало что делали, но присутствие было обязательным). Отведенное для игр  время строго ограничивалось. Воспитательницы, от которых зависел реальный режим  жизни в институте, как правило, не имели педагогического образования  и образцом избирали уклад монастырского  приюта или казарменный режим. На таком фоне особенно бросалась в  глаза изолированность институток от внешнего мира и искусственность  среды, в которой они проводили  долгие годы. Девушки выходили из института, совершенно не имея представления о  реальной жизни. Им казалось, что за стенами института их ожидает  нескончаемый праздник, придворный бал. Плохим было и питание смолянок. Начальство, особенно экономы, злоупотребляли своим положением, наживаясь за счет воспитанниц. Однажды на маскарадном  балу одна из бывших институток рассказала об этом Николаю I. Царь не поверил. Тогда  она сказала, чтобы он приезжал с  черного крыльца, прямо на кухню, без предупреждения. Николай I, на практике множа бюрократию, любил эффектные  сцены непосредственного вмешательства  царя, который наказует зло, чинит  расправу с недостойным и награждает достойного. Он действительно нагрянул на кухню и лично попробовал бурду, наполнявшую котел. В котле кипело какое-то варево. «Что это?» — гневно вопросил Николай. Ему ответили: «Уха». В супе, действительно, плавало несколько маленьких рыбок... Однако эффектная сцена не изменила положения: эконом в конечном счете выпутался, и все окончилось для него благополучно. Чуть-чуть лучше было положение богатых девушек. Имеющие деньги, во-первых, могли, внеся специальную плату, пить утром чай в комнате воспитательниц, отдельно от других институток. Кроме того, они подкупали сторожа, и он бегал в лавочку и приносил в карманах сладости, которые потихоньку съедались.

Нравы институток также воспитывались  атмосферой полной изоляции от жизни. Первым, что слышали девочки-«кофейницы», попадая в Смольный институт, были указания старших воспитанниц на обычай кого-нибудь «обожать». Эта институтская манера состояла в том, что девочки  должны были выбрать себе предмет  любви и поклонения. Как правило, это были девицы из «белой» группы. На вопрос одной простодушной девочки (которая потом рассказала об этом в мемуарах), что значит «обожать», ей объяснили: надо выбрать «предмет»  обожания и, когда «предмет» проходит мимо, шептать: «Восхитительная!», «Обожаемая!», «Ангел», писать это на книгах и т. д. Только «голубых», как правило, никто  не обожал: они дергали младших  за волосы и дразнили их. В самой  старшей группе «обожали», как правило, членов царской семьи — это  культивировалось. «Обожали» императрицу, но особенно императора. При Николае I «обожание» приняло характер экстатического поклонения. Николай был, особенно смолоду, хорош собой: высокого роста, с правильным, хотя и неподвижным лицом. Истерическое поклонение государю многие смолянки переносили за стены учебного заведения, в придворную среду, особенно — в  круг фрейлин. Внимание двора распространялось не только на воспитанниц Смольного  института, но и на дам-преподавательниц, и вообще на все окружение института. Строгости захватывали даже дочерей  воспитательниц, от которых также  требовалось соблюдение всех условностей  петербургского общества.

Забота  двора и воспитательниц о благополучии смолянок оказывалась, по сути, лицемерной игрой. Одна из бывших институток с  горечью вспоминала, что после  смерти одной из ее подруг, девушки  из небогатой семьи, никто даже не позаботился приобрести крашеный гроб. Девушки должны были сами собрать  деньги и каким-то образом организовать похороны. Сломанная игрушка оказалась  никому не нужной. Смолянки еще в  николаевскую эпоху славились особой «институтской» чувствительностью. Такая  чувствительность не была изобретением смолянок. Чувства принадлежат не только природе, но и культуре. Дворянская женщина конца XVIII века соединяла  в себе не только два воспитания, но и два психологических типа. Хотя они были противоположны и порождали  полярные виды поведения, но оба были искренни. Воспитанная крепостной нянькой, выросшая в деревне или, по крайней  мере, проводившая значительную часть  года в поместье родителей, девушка  усваивала определенные нормы выражения  чувств и эмоционального поведения, принятые в народной среде. Этим нормам была свойственна определенная сдержанность, однако в ином культурном контексте  те же самые дворянки могли падать в обмороки или же заливаться слезами. Такое поведение воспринималось как «образованное» так вели себя европейские дамы.

Смольный  институт был отнюдь не единственным женским учебным заведением в  России. Возникали частные пансионы. Уровень обучения зачастую оказывался весьма невысоким. Систематически учили  лишь языку и танцам. Воспитательницами  были, как правило, француженки или  немки. Во французских пансионах, учениц в грубой и упрощенной форме приобщали  к манерам французского общества дореволюционной поры, в немецких — к навыкам бюргерского ведения  хозяйства и воспитания. Таким  образом, пансионская система оказывалась  направленной на то, чтобы девушка  вышла замуж, стала (по французским  ли, по немецким ли представлениям) хорошей  женой.

Третий  вид женского образования — домашнее. Девочка поступала под надзор гувернантки — чаще всего француженки. В целом образование молодой  дворянки было, как правило, более  поверхностным и значительно  чаще, чем для юношей, домашним. Оно  ограничивалось обычно навыком бытового разговора на одном-двух иностранных  языках (чаще всего — на французском  или немецком; знание английского  языка свидетельствовало о более  высоком, чем средний, уровне образования), умением танцевать и держать  себя в обществе, элементарными навыками рисования, пения и игры на каком-либо музыкальном инструменте и самыми начатками истории, географии и  словесности. С началом выездов  в свет обучение прекращалось. Конечно, бывали и исключения. Цели и качество обучения зависели не только от учителей, но и от состоятельности семьи, от ее духовной направленности. Тип русской  образованной женщины, особенно в столицах, стал складываться уже в 30-х годах XVIII века. Однако в целом женское  образование в России XVIII века не имело ни своего Лицея, ни своего Московского  или Дерптского университетов. Тот  тип высокодуховной русской женщины, сложился под воздействием русской  литературы и культуры эпохи. 

Бал 

Танцы были важным структурным элементом  дворянского быта. Их роль существенно  отличалась как от функции танцев в народном быту того времени, так  и от современной. В жизни русского столичного дворянина XVIII века время  разделялось на две половины: пребывание дома было посвящено семейным и хозяйственным  заботам здесь дворянин выступал как частное лицо; другую половину занимала служба — военная или  статская, в которой дворянин выступал как верноподданный, служа государю и государству, как представитель дворянства перед лицом других сословий.

Противопоставление  этих двух форм поведения снималось  в венчающем день «собрании» —  на балу или званом вечере. Здесь  реализовывалась общественная жизнь  дворянина: он не был ни частное лицо в частном быту, ни служивый человек  на государственной службе он был  дворянин в дворянском собрании, человек  своего сословия среди своих. Таким  образом, бал оказывался, с одной  стороны, сферой, противоположной службе — областью непринужденного общения, светского отдыха, местом, где границы  служебной иерархии ослаблялись. Присутствие  дам, танцы, нормы светского общения  вводили внеслужебные ценностные критерии, и юный поручик, ловко танцующий  и умеющий смешить дам, мог  почувствовать себя выше стареющего, побывавшего в сражениях полковника. С другой стороны, бал был областью общественного представительства, формой социальной организации, одной  из немногих форм дозволенного в России той поры коллективного быта. В  этом смысле светская жизнь получала ценность общественного дела. Внутренняя организация бала делалась задачей  исключительной культурной важности, так как была призвана дать формы  общению «кавалеров» и «дам», определить тип социального поведения  внутри дворянской культуры. Это повлекло за собой ритуализацию бала, создание строгой последовательности частей, выделение устойчивых и обязательных элементов. Возникала грамматика бала, а сам он складывался в некоторое  целостное театрализованное представление, в котором каждому элементу (от входа в залу до разъезда) соответствовали  типовые эмоции, фиксированные значения, стили поведения. Основным элементом  бала как общественно-эстетического  действа были танцы. Они служили  организующим стержнем вечера, задавали тип и стиль беседы. «Мазурочная  болтовня» требовала поверхностных, неглубоких тем, но также занимательности  и остроты разговора, способности  к быстрому эпиграмматическому ответу.