По  приведенному отрывку можно видеть, что Новиков прекрасно знал и помнил содержание всех номеров «Всякой всячины». Если издатели последней фактически ничего не смогли противопоставить своему оппоненту, кроме пасквиля, выставив издателя «Трутня» разносчиком сплетен, то Новиков сумел сохранить чувство авторского достоинства. Он предельно точен. Каждый из его выпадов основан на содержании конкретных номеров «Всякой всячины». Сатира Новикова не оставляла места для двусмысленности в истолковании ее подлинного объекта. В этом отношении мастерство Новикова-сатирика могло сравниться разве что с мастерством Фонвизина.

      Особого внимания заслуживает защита Новиковым  В. К. Тредиаковского, насмешки над которым  не сходили со страниц первых номеров «Всякой всячины». Екатерина II, так рьяно выступавшая против сатиры на лица, не стеснялась высмеивать Тредиаковского, в частности его «Тилемахиду» и перевод «Аргениды». В защите Тредиаковского, как и ранее в споре о пределах и назначении сатиры, Новиков имел активного союзника в лице издателя «Смеси».

      Новиков подметил и не оставил без насмешки и сами методы, к которым прибегала Екатерина II в своей публицистической деятельности. Он открыто уличил русскую императрицу в несамостоятельности, указывая, что большинство печатавшихся во «Всякой всячине» статей и нравоописательных очерков восходит к «аглинскому „Смотрителю"» (имелся в виду журнал Стиля и Аддисона «Зритель» — «The Spectator»).³² Новиков верно уловил идеологическую метаморфозу, которая произошла во взглядах Екатерины II после разочарования ее в попытках следовать урокам Монтескье и других французских просветителей на поприще законодательства.

      На  стороне «Трутня» в его полемике со «Всякой всячиной» выступили  журналы «Смесь» и «Адская  почта». Екатерине II пришлось признать свое поражение и на журналистском поприще. В течение первой половины 1770 г. «Всякая всячина» еще выпускает свои листочки под названием «барышка». Но попыток к полемике она больше не предпринимает. К тому же, к концу 1769 г. почти все периодические издания прекратили свое существование. Дольше других продержался «Трутень». Но и он перестал выходить в начале 1770 г. Это произошло, по-видимому, не без административного воздействия. О чинившихся «Трутню» препятствиях можно судить по характерному объявлению, помещенному в сатирических «Ведомостях» листа XVIII от 25 августа: «Издателю Трутня для наполнения еженедельных листов потребно простонародных сказок и басен, ибо из присылаемых к нему сатирических и критических пиес многих не печатают, а напечатанные без всякого стыда многие принимают на свой счет и его злословят за то повсеместно».³³

      Обратим внимание на зависимость екатерининской «Всякой всячины» от английских сатирико-нравоучительных журналов Стиля и Аддисона, в особенности от их знаменитого «Зрителя» (1711—1714), откуда было заимствовано значительное количество статей, печатавшихся на ее страницах. В сущности, оттуда Екатерина II восприняла теорию незлобивой человеколюбивой сатиры, которую она так настойчиво прокламировала на страницах своего журнала.³⁴

      Популярность  журналов Стиля и Аддисона в Европе XVIII в. была огромной. Известны они были и в России. Екатерина II и в публицистических начинаниях хотела не выглядеть отсталой. Но в ее стремлении привить на русской почве традиции английской нравоучительной журналистики следует видеть и определенный политический смысл. После провала попыток выступить в роли законодательницы Екатерина II постепенно начинает освобождаться от увлечений идеями французского Просвещения, отдавая предпочтение более умеренной доктрине английского просветительства времен Реставрации.

      Эта переориентация на новую культурно-идеологическую традицию должна была, по ее представлению, способствовать консолидации общественного мнения нации вокруг проводимой ею политики. Вопрос о сатире не случайно выдвинулся на одно из первых мест в содержании ее журнала. Споры о сатире велись и на страницах журналов Стиля и Аддисона. Там-то Екатерина II и нашла устраивавшее ее решение проблемы и попыталась применить его в России.

      В условиях английской действительности периода после «славной» революции 1688 г. требования доброжелательной сатиры с подчеркнутым отказом от обличения конкретных лиц диктовались той ситуацией политического компромисса, в сохранении которого сатирики эпохи Реставрации видели свою главную цель. Но в условиях России проповедование такого понимания сатиры, учитывая, что оно исходило от печатного органа, руководимого самой императрицей, объективно служило целям ограничить возможности критики снизу действий верховной власти и царящих в административном аппарате злоупотреблений.

      Не  случайно Екатерина II, так рьяно принявшаяся в первые годы своего царствования бороться со взяточничеством, теперь на страницах «Всякой всячины» призывает к терпимости. В листе 60 появляется коротенькая заметка «Подьячих не можно и не должно перевести», где давалось довольно любопытное объяснение практики взяточничества подьячих: «Не подьячие и их должности суть вредны; ...они менее других исключены из пословицы, которая говорит, что нет рода без урода, для того, что они более многих подвержены искушению. Подлежит еще и то вопросу: если бы менее было около них искушателей, не умалилася ли бы тогда и на них жалоба».³⁵

      Следование  традициям английских сатирико-нравоучительных  журналов начала XVIII в. определило не только содержание, но и формы сатиры, к которым прибегала Екатерина II на страницах своего журнала. Формы эти не отличались большим разнообразием. Это были главным образом бытовые очерки, нравоописательные эссе, с таким блеском разработанные издателями «Болтуна» и «Зрителя», а также система обмена письмами со своими действительными и мнимыми корреспондентами. Для английской литературы открытые в журналах и доведенные до совершенства приемы подобной типизации человеческих характеров явились предпосылкой становления крупных литературных форм повествовательного плана. Очерки характеров и современных нравов, которые делали в своих журналах Стиль и Аддисон, можно считать началом того нравоописательного и нравоучительного английского романа, который с половины XVIII века стал играть такую выдающуюся роль в европейской повествовательной литературе.

      Попытка Екатерины II внедрить в России методы английской просветительской журналистики не нашла поддержки. Появление «Всякой всячины» в роли проводника определенной идеологической тенденции вызвало острую полемику. В ходе ее верховная власть, как мы уже видели, натолкнулась на мощную оппозицию. Вместо консолидации общественного мнения нации вокруг своего печатного органа Екатерина II фактически вызвала консолидацию своих идеологических противников. Лидером их на данном этапе выступил Новиков.

      Поэтому главное, в чем следует видеть значение журнальной полемики 1769 г., — это открытое размежевание литературных сил на идеологической основе. Следствием его явилось формирование общественного мнения, независимого от официальной идеологии. Отход от практики меценатства, превращение литературы в самостоятельную общественную силу знаменовали собой резко возросшее значение литературы в духовной жизни общества.³⁶ 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

      3.3  После «Трутня»

      Традиции, заложенные «Трутнем» в его полемике со «Всякой всячиной», нашли свое продолжение в другом выдающемся журнале Новикова. Это был «Живописец», выходивший на протяжении 1772 г. Наученный горьким опытом, Новиков теперь старательно маскирует наиболее острые в критическом отношении материалы. Он искусно перемежает их с публикациями панегирических сочинений, как в стихах, так и в прозе.

      В новом журнале Новиков помещает произведения, привлекавшие внимание читателей к одной из самых животрепещущих проблем общественной жизни России его времени — проблеме угнетенного положения русского крепостного крестьянства. В числе таких произведений прежде всего следует указать знаменитый «Отрывок путешествия в *** И*** Т***». Помещенный в листе 5 «Живописца», этот отрывок содержал потрясающие по силе обличения описания тех бесчеловечных условий, в которых приходилось жить обреченным на бесправие, запуганным и доведенным до нищеты крестьянам крепостнической России. Картины жизни деревни Разоренной далеко перерастали значение частного факта, приобретая масштабы символического обобщения. Публикация отрывка вызвала настолько сильный резонанс, что Новикову пришлось срочно поместить в листе 13 своего журнала статью «Английская прогулка», где, защищая позицию, выраженную в «Отрывке...», издатель «Живописца» в то же время постарался смягчить обобщающий пафос обличения.³⁷

      Публикацией другого замечательного сатирического  сочинения — цикла «Писем к Фалалею» Новиков раскрывал перед читателем оборотную сторону крепостнической системы: разлагающее влияние рабства на представителей правящего дворянского сословия. Нравственное ничтожество родителей Фалалея производило тем более ужасающее впечатление, что в их полной власти находились крепостные крестьяне, которых помещики нещадно грабят, не считая за людей («с мужиков ты хоть кожу сдери, так не много прибыли»³⁸). Бросается в глаза близость стиля и содержания писем к методу фонвизинской сатиры. Картины быта уездных дворян, встававшие со страниц «Живописца», по-своему словно предвосхищали сцены быта Простаковых из комедии Фонвизина «Недоросль».

      Относительно автора этого сочинения мнения исследователей до сих пор расходятся. Ряд ученых  (среди них В. П. Семенников, Г. А. Гуковский, П. Н. Берков, Л. И. Кулакова, Н. В. Баранская)   считают автором «Отрывка...»   А.   Н.   Радищева.   Им  противостоит   точка   зрения,   активно развиваемая   Г.   П.   Макогоненко   и   поддержанная   Л.   В.   Крестовой   и Д. Д. Благим, согласно которой автором следует считать Новикова. Проведенные в последнее время архивные разыскания Д. С. Бабкина помогли обнаружить  документы,  подтверждающие   авторство  Радищева.  В статьях А. Лурье и И. Исакович, посвященных «Письмам к Фалалею» содержатся обоснования принадлежности этого сочинения Д. И. Фонвизину. Эту точку зрения подтвердил П. Н. Берков (см.  его кн.:  История русской журналистики  XVIII  века, с.   194);   к ней присоединяется  в своей книге А.   В.   Западов   (Русская журналистика XVIII века, с. 126—127). Иную позицию занимает в данном вопросе Г. П. Макогоненко, утверждающий, что автором «Писем» является Новиков.³⁹

      Не  оставляет Новиков в «Живописце»  и тех форм сатиры, которые с  таким блеском применялись им на страницах журнала «Трутень», как, например, сатирические «Ведомости», «Опыт модного словаря щегольского наречия» и др. Новиков еще дважды переиздаст «Живописец», включив в 3-е издание 1775 г. ряд наиболее интересных материалов из своего первого журнала. Потребность в подобных переизданиях свидетельствовала о резко возросшей популярности Новикова и актуальности поднимаемых в его журналах проблем.⁴⁰

      Журнал  Новикова «Живописец» издавался  в обстановке, когда массовое увлечение  журналистикой пошло на убыль. Это  не могло не сказаться на облике «Живописца». В нем почти нет  полемических материалов; он более  разнороден в структурном отношении. Тем не менее, содержание и формы сатиры в этом журнале, как и ранее в «Трутне», поражают своим разнообразием и остротой. Важную роль в формировании методов журнальной сатиры Новикова играло обращение его к традициям его предшественников.

      Как мы видели, Новиков принципиально отмежевывался от попыток «Всякой всячины» внедрить в русской литературе традиции незлобивой нравоучительной сатиры журналов Стиля и Аддисона. Приступая к изданию своего «Трутня», Новиков исходил из того отношения к сатирическому искусству, которое было выработано ранее на национальной почве. Первым писателем, на авторитет которого он открыто опирается, был Сумароков. На сумароковские стихи «Без пользы свету жить, тягчить лишь только землю» ссылается издатель «Трутня», обосновывая свое решение приняться за выпуск периодических листков. От Сумарокова Новиков воспринял и ту непримиримость, с которой он выступил против отстаивавшегося Екатериной II тезиса о доброжелательности сатиры. Характерно, что ссылкой на Кащея, зловещего ростовщика, выведенного Сумароковым в комедии «Лихоимец», оправдывает Новиков в листе XXV от 13 октября необходимость сатиры на лица.⁴¹

      Непримиримость  к социальному злу, вера в целительную  силу сатирического обличения роднит сатиру Новикова и с традициями Кантемира. В одном из первых номеров «Живописца» Новиков рисует галерею портретов врагов науки: здесь и не знающий родного языка Наркис, и судья Кривосуд, и Щеголиха, и Волокита. Тему 1 сатиры Кантемира («На хулящих учение») и разрабатывает на новой основе Новиков. Он прямо приводит видоизмененную цитату из сочинения Кантемира, влагая ее в уста «добрых старичков», думающих согласно с противниками учения: «... деды наши и прадеды ничему не учились, да жили счастливо, богато и спокойно, науки да книги переводят только деньги, какая от них прибыль, одно раззоренье!»⁴².

      Жанровые  формы сатиры Новикова поражают своим  многообразием и изобретательностью. Новиков не отказывается от традиционных форм журнальной сатиры, таких как публикация писем корреспондентов с последующими комментариями или ответами на них издателя. Но он почти не прибегает к жанру нравоописательного эссе, столь характерного для английских нравоучительных журналов и пользовавшегося особым вниманием Екатерины II. Зато с неподражаемым блеском он развивает формы сатиры, имевшие давние традиции на национальной почве, а также в литературах Германии и Франции: пародийные    «Ведомости»,   содержавшие    полные    сарказма    объявления о последних случившихся «новостях», подрядах и прочем, сатирические лечебники, пародии на толковые словари, подборки ;сатирических портретов, сны, диалоги, наконец, повести типа новелл, порой с элементами фантастики, иногда определяемые как «быль», но всегда заключавшие в себе определенный нравственный урок, вроде повести о приключениях червонца (лист X) или повести о пропавших судейских часах (лист XIII).⁴³ В ряде случаев Новиков прямо ориентируется на традиции русской низовой демократической сатиры, стоящей на грани с фольклором. Таково, например, происхождение предлагаемых «Трутнем» рецептов для лечения «больных душою». Образцом в данном случае могли служить для Новикова пародийные фольклорные «лечебники» XVII в.⁴⁴