Анна Ахматова

   Ее любовный стих, в том числе  и самый ранний, печатавшийся  на страницах "Аполлона"  и "Гиперборея",  стих еще несовершенный ("первые робкие попытки",  - сказала Ахматова впоследствии), иногда почти отроческий по интонации,  все  же произрастал из непосредственных жизненных впечатлений, хотя эти впечатления и ограничивались заботами и интересами "своего круга". Поэтическое слово молодой Ахматовой, автора вышедшей в 1912 году первой книги стихов "Вечер", было очень зорким и внимательным по отношению ко всему, что попадало в поле ее зрения.  Конкретная,  вещная плоть мира, его четкие материальные контуры, цвета, запахи, штрихи, обыденно обрывочная речь – все это не только бережно переносилось в стихи, но и составляло их собственное существование,  давало им дыхание и жизненную силу. При всей не распространенности первых впечатлений, послуживших основой сборника "Вечер", то, что в нем запечатлелось, было выражено и зримо, и точно, и лаконично. Уже современники Ахматовой заметили,  какую необычно большую роль играла в стихах юной поэтессы строгая, обдуманно локализованная житейская деталь. Она была у  нее  не  только точной.  Не довольствуясь одним определением какой-либо

стороны предмета, ситуации или душевного  движения, она подчас осуществляла весь замысел стиха,  так что, подобно  замку, держала на себе всю постройку  произведения.

                   " Не  любишь,  не  хочешь смотреть? 

                     О,  как ты красив, проклятый! 

                     И я не могу взлететь, 

                     А с  детства  была крылатой.

                     Мне очи застит туман, 

                     Сливаются вещи и лица,

                     И только красный тюльпан, 

                     Тюльпан у тебя в петлице".

                                       Смятение

  Не  правда ли,  стоит этот тюльпан,  как из петлицы, вынуть из  стихотворения,  и оно немедленно померкнет!..  Почему?  Не потому ли,  что весь этот молчаливый взрыв страсти,  отчаяния,  ревности и поистине смертной обиды - одним словом,  все,  что составляет в эту минуту для этой женщины смысл ее жизни,  все сосредоточилось, как в красном гаршинском цветке зла, именно в

тюльпане:  ослепительный и надменный, маячащий на самом уровне ее глаз, он один высокомерно  торжествует в пустынном и  застланном пеленою слез, безнадежно обесцветившемся мире.  Ситуация стихотворения такова,  что не только героине,  но и нам,  читателям, кажется, что тюльпан не "деталь" и уж, конечно,  не "штрих",  а что он - живое существо,  истинный, полноправный и даже агрессивный герой произведения,  внушающий нам некий невольный страх, перемешанный с полутайным восторгом и раздражением.

   У иного  поэта  цветок  в петлице так и остался  бы более или менее живописной  подробностью внешнего облика  персонажа,  но Ахматова не  только вобрала  в  себя  изощренную  культуру многосмысленных  значений,  развитую ее предшественниками - символистами,  в частности их умение придавать жизненным реалиям безгранично расширяющийся смысл, но и, судя по всему, не осталась чуждой и великолепной школе русской психологической прозы,  в особенности  романа  (Гоголь,  Достоевский, Толстой).  Ее так называемые вещные детали,  скупо поданные,  но отчетливые бытовые интерьеры, смело введенные прозаизмы, а главное, та внутренняя связь, какая всегда просвечивает у нее между внешней средой и потаенно бурной жизнью сердца, - все живо напоминает русскую классику,  не только романную, но и новеллистическую, не только прозаическую, но и стихотворную (Пушкин, Лермонтов, Тютчев, позднее - Некрасов). 
 
 

ПУШКИН

и

АХМАТОВА 

   Говоря о любовной лирике Ахматовой,  нельзя не сказать несколько  слов о чувствах самой поэтессы, о ее кумирах, о предметах ее восхищения.

   И одним  из неоскудевающим  источником творческой радости  и вдохновения для Ахматовой  был Пушкин. Она пронесла эту  любовь через всю свою жизнь,  не побоявшись даже темных  дебрей литературоведения,  куда входила не однажды, чтобы прибавить к биографии любимого поэта несколько  новых  штрихов.  (А. Ахматовой принадлежат статьи: "Последняя сказка Пушкина (о "Золотом петушке")",  "Адольф" Бенжамена Констана в творчестве  Пушкина",  "О  "Каменном госте"  Пушкина",  а  также  работы:  "Гибель Пушкина",  "Пушкин и Невское взморье", "Пушкин в 1828 году" и др.)

   В "Вечере" Пушкину посвящено  стихотворение из двух строф,  очень четких по рисунку и  трепетно-нежных по интонации.

   Любовь к Пушкину усугублялась еще и тем,  что по стечению обстоятельств Анна Ахматова - царскоселка,  ее отроческие,  гимназические годы прошли  в Царском Селе, теперешнем Пушкине, где и сейчас каждый невольно ощущает неисчезающий пушкинский дух, словно навсегда поселившийся на этой вечно священной  земле русской Поэзии.  Те же Лицей и небо и так же грустит девушка над разбитым кувшином, шелестит парк, мерцают пруды и, по-видимому, так же (или - иначе?) является Муза бесчисленным паломничающим поэтам...

   Для Ахматовой Муза всегда - "смуглая".  Словно она возникла перед ней в "садах Лицея" сразу в отроческом облике Пушкина, курчавого лицеиста - подростка,  не однажды мелькавшего в "священном сумраке" Екатерининского парка,  - он был тогда ее ровесник, ее божественный товарищ, и она чуть ли не искала с ним встреч.  Во всяком случае ее стихи, посвященные Царскому Селу и Пушкину,  проникнуты той особенной краской чувства,  которую лучше всего назвать влюбленностью, - не той, однако, несколько отвлеченной, хотя и экзальтированной  влюбленностью,  что  в почтительном отдалении сопровождает посмертную славу знаменитостей, а очень живой, непосредственной, в которой бывают и страх,  и досада,  и обида, и даже ревность... Да, даже ревность! Например, к той красавице с кувшином, которою он любовался, воспел и навек прославил...  и которая теперь так весело грустит,  эта нарядно обнаженная притворщица, эта счастливица, поселившаяся в бессмертном пушкинском стихе!

" Урну  с  водой  уронив,  об утес  ее дева разбила.  Дева печально  сидит, праздный держа черепок.

   Чудо! Не  сякнет  вода,  изливаясь  из урны разбитой;  Дева,  над  вечной струей, вечно печальна  сидит".

  Ахматова  с женской пристрастностью вглядывается  и в знаменитое изваяние, пленившее  когда-то поэта,  и в пушкинский  стих. Ее собственное стихотворение, озаглавленное (не без тайного укола!), как и у Пушкина, "Царскосельская статуя", дышит чувством уязвленности и досады:

                   " И  как  могла я ей  простить 

                     Восторг твоей хвалы влюбленной...

                     Смотри,  ей весело грустить,

                     Такой нарядно обнаженной". 

   Надо сказать,  что  небольшое  ахматовское стихотворение, безусловно, одно из лучших в уже необозримой  сейчас поэтической  пушкиниане, насчитывающей, по-видимому, многие сотни взволнованных обращений к великому гению русской литературы. Но Ахматова обратилась к нему так, как только она одна и могла обратиться, - как влюбленная женщина, вдруг ощутившая мгновенный укол нежданной ревности.  В сущности,  она не без мстительности доказывает Пушкину своим стихотворением,  что он ошибся, увидев в этой ослепительной стройной красавице с обнаженными плечами некую вечно печальную деву.  Вечная грусть ее давно прошла,  и вот уже около столетия она втайне радуется и веселится своей поистине редкостной,  избраннической, завидной и безмерно счастливой

женской судьбе, дарованной ей пушкинским словом и именем...

   Как бы то ни было,  но  любовь к Пушкину, а вместе  с ним и к другим многообразным   и  с  годами  все расширявшимся  культурным традициям в большой степени определяла для Ахматовой реалистический путь развития.  В этом отношении она была и осталась традиционалистской. В обстановке бурного развития различных послесимволистских течений и групп, отмеченных теми или иными явлениями буржуазного модернизма,  поэзия Ахматовой 10-х годов могла бы даже выглядеть архаичной,  если бы ее любовная лирика,  казалось бы, такая интимная  и узкая,  предназначенная ЕЙ и ЕМУ,  не приобрела в лучших своих

образцах  того общезначимого звучания, какое  свойственно только  истинному  искусству. 
 
 

БОЛЬНАЯ И НЕСПОКОЙНАЯ

ЛЮБОВЬ 

   Надо сказать, что стихи о  любви у Ахматовой - не фрагментарные  зарисовки, не разорванные психологические  этюды: острота взгляда сопровождена остротой мысли.  Велика их обобщающая сила. Стихотворение может начаться как непритязательная песенка:

                     Я на солнечном восходе

                     Про любовь пою,

                     На коленях в огороде

                     Лебеду полю.

   А заканчивается оно библейски:

                   " Будет камень вместо хлеба  

                     Мне  наградой  злой. 

                     Надо мною только небо,

                     А со мною голос твой". 

   Личное ("голос твой") восходит к общему,  сливаясь с ним:

здесь к всечеловеческой притче и от нее - выше, выше - к небу. И так  всегда в стихах Ахматовой. Тематически  всего лишь как будто бы грусть об ушедшем (стихотворение "Сад") предстает как картина померкнувшего  в этом  состоянии  мира.  А  вот какой романной силы психологический сгусток начинает стихотворение:

                 " Столько просьб у любимой  всегда! 

                   У разлюбленной просьб не бывает".

   Не подобно ли открывается  "Анна Каренина": "Все счастливые  семьи похожи друг  на  друга,  каждая несчастливая семья несчастлива по-своему..."?  О. Мандельштам имел основания еще в 20-ые годы написать:  "...  Ахматова принесла  в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство русского романа девятнадцатого века. Не было бы Ахматовой, не будь Толстого и "Анны Карениной", Тургенева с "Дворянским гнездом", всего Достоевского и отчасти даже Лескова.

   Генезис Ахматовой весь лежит  в русской прозе,  а не поэзии. Свою поэтическую форму,  острую  и своеобразную, она развивала с оглядкой на психологическую прозу".

   Но любовь в стихах Ахматовой  отнюдь не только любовь - счастье,  тем более благополучие. Часто,  слишком часто это - страдание,  своеобразная антилюбовь и пытка,  мучительный, вплоть до распада,  до прострации, излом души, болезненный,  "декадентский".  И лишь неизменное ощущение ценностных начал

кладет  грань между такими и особенно декадентскими стихами.  Образ  такой "больной" любви у ранней Ахматовой был и образом больного предреволюционного времени 10-х годов и образом больного старого мира. Недаром поздняя Ахматова в стихах и особенно в "Поэме без героя" будет вершить над ним суровый самосуд,  нравственный  и исторический.  Еще в 1923году  Эйхенбаум, анализируя поэтику Ахматовой,  отметил, что уже в "Четках" "начинает складываться парадоксальный своей двойственностью образ героини - не то "блудницы" с бурными страстями,  не то нищей монахини, которая может вымолить у Бога прощенье".

   Любовь у  Ахматовой  почти  никогда не предстает в спокойном  пребывании.

                     То змейкой, свернувшись клубком, 

                     У самого сердца колдует, 

                     То целые дни голубком 

                     На белом окошке воркует, 

                     То в инее ярком блеснет,

                     Почудится в дреме левкоя... 

                     Но верно и  тайно  ведет  

                     От счастья и от покоя.

   Чувство, само по себе острое  и необычайное, получает дополнительную  остроту и необычность,  проявляясь  в предельном кризисном выражении – взлета или падения, первой пробуждающей встречи или совершившегося разрыва, смертельной опасности или смертной тоски.  Потому же Ахматова тяготеет к лирической новелле с неожиданным, часто прихотливо капризным концом психологического сюжета и к необычностям  лирической баллады,  жутковатой  и таинственной.