Анна Ахматова

fy">                     То словно брат. Молчишь, сердит.

                     Но если  встретимся глазами

                     Тебе клянусь я небесами,

                     В огне расплавится гранит. 

Словом, мы всегда присутствуем как бы при  яркой,  молнийной  вспышке,  при  самосгорании  и  обугливании  патетически огромной,  испепеляющей страсти, пронзающей все существо человека и эхом отдающейся по  великим  безмолвным пространствам,  с библейской, торжественной молчаливостью окружающим его в этот священный вневременной час.

   Сама Ахматова не однажды ассоциировала  волнения своей любви с великой  и нетленной "Песнью Песней" из Библии.

                     А в Библии красный кленовый  лист

                     Заложен на Песне Песней...

   Стихи Ахматовой о любви - все! - патетичны. Но стихи ранней  Ахматовой - в "Вечере" и в  "Четках" - менее духовны,  в  них больше  мятущейся  чувственности, суетных обид, слабости; чувствуется, что они выходят из обыденной сферы,  из привычек среды,  из навыков воспитания,  из  унаследованных представлений...  Вспоминали в связи с этим слова А.  Блока, будто бы сказанные по поводу некоторых ахматовских стихов,  что она пишет перед мужчиной, а надо бы перед Богом...

   Начиная уже с "Белой стаи",  но особенно в "Подорожнике", "Anno Domini" и  в  позднейших  циклах любовное чувство приобретает  у нее более широкий и более  духовный характер.  От этого  оно не сделалось менее сильным.  Наоборот, стихи 20-х и 30-х годов, посвященные любви идут по самым вершинам человеческого духа.  Они не подчиняют себе всей жизни,  всего существования, как это было прежде,  но зато все существование, вся жизнь вносят в любовные переживания всю массу присущих им оттенков. Наполнившись этим огромным содержанием, любовь стала не только несравненно более богатой и многоцветной, но - и по-настоящему трагедийной. Библейская, торжественная приподнятость  ахматовских любовных стихов этого периода объясняется подлинной высотой,  торжественностью и патетичностью заключенного в них чувства.  Вот хотя бы одно из подобных стихотворений:

      Небывалая осень построила купол  высокий,

      Был приказ облакам этот купол  собой не темнить.

      И дивилися люди: проходят сентябрьские сроки,

      А куда провалились студеные, влажные дни?

      Изумрудною стала вода замутненных  каналов,

      И крапива запахла, как розы, но только сильней.

      Было душно от зорь, нестерпимых,  бесовских и алых,

      Их запомнили все мы до конца наших дней.

      Было солнце таким, как вошедший  в столицу мятежник, 

      И весенняя осень так жадно  ласкалась к нему, 

      Что казалось - сейчас забелеет  прозрачный подснежник…

      Вот когда подошел ты, спокойный,  к крыльцу моему. 

   Трудно назвать в мировой поэзии  более триумфальное и патетическое  изображение того,  как приближается  возлюбленный.  Это поистине явление   Любви глазам восторженного Мира!

   Любовная лирика Ахматовой неизбежно  приводит всякого к  воспоминаниям о Тютчеве. Бурное столкновение страстей, тютчевский "поединок роковой" – все это в наше время воскресло именно у Ахматовой. Сходство еще более усиливается,  если  вспомнить,  что она,  как и Тютчев,  импровизатор - и в своем

чувстве, и в своем стихе. Много раз говорит Ахматова, например, о первостепенном значении для нее чистого вдохновения, о том, что она не представляет,  как можно писать по заранее обдуманному плану,  что ей кажется, будто

временами за плечами у нее стоит Муза...

                    И просто продиктованные строчки

                    Ложатся в белоснежную тетрадь.

   Она не раз повторяла эту  мысль. Так, еще в стихотворении  "Муза" (1924), вошедшем в цикл "Тайны ремесла", Ахматова писала:

                    Когда я ночью жду ее прихода,

                    Жизнь, кажется, висит на волоске.

                    Что почести, что юность, что  свобода 

                    Пред милой гостьей  с дудочкой  в руке. 

                    И вот вошла. Откинув покрывало,

                    Внимательно взглянула на меня. 

                    Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала 

                    Страницы Ада?" Отвечает: "Я".

   О том же и в стихотворении  1956 года "Сон":

                    Чем отплачу за царственный  подарок? 

                    Куда идти и с кем торжествовать?

                    И вот пишу как прежде, без  помарок, 

                    Мои стихи в сожженную тетрадь.

   Это не означает,  что она  не переделывала стихов.  Много  раз, например, дополнялась и перерабатывалась "Поэма без героя", десятилетиями совершенствовалась "Мелхола";  иногда менялись,  хотя и редко,  строфы и строчки  в старых стихах.  Будучи мастером, знающим "тайны ремесла", Ахматова точна и скурпулезна в выборе слов и в их расположении. Но чисто импульсивное, импровизаторское начало в ней,  действительно,  очень сильно. Все ее любовные стихи,  по своему первичному толчку, по своему произвольному течению, возникающему так же внезапно,  как и внезапно исчезающему,  по своей обрывочности и бесфабульности,  - тоже есть чистейшая импровизация. Да, в сущности,   здесь   и  не  могло  быть  иначе:  "роковой"  тютчевский  поединок, составляющий их содержание,  представляет собой мгновенную вспышку  страстей, смертельное единоборство двух одинаково сильных противников, из которых один должен или сдаться, или погибнуть, а другой - победить.

                    Не тайны и не печали,

                    Не мудрой воли судьбы

                    Эти встречи всегда оставляли 

                    Впечатление борьбы. 

                    Я, с утра угадав минуту,

                    Когда ты ко мне войдешь, 

                    Ощущала в руках согнутых 

                    Слабо  колющую дрожь... 

   Марина Цветаева  в одном из  стихотворений,  посвященных Анне  Ахматовой, писала,  что ее "смертелен гнев и смертельна - милость".  И действительно, какой-либо срединности,  сглаженности конфликта,  временной договоренности двух враждующих сторон с постепенным переходом к плавности  отношений  тут чаще  всего даже и не предполагается.  "И как преступница томилась любовь, исполненная зла".  Ее любовные стихи,  где неожиданные мольбы перемешаны с проклятиями,  где  все  резко  контрастно и безысходно,  где победительная власть над сердцем сменяется ощущением опустошенности,  а нежность соседствует с яростью, где тихий шепот признания перебивается грубым языком ультиматумов и приказов, - в этих бурнопламенных выкриках и пророчествах чувствуется  подспудная,  невысказанная  и  тоже тютчевская мысль об игралищах мрачных страстей, произвольно вздымающих человеческую судьбу на своих крутых  темных  волнах,  о шевелящемся под нами первозданном Хаосе.  "О,  как убийственно мы любим" - Ахматова,  конечно же, не прошла мимо этой стороны тютчевского миропонимания.  Характерно, что нередко любовь, ее победительная властная сила оказывается в ее стихах, к ужасу и смятению героини, обращенной против самой же... любви! 

                    Я гибель накликала милым,

                    И гибли один за другим.

                    О, горе мне! Эти могилы

                    Предсказаны словом моим.

                    Как вороны кружатся, чуя

                    Горячую, свежую кровь,

                    Так дикие песни, ликуя,

                    Моя посылала любовь.

                    С тобою мне сладко и знойно.

                    Ты близок, как сердце в груди.

                    Дай руку мне, слушай спокойно.

                    Тебя заклинаю: уйди.

                    И пусть не узнаю я, где  ты,

                    О Муза, его не зови,

                    Да будет живым, невоспетым

                    Моей не узнавший любви. 

   Критика 30-ых годов иногда писала, имея в виду толкование Ахматовой  некоторых пушкинских текстов,  об элементах фрейдизма в ее  литературоведческом методе.  Это  сомнительно. Но напряженный, противоречивый и драматичный психологизм ее любовной лирики,  нередко ужасающейся темных и неизведанных

глубин  человеческого чувства,  свидетельствует  о возможной близости  ее  к  отдельным идеям Фрейда, вторично легшим на опыт, усвоенный от Гоголя, Достоевского,  Тютчева и Анненского. Во всяком случае, значение, например, художественной интуиции как формы "бессознательного" творчества, вдохновения и экстаза подчеркнуто ею неоднократно.

   Однако в  художественно-гносеологическом  плане  здесь,  в истоках,  не столько, конечно, Фрейд, сколько уходящее к Тютчеву и романтикам дуалистическое  разделение  мира  на две враждующие стихии - область Дня и область Ночи, столкновение которых рождает непримиримые и глубоко болезненные противоречия в человеческой душе.  Лирика Ахматовой, не только любовная, рождается на самом стыке этих противоречий из соприкосновения Дня с  Ночью  и Бодрствования со Сном:

                   Когда бессонный мрак вокруг  клокочет,

                   Тот солнечный, тот ландышевый клин 

                   Врывается во тьму декабрьской  ночи.

   Интересно, что эпитеты "дневной"  и "ночной", внешне совершенно  обычные, кажутся в ее стихе,  если не знать их особого  значения, странными, даже неуместными:

                   Уверенно в дверь постучится

                   И, прежний, веселый, дневной,

                   Войдет он и скажет: "Довольно,

                   Ты видишь, я тоже простыл"...

   Характерно, что  слово  "дневной"  синонимично здесь словам "веселый"  и "уверенный".

  Так же, вслед за Тютчевым, могла бы она повторить знаменитые его слова:

                   Как океан объемлет шар земной,

                   Земная жизнь кругом объята  снами...

                   Сны занимают в поэзии 

                   Ахматовой большое место.

   Но -  так или иначе - любовная  лирика Ахматовой 20-30-х годов  в несравненно большей степени,  чем прежде, обращена к внутренней, потаенно-духовной жизни.  Ведь  и сны, являющиеся у нее одним  из излюбленных художественных  средств   постижения   тайной,   сокрытой,   интимной   жизни   души, свидетельствуют об этой устремленности художника внутрь,  в себя, в тайное тайных вечно загадочного человеческого чувства.  Стихи этого периода в общем более психологичны.  Если в "Вечере" и "Четках" любовное чувство изображалось, как правило, с помощью крайне немногих вещных деталей (вспомним образ красного тюльпана),  то сейчас, ни в малейшей степени не отказываясь от использования выразительного предметного  штриха,  Анна  Ахматова,  при всей  своей  экспрессивности,  все  же  более пластична в непосредственном изображении психологического содержания. Надо только помнить,  что пластичность ахматовского любовного стихотворения ни в малейшей мере не предполагает описательности,  медленной  текучести или повествовательности. Перед нами по-прежнему - взрыв, катастрофа, момент неимоверного напряжения двух противоборствующих сил,  сошедшихся  в роковом поединке,  но зато теперь это затмившее все горизонты грозовое облако, мечущее громы и молнии, возникает перед нашими глазами во всей своей устрашающей красоте и могуществе,  в неистовом клублении темных форм и ослепительной игре небесного света: