Политическая деятельность Д.И. Шаховского

  Тут еще через Ярославль проехал  мои ссыльный брат Аркадий.

  Он  после двадцати лет тюрьмы и сибирской  ссылки подпал под амнистию. Я просила его, по дороге из Минусинска на Вергежу, остановиться у меня в Ярославле. Мои друзья встретили его не только внимательно, но с почтительной ласковостью. Брату было только сорок три года. Суровая сибирская жизнь огрубила, обветрила его красивое лицо. В глазах, было новое выражение печали, недоумения. Точно все эти тяжелые годы он старался понять что-то темное, что его давило».

  «Я  была счастлива за маму, за него, за всех нас, что он будет среди нас, займет место в нашей жизни. Он с любопытством смотрел па меня, на все, что творилось кругом меня. Уезжая в Сибирь, он оставил молчаливую Россию, меня оставил маленькой гимназисткой. Теперь вокруг звучали новые, дерзкие голоса, в их хоре раздавался и мой голос. Внимательно прислушивался Аркадий к нашим разговорам и спорам. В ссыльном своем одиночестве он много передумал, произвел переоценку многих ценностей. В нашем задоре он, может быть, находил меньше здравого смысла, чем хотел бы. Но спорить он не стал. Он мало говорил, больше слушал, темными, красивыми, тырковскими глазами пристально глядя на говорившего. Как часто мы с ненужной стыдливостью стесняемся делиться нашим житейским опытом. Кто знает, если бы он откровенно поговорил с Каляевым, может быть, этот поддавшийся бесам мечтатель стряхнул бы с себя террористическое наваждение, от которого Аркадий уже освободился. Позже я поняла, как дорого заплатил он за эту свободу, как мучила его совесть».⁸⁸

  Особенно  внимателен к Аркадию был Шаховской. Он ему очень понравился. Шаховскому хотелось втянуть его в свою политическую работу. Но Аркадий был человек  надломленный. Он потерял способность  предаваться иллюзиям, а без них  трудно в эпоху всеобщего подъема вести общественную деятельность.

Шаховской всегда был рад лишний раз поддразнить  губернатора, умел для этого пользоваться всяким случаем, всяким происшествием. В то лето ему помогла устроенная в Ярославле сельскохозяйственная выставка и состоявшийся при ней съезд сельских хозяев. И тем и другим Шаховской воспользовался для политической битвы. На съезд приехали земцы, агрономы, помещики. Среди них были и люди, уже охваченные либеральным энтузиазмом, и такие, которых Шаховской надеялся им заразить, втянуть в свою орбиту. Он всегда старался, чтобы его друзья между собой сближались. Они шли в общественной деятельности плечо к плечу. Они были земцы. Обоих, когда началось общественное движение, потянуло к  политике, как в течение столетий тянулись их предки к государевой службе. Они были освобождениями, потом кадетами, думцами. Когда нагрянула красная чума, стали белыми патриотами. Среди дворян-радикалов, сыгравших такую большую  роль в русской истории XIX века и начала XX века, эти князья-близнецы занимали живописное место и себя достаточно ярко проявили. Князь Павел, уже при большевиках, героически завершил свою общественную деятельность. С ним  Тыркова  познакомилась позже.

    «В Ярославль приезжал только  князь Петр. Ту неделю, что он  провел в Ярославле, Шаховской был с ним неразлучен. Они были в центре всего, все время были окружены. К ним прислушивались, за ними шли. За ними обоими уже был земский опыт, главным образом в области народного образования, у Шаховского в Тверской и Ярославской губерниях, у Долгорукова в Курской. На сельскохозяйственном съезде, как в комиссиях, так и в общих собраниях, они говорили о практических задачах, но в их речах слушатели ловили иной призыв. Особенно в оживленных застольных беседах, хотя таинственное слово «конституция» все еще публично не произносилось. Но в частных беседах, даже с малознакомыми людьми, его уже не боялись».⁸⁹ Тыркова-Вильямс вспоминала, как на выставке два уездных агронома, стоя около большой диаграммы, изображавшей крестьянское хозяйство, поясняли мне мужицкие нехватки и недостатки. Когда она спросила, как их исправить, они взглянули на нее с выразительной усмешкой, она ответила улыбкой на улыбку, и всем троим без слов было понятно, что от всех бед одно есть магическое лекарство — политическая свобода. Хотя о политике между ними не было сказано ни слова. Эта агрономическая неделя чуть не свела с ума губернатора. Бедный Штюрмер, наверное, видел страшные сны про двух князей, легконогого, птицеподобного Шаховского, с его заливчатым, насмешливым хохотом, и широкоплечего, громоздкого Долгорукова, который шел вперед так решительно, точно перед ним всё и все должны были расступаться. Да отчасти и расступались.

  Через губернских чиновников, среди которых  у них были единомышленники и приятели, до них доходили слухи, что губернатор к панике и с часу на час ждет в городе если не революции, то уж по крайней мере уличных манифестаций. Шаховского это очень забавляло. В нем при всей его глубине и основательности было много детского. В эти дни в Ярославле он весь искрился, точно молодая девушка, начавшая выезжать. Это не были его первые шаги, но дорога перед ним расширялась. Было где разбежаться. Как собиратель оппозиции, он почуял ее и свою силу.

  Он  был окружен людьми, знакомыми  и незнакомыми, в которых горели близкие ему запросы и идеалы. Вся эта новая общественная деятельность разворачивалась в живописной рамке. Волга, старинная величавость церквей, синее небо над золотыми куполами и крестами простор родных полей, со всех сторон подступавших к городу. По ночам, когда мы возвращались с затянувшихся заседаний, яркое горение звезд. Все нас радовало. Шаховской любил красоту родного Ярославля, хорошо знал художественные сокровища местных церквей, ворчал, что никто в редакции ими не интересуется.

  Как последний аккорд этой быстро промелькнувшей, насыщенной впечатлениями недели прозвучала речь Шаховского на прощальном обеде участников съезда. Так съезд и сошел с рук благополучно. Шаховской считал его удачным. Он завел новые связи, расширил и укрепил прежние отношения с земцами и с земскими служащими, с агрономами, инженерами, с отзывчивой, живой краевой интеллигенцией, среди которой крепли либеральные настроения. Это была та питательная среда, откуда Шаховской для издававшегося в Штутгарте «Освобождения» набирал читателей и сотрудников. Он уже высматривал, кто из них может стать членом будущей либеральной партии, когда она, наконец, народится.

  Такое же, как в Ярославле, движение, такая  же кристаллизация общественной энергии  происходила во всей России. Тырковой случайно пришлось наблюдать ее именно в Ярославле, где этому процессу способствовал Шаховской, обладавший таким исключительным талантом общественности. Он его смог проявить, потому что сама эпоха толкала на общественное дело. Люди, еще вчера, казалось, друг другу чуждые, сближались, группировались, сообща обсуждали, уточняли свои пробуждающиеся политические потребности, которые носились в воздухе. Их нечего было выдумывать, сама жизнь их выдвигала. Такие деятели, как Шаховской, только направляли их в известное русло, находили для них словесное выражение. Пафос освободительного движения начала XX века питался мечтами о народоправии и политической свободе, зародившимися еще во времена Александра I. На этом объединялась вся оппозиция. Тут либералы и социалисты были если не единомышленниками, то попутчиками, что не мешало социалистам считать либералов классовыми врагами. Но до поры до времени в целях революции выгодно пользоваться буржуазными соратниками. Между социалистами и либералами — этими двумя крылами освободительного движения — не было настоящего сговора. Оппозиция была пестрой, расплывчатой. Ее объединяла общая готовность свалить самодержавие и потом наградить народные массы политическими благами и правами, которые разные течения толковали по-разному. 

    В Ярославле единомышленникам грезились сдвиги, а не катастрофы, ледоход, а не землетрясение. В этом отношении жандармы и полиция, которых они считали дураками, оказались прозорливее них. Когда за обедом, в большой зале лучшей ярославской гостиницы, раздавался высокий, с легкой дрожью тенор Шаховского, все заражались его порывистыми призывами, а сыщики, присутствующие тут же под видом половых, спешили донести начальству, что хотя князь ни одного запрещенного слова не произнес, но речь он сказал крамольную. Начальник  угрюмо принимал эти донесения. Он боялся подступиться к Шаховскому. Как за него взяться, когда никакого состава преступления нет, есть только оппозиционная строптивость, вроде облака? Как его уловить, как остановить облака, прежде чем они сгрудятся в розовую тучу? Как прекратить стремительное мельканье по Ярославлю этого князя, который ни в чем и нигде не преступил законных граней, а в то же время всех кругом будоражит? Шаховской не первый встречный. Его отец видный генерал, его сестра замужем за шефом жандармов. Тут можно нажить неприятности. 

  Одним из главных вдохновителей кооперации стал князь Д. И. Шаховской. Он был в самом сердце движения. По-видимому, что-то в кооперации отвечало русскому характеру. Как только благодаря манифесту  в  Государственной Думе, открылись новые возможности для общественной самодеятельности, кооперация стала стремительно разрастаться по всей России. Одним из ее пророков был Шаховской. Как член первой Думы, подписавший выборгское воззвание, он был устранен от всякой политической и земской работы. Удар был для  него тяжелый, удручающий. Шаховской совсем сник. По-прежнему направлял он многое в партии, но ему этого было мало.

  Шаховской был человек перебойных настроений: то парил высоко, то крылья у него опускались. Друзья, смеясь, говорили, что он живой политический барометр. Он никогда не ныл, но бывали полосы, когда он сжимался, редко приезжал. Из Ярославля не привозил новых планов, не так тормошил, не   требовал от товарищей все большего напряжения. Затихал. В Москве немые дни проводил в Румянцевском музее, в Петербурге в Публичной библиотеке. Все подбирал материалы для книги о своем предке, историке князе Щербатове, который был в оппозиции к Екатерине II, как Дмитрий Иванович был в оппозиции к Николаю II. Материалы эти он при мне собирал десять лет, но книги тогда так и не написал. Щербато» служил ему отдушиной в полосы общественного затишья. Как только открывалась возможность живой работы среди живых людей, Шаховской опять отрывался от прошлого ради настоящего и будущего. Так ухватился он за кооперацию.

    Когда Шаховской стремительной,  легкой походкой влетел в гостиную  Тырковой-Вильямс  и с шутливой  торжественностью, подняв руку, в  первый раз бросил, точно произносил  заклинание, магическое слово «кооперация», она засмеялась. Смеялся и он заливчатым, заразительным смехом, который возвращался к нему, когда он сам возвращался от библиотеки к жизни. На этот раз его выдумка касалась не тех адвокатов, профессоров, земцев, для которых центром политических интересов и волнений был сначала Союз освобождения, потом стала Государственная Дума. Захваченные политической игрой, которая шла в Таврическом дворце, они не видели в кооперации широких возможностей, которые провозглашал Шаховской. А он мечтал втянуть кадетов в кооперацию, связать их наконец с толщей населения. План был соблазнительный. Одним из важных недостатков партии было, что она не умела пускать корни вглубь. Шаховской всеми силами старался вывести ее на более широкий путь, но сделать этого не успел. Шатобриан говорил про себя, что он от рождения демократ, по привычкам и вкусам аристократ. Про Шаховского можно было наоборот сказать, что, аристократ по рождению, он по духовному складу своему был демократ. В каждом обществе он чувствовал себя равным среди равных и передавал это чувство другим. Его утомляла умственная исключительность, ему хотелось вывести собранную им политическую дружину на демократический простор, заставить нас подумать подробнее о жизни маленьких людей, втянуть их в свою деятельность. Кооперация, как ему казалось, давала для этого много возможностей.

  На  этот раз его проповедь среди  товарищей не имела успеха. У него выработалась своя техника пропаганды. Он носил в кармане толстую пачку открыток и рассылал по всей России своим многочисленным друзьям короткие повелительные изречения кооперативной мудрости. Не помогло и это. Мы только острили над новым источником его общественного пафоса, а он добродушно отшучивался. Хотя мог бы и рассердиться на наше неизлечимое пристрастие к отвлеченным теориям, к политической алгебре, когда России еще была нужна немудрая арифметика.

  Ну  а кооператоры Шаховского сразу  оценили. В Москве, где был их центр, он пользовался исключительным авторитетом, стал их идеологом, их гордостью и украшением. Там, в центре, в этих быстрорастущих организациях, которые сразу заворочали миллионами, к Шаховскому относились с такой же дружеской преданностью, с таким же вниманием и уважением, с каким соседние с Вергежей кооператоры относились к моему брату. Тут тоже сказалась власть правдивого сердца, прелесть которого эти практики, эти общественные лавочники чувствовали даже при самых будничных разговорах.

  Популярность  таких деятелей вырастала не только по их личной привлекательности, но и  из их культурности. Это слово еще  не было тогда в такой моде. Но у этих новых деятелей, вышедших из глухих углов, была потребность в преемственности, в связи с тем, что веками создавал русский народ, что нашло свое воплощение в лучших русских людях. Духовная тонкость, простота, общительность, глубокая честность и правдивость, неподкупная преданность идеям, готовность продолжать заветы целого ряда поколений служилых людей, «добрых страдальцев за Землю Русскую», как величали Владимира  Мономаха, — все это воплощалось в несходных, но от одного корня поднявшихся людях: в бывшем террористе Аркадии Тыркове и в либеральном земце князе Дмитрии Шаховском. В кооперативную среду - неотесанную, грубоватую, очень земную, они вносили мягкий свет старой русской культуры. Политическая свобода, первые зачатки которой были заложены с учреждением Государственной Думы, придавала новую силу, открывала перед русским народом новые возможности.  
 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

     В результате проделанной работы  можно сделать следующие выводы.

В течение  жизненного пути общественно-политические взгляды Д.И. Шаховского претерпели значительную эволюцию. Так, в период активной работы в земстве и участия в земском движении Шаховской находился на позициях своеобразного политического идеализма. Заявляя, что «терроризм – путь не для нас», Шаховской настаивал на активном участии  в земской работе, сочетая ее с политической деятельностью. По его мнению, следует поддерживать и пропагандировать идею созыва Земского собора, разделения властей и провозглашение «прав всякого гражданина, и прав не только политических, но и социальных». В отличие от сторонников политического либерализма, Шаховской подчеркивал, что «всякий имеет право на труд и только на продукт своего труда, всякий имеет равное с другим право в пользовании продуктами, не являющимися результатами труда, всякий немощный имеет право общественного призрения, всякий имеет право на школу». Основываясь на этих исходных посылках, Шаховской считал себя, с одной стороны, последовательным противником индивидуализма и капитализма, а с другой – социалистом. Признавая социализм «как теорию, признающую мерилом ценности труд», он подчеркивал тесную зависимость личности от общества как чувство необходимости единения с другими людьми и воспитания навыков совместной жизни, и как живое сознание этого единства.