Эволюция образа русской женщины в лирике Есенина

                …Я б навеки забыл кабаки

                И стихи бы писать забросил,

                Только б тонко касаться руки

                И волос твоих цветом в осень...  

(«Заметался пожар голубой», 1923)

           Поэт осуждает то, что было не любовью, а дурной страстью, похмельным бредом, безоглядной бессмысленной лихостью. Он призывает на помощь любовь возвышенную, чистую, которая рождает «слова самых нежных и кротких песен», которая воспитывает человека в преданности и постоянстве. 

            В героине сочетаются черты  актрисы и простой женщины:

               Ты такая ж простая, как все,

               Как сто тысяч других в России.

               Знаешь ты одинокий рассвет,

               Знаешь холод осени синий…

(«Ты такая  ж простая, как все», 1923)

           Стихотворение строится как лирическое объяснение с героиней, но сохраняет целостную монологическую форму. В нем дается своеобразный портрет избранницы и одновременно самохарактеристика лирического героя. Облик возлюбленной отличается обыденностью, похожестью на других российских женщин. Чтобы передать эту особенность, Есенин пользуется яркой, почти шекспировской гиперболой: «Как сто тысяч других в России». Но эта похожесть на иных не снижает, а явно возвышает подругу. Есенина пленяет простота избранницы, та простота, которая становится этико-эстетическим признаком красоты. Печальное былое одиночество женщины метафорически соотнесено с природным рассветом и синим холодом осени. Это намёк на то, что героиня стихотворения исключительна в своей красоте и значительности. Намеченное противоречие подхвачено во второй строфе:

             Твой иконный и строгий лик

             По часовням висел в рязанях.

           Это редкая красота, «строгая», не лицо, а «лик» и в то же время образ, широко распространенный в России, в её многочисленных «рязанях». Противоречивые начала вновь приведены в цельность. Ведь именно оттого такой «лик» и висел в часовнях, что он «иконный». В четвертой и седьмой строфах портрет получает своё завершение. Тут вновь намечены черты как будто разного свойства: вроде бы снижающие образ женщины «глаза косые» и одновременно редкостное, исключительное имя, которое «звенит». Но и эти противоположности сведены к единству, так как косые глаза напоминают поэту листья, а имя подруги – «словно августовская прохлада». Естественность, природосообразность - вот то, что синтезирует названные признаки.

             Самохарактеристика лирического героя тоже строится на как будто взаимоисключающих подробностях. Смешному во второй строфе противостоит серьезное, глупому - сосредоточенность мысли. Но все сводится к целому, ибо и там и тут идёт речь о любви. Возникает гармония разных характеров, похожесть различных лиц, и это передано живописно и одновременно пластически ощутимо:

                Потому и грущу, осев,

                Словно в листья, в глаза косые...

           Следуют два заключительные стиха, которые, повторяя родственные строки первой строфы, возвращают к началу, образуя замкнутый круг, словно своеобразное рондо старых картин, круглых по форме. Так найденная поэтом форма вносит новое ощущение гармонии и отвечает содержанию стихов о любви.

Важна определенная лирическая усталость поэта, выплескивающаяся в осенние интонации образов:

                 Пускай ты выпита другим,

                Но мне осталось, мне осталось

                Твоих волос стеклянный дым

                И глаз осенняя усталость...

(«Пускай ты выпита другим», 1923)

              Но, по-видимому, эти внутренние мотивы раздражения, комплексы, как мы бы сейчас сказали, были у Августы Леонидовны постоянными. И в следующих стихотворениях Есенин заклинает её снова и снова: «Это золото осеннее, эта прядь волос белесых - всё явилось, как спасенье беспокойного повесы». Уверяет, что его ничуть не пугает то, что «Чужие губы разнесли твоё тепло и трепет тела» ⁷.

          Одно из последних стихотворений цикла носит более драматичный характер, прощальный. Героиня стихотворения не изображается как конкретный образ, нет портретного изображения, о ней мы узнаем через оценку лирического героя, который называет ее ласковой, милой и обещает не забывать свою любимую даже в объятиях другой женщины.

                Вечер черные брови насопил.

                Чьи-то кони стоят у двора.

                Не вчера ли я молодость пропил?

                Разлюбил ли тебя не вчера?..

(«Вечер чёрные брови насопил», 1923)

            В еще одном стихотворении  из того же цикла «Дорогая, сядем рядом» (1923) лирический герой вспоминает свою прежнюю жизнь – деревенскую, беззаботную, привольную. В любимой женщине он видит единственное спасение от городского безумия и суеты.

               Дорогая, сядем рядом,

               Поглядим в глаза друг другу.

               Я хочу под кротким взглядом

               Слушать чувственную вьюгу.

   («Дорогая, сядем рядом», 1923)

           Прощаясь с молодостью и любовью, поэт сохраняет веру в жизнь и счастье. От надрывных вопросов и безысходных суждений он приходит к убеждению, что это не конец жизни, но завершение определенного жизненного этапа – «былой жизни». Героиня же стихов из поэтичной, глубоко религиозной, скромной девушки трансформировалась в независимую, сильную, в то же время сохраняющую достоинство и простоту женщину.

 

2.2. Любовь  и инфернальные  мотивы в последние  годы жизни поэта

         Последние годы жизни поэт  провел рядом с женщиной, которую не любил – Софьей Толстой. Неприкаянное одиночество стало одной из главных причин трагического конца Есенина. В 1924 году Есенин решил порвать с имажинизмом из-за разногласий с А.Б. Мариенгофом. Есенин и Иван Грузинов опубликовали открытое письмо о роспуске группы. Таким образом, поэт разочаровался и в любви, и в прежних идеях творчества. Назревало душное расстройство, депрессия.

         С. Есенин мечтал побывать в Персии (Тегеране) или Турции (Константинополе), чтобы непосредственно погрузиться в жизнь Востока. Однако бакинские власти не дали ему разрешения на поездку, учитывая опасности, которые могли его подстерегать. Тем не менее, на даче журналиста П.И. Чагина под Баку для Есенина была создана некая иллюзия Персии с садом, фонтанами и восточными затеями. Важную роль сыграло и приобщение поэта к классикам персидской и таджикской литературы - Фирдоуси, Саади, О. Хайяму в прекрасном переводе академика Ф.Е. Корша, а также чтение книг об Иране, пребывание в Тифлисе, Батуми и Баку.

         Все это позволило Есенину почувствовать дыхание Востока, и он написал «Персидские мотивы». Сюда вошло 15 превосходных лирических стихотворений, в которых варьируются темы любви, природы, красоты и Родины. Восточный колорит произведений, родственность настроений, размышление о смысле бытия, понимание любви как неповторимого дара природы и высшей ценности жизни, единое сдержанно-страстное чувство лирического героя, отточенность формы, сплетение различных мотивов - вот то, что объединяет миниатюры этого лирического цикла.

          Этот цикл должен был быть необыкновенным – вершиной его творчества. Есенину было ясно, что она ещё не достигнута. Персидские стихи нравились Есенину, он считал их лучшими из всех что написал. Цикл «Персидские мотивы» - это многоплановое произведение. Во-первых, стихи говорят о мире, в котором живёт поэт, иначе он и не умеет. Во-вторых, стихи цикла по-новому рассказывают о человеческих чувствах. Есенин видел неизменную современность этой темы. И когда читал стихи А. Фета, и когда знакомился с переводами персидских лириков, он понимал, что эмоции человеческие, если и меняются, то крайне медленно. Он решил внести свой вклад в вечную тему⁸.

          Стихотворения, вошедшие в этот цикл, во многом противоречат тому образу женщины, который встает со страниц сборника «Москва кабацкая». Об этом свидетельствует уже первое стихотворение цикла – «Улеглась моя былая рана...». В «Персидских мотивах» нарисован идеальный мир красоты и гармонии, который, при всей своей очевидной патриархальности (к последней, как и в ранних стихах, Есенин по-прежнему тяготеет), лишен грубой прозы и катастрофичности. Поэтому для отражения этого прекрасного царства мечты, покоя и любви поэту понадобились иные художественно-изобразительные средства.

           Вот одна из миниатюр этого цикла: «Я спросил сегодня у менялы» (1924).

                  Я спросил сегодня у менялы,

                  Что дает за полтумана по рублю,

                  Как сказать мне для прекрасной Лалы

                 По-персидски нежное «люблю»?

         Три раза, без изменений, названа Лала «прекрасной». Других деталей нет. В этой лаконичной, неизменной формуле «прекрасная Лала» какой-то новый поворот в изображении женщины. Чувствуется формульность, следование определенной традиции, колорит иной культуры.

            Произведение доносит до нас негу и экзотику южного края, ритмы и музыку, иносказательность и символику необычной речи. Стихотворение состоит из двух симметрически соотносимых и равных частей, каждая из которых включает по три строфы. Эти две части призваны сопоставить два типа любви. В первой, построенной на троекратных вопросах и единоначатии, передается созерцательное чувство, любовь «небесная», выражающая себя в развернутом монологе, нежных признаниях, красочных и устойчивых определениях. Повторы («я спросил», «как сказать», «прекрасной Лалы»), ассонансы (подбор слов с широко звучащими «а», «ы», «у») и экзотизмы («тише Ванских струй») передают тихо журчащую музыку полуденной страны. Лирический герой настолько усвоил культуру Востока и его этикет, что чувствует себя в Персии как дома. Мы ощущаем его сердечную робость, исключительную нежность и застенчивость. Напротив, человек Востока во второй части стихотворения исповедует иной тип любви - земной.

                        …Поцелуй названья не имеет,  
                         Поцелуй не надпись на гробах.  
                         ….От любви не требуют поруки,  
                         С нею знают радость и беду.  
                        …«Ты - моя» сказать лишь могут руки,  
                         Что срывали черную чадру.

        («Я спросил сегодня у менялы», 1924)

          При всей своей вкрадчивости, склонности к образным сравнениям («как яхонты», «красной розой») и сладостному стилю речи он изъясняется «кратко» (не зря это меняла), а чувственность его не знает ограничений и запретов. Поэтому он оперирует телесными и осязательными (губы, поцелуи, руки) образами, которые для него понятнее красноречивее словесных определений и знаков.

           Самому же поэту ближе и любовное томление со словами, ласкающими слух, и чувственная страсть. Руки в его стихотворении срывают черную чадру, символ сокрытия и унижения красоты.

          В стихотворении «Шаганэ ты моя, Шаганэ!..» поэт обращается со словами любви и нежности к персиянке Шаганэ. Он не зовёт её прекрасной, как это имело место во втором стихотворении, когда речь шла о персиянке Лале. Шаганэ не служебный образ. Новому поэтическому образу поэт придаёт определённые жизненные черты: Шаганэ – умна и серьёзна и в то же время жизнерадостна и весела. С ясной улыбкой, с песней, как птица, встречает она утро жизни. Шаганэ реальна и потому ещё, что на неё «страшно похожа» девушка, которая живёт на севере и хорошо известна поэту.

Вместе с  тем и отношение Есенина к персиянке получает новую форму выражения. В стихотворении, например, нет риторических объяснений в любви. И в то же время от строки к строке, от строфы к строфе постепенно усиливается лирическая насыщенность «Шаганэ ты моя, Шаганэ» (1924). Достигается это усиление и за счёт повторения имени персиянки в строке, и за счёт завершения строфы этой строкой, и за счёт, наконец, применения кольцевой рифмы. Происходит то же, что в разговорной речи случается со словом «любимая». Часто повторяемое, избитое, оно в устах влюблённого обладает неизъяснимой привлекательностью, убедительностью и совершенной новизной.

            Чувства поэта обострены и изменчивы, «как волнистая рожь при луне». И в  этой напряжённости и неустойчивости эмоций вся его жизнь. Собственно, Шаганэ живет в этом стихотворении только в своем имени. Теплота отношения к ней («ты моя») тем не менее, не позволяет увидеть ее, ощутить в телесной, душевной выраженности. Намек на ее душевность есть, иначе бы поэт не хотел рассказать ей о себе, о родине, о любви к родине, но все же образ сводится к имени.

                   Шаганэ ты моя, Шаганэ!

                   Потому, что я с севера, что ли,

                   Я готов рассказать тебе поле,

                   Про волнистую рожь при луне.

                   Шаганэ ты моя, Шаганэ.

                   Потому, что я с севера, что ли,

                   Что луна там огромней в сто раз,

                   Как бы ни был красив Шираз,

                   Он не лучше рязанских раздолий.

                  Потому, что я с севера, что ли…

          («Шаганэ ты моя, Шаганэ!», 1924)

          Четвёртое стихотворение цикла «Ты сказала, что Саади» было написано 19 декабря 1924 года. В нём развивается тема любви.