Трагедийные мотивы в лирике Анны Ахматовой

      
...А за окном  шелестят тополя: 
Нет на земле твоего короля". 
Стихи Ахматовой несут особую стихию любви-жалости: 
"О нет, я не тебя любила, 
Палила сладостным огнем, 
Так объясни, какая сила 
В печальном имени твоем". 
 

II. Основные мотивы лирики Ахматовой

 «Есть три эпохи у воспоминаний», - сказала Ахматова в одном из стихотворений. Возможно, это случайность, но и судьба ее тоже делится на периоды.

     Лирика  Ахматовой первого периода - это лирика любви. Но тема любви в ее произведениях значительно глубже и значительнее за традиционные представления, ведь не слабостью личности обозначена она, а необычайной силой воли. Ее лирическая душа выступает мятежным и независимым, а не подавленной и покорной. Поэтому тень внутреннего благородства сказывается даже на страданиях.

Ты, росой окропляющий  травы,

  Вестью душу мою оживи, -

Не  для страсти, не для  забавы,

  Для великой земной  любви. ( «Эта встреча никем не воспета ...»)

     Наиболее  популярным в годы Первой мировой войны стало стихотворение «Утешение».

Вестей  от него не получишь больше,

Не  услышишь ты про него.

В объятой пожарами скорбной Польше

Не  найдешь могилы его ...

     Ее  основные поэтические ощущения тех лет - ощущение общественной нестабильности и приближение катастрофы. Вся дореволюционная лирика Анны Ахматовой отражала драматическую эпоху противоречий. И поэтому неудивительно, что ощутимые здесь нотки ужаса привели к поискам спасения в религии, а жестокое самоистязание - к мысли о моральных обязанности художника перед обществом.

     Второй  период творчества, который пришелся на послереволюционный голод, разруху, когда старое жизнь рухнула, а  новая только началось, Анна Ахматова благословила вечную и новую мудрость жизни (стихотворение «Все расхищено, предано, продано ...»). В стихах сборников «Подорожник» и «Алло Дотипи» так много светлых и радостных строк, начинаешь понимать: поиски нового и целостного поэтесса совершает через гражданские и философские размышления.

II.III. Пушкин и Ахматова

     Говоря  о любовной лирике Ахматовой, нельзя не сказать несколько слов о чувствах самой поэтессы, о ее кумирах, о  предметах ее восхищения. Ахматова была в известном смысле традиционным поэтом, она ставила себя под знамя русской классики, прежде всего Пушкина. Освоение ею пушкинского мира продолжалось всю жизнь.  
Есть центр, который как бы притягивает к себе весь остальной мир поэзии, оказывается основным нервом, идеей и принципом. Это любовь. Стихия женской души неизбежно должна была проявиться в этом чувстве. В одном из своих стихотворений Ахматова называла любовь “пятым временем года”. Чувство, само по себе острое и необычайное, получает дополнительную остроту, проявляясь в предельном, кризисном выражении — взлета или падения, первой встречи или совершившегося разрыва, смертельной опасности или смертельной тоски. Потому Ахматова так тяготеет к лирической новелле с неожиданным, часто прихотливо-капризным концом, к извивам психологического сюжета и к необычностям лирической баллады, жутковатой и таинственной (“Город сгинул”, “Новогодняя баллада”).  
    Обычно ее стихи — начало драмы, или только ее кульминация, или, еще чаще, финал и окончание. И здесь Ахматова опиралась на богатый опыт всей русской литературы: 
 
    Слава тебе, безысходная боль!  
    Умер вчера сероглазый король.  
    А за окном шелестят тополя: 
    Нет на земле твоего короля...

Стихи Ахматовой  о любви необычайно выразительны: 
 
    О нет, я не тебя любила,  
    Палила сладостным огнем,  
    Так объясни, какая сила  
    В печальном имени твоем.

     Одним из неоскудевающих источников творческой радости и вдохновения для Ахматовой был Пушкин. Она пронесла эту любовь через всю свою жизнь, не побоявшись даже темных дебрей литературоведения, куда входила не однажды, чтобы прибавить к биографии любимого поэта несколько новых штрихов. (А. Ахматовой принадлежат статьи: “Последняя сказка Пушкина (о “Золотом петушке”)”, “Адольф” Бенжамена Констана в творчестве Пушкина”, “О “Каменном госте” Пушкина”, а также работы: “Гибель Пушкина”, “Пушкин и Невское взморье”, “Пушкин в 1828 году” и др.) В “Вечере” Пушкину посвящено стихотворение из двух строф, очень четких по рисунку и трепетно-нежных по интонации.

     Любовь  к Пушкину усугублялась еще и  тем, что отроческие, гимназические  годы Анны Ахматовой прошли в Царском  Селе, теперешнем Пушкине. Те же Лицей  и небо и так же грустит девушка  над разбитым кувшином, шелестит парк, мерцают пруды.

     Для Ахматовой Муза всегда — “смуглая”. Словно она возникла перед ней  в “садах Лицея” сразу в отроческом облике Пушкина, курчавого лицеиста — подростка, не однажды мелькавшего  в “священном сумраке” Екатерининского  парка, — он был тогда ее ровесник, ее божественный товарищ, и она чуть ли не искала с ним встреч. Во всяком случае, ее стихи, посвященные Царскому Селу и Пушкину, проникнуты той особенной краской чувства, которую лучше всего назвать влюбленностью, — не той, однако, несколько отвлеченной, хотя и экзальтированной влюбленностью, что в почтительном отдалении сопровождает посмертную славу знаменитостей, а очень живой, непосредственной, в которой бывают и страх, и досада, и обида, и даже ревность... Да, даже ревность! Например, к той красавице с кувшином, которой он любовался, воспел и навек прославил... и которая теперь так весело грустит, эта нарядно обнаженная притворщица, эта счастливица, поселившаяся в бессмертном пушкинском стихе!   

Урну  с водой уронив, об утес ее дева разбила. 
    Дева печально сидит, праздный держа черепок. 
    Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой; 
    Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит.

     Ахматова  с женской пристрастностью вглядывается и в знаменитое изваяние, пленившее  когда-то поэта, и в пушкинский стих. Ее собственное стихотворение, озаглавленное (не без тайного укола!), как и у Пушкина, “Царскосельская статуя”, дышит чувством уязвленности и досады: “И как могла я ей простить // Восторг твоей хвалы влюбленной... // Смотри, ей весело грустить, // Такой нарядно обнаженной”.

     Ахматова  обратилась к Пушкину так, как  только она одна и могла обратиться, — как влюбленная женщина, вдруг  ощутившая мгновенный укол нежданной  ревности. В сущности, она не без  мстительности доказывает Пушкину  своим стихотворением, что он ошибся, увидев в этой ослепительной стройной красавице с обнаженными плечами  некую вечно печальную деву. Вечная грусть ее давно прошла, и вот уже около столетия она втайне радуется и веселится своей поистине редкостной, избраннической, завидной и безмерно счастливой женской судьбе, дарованной ей пушкинским словом и именем…

     II.IV. Любовная лирика Ахматовой.

     Судьба  распорядилась так, что периоды  ахматовского творчества оказались не только отчетливо разграниченными, но и разделенными полосой редко нарушаемого молчания: первоначальный (ранний) период захватывает немногим более десяти лет (конец 900-х - 1922 г), следующий, поздний начинается с 1936 года и длится примерно три десятилетия. Воспринимается наследие поэта как единое целое, обладающее сквозными эстетическими измерениями; с другой стороны, между двумя основными слагаемыми наследия очевидны немаловажные различия. Они - и в предметном содержании словесно-образных комплексов, и во внутренних их связях, и в организации отдельного стихотворения. И если выделить стихи о любви, об интимно-личном, если идти притом от ранних произведений к поздним, то сопряжение постоянного и переменного даст себя почувствовать с особой отчетливостью.

     Общая тема объединяет более двухсот стихотворений; как можно судить, Ахматова вполне понимала необходимость оправдания творческого выбора («много об одном и том же») - оправдания специфически литературного и для читателей убедительного, то есть мобилизующего читательский интерес.

     Наверное, не был оставлен без внимания опыт ахматовских современников. У Блока, в «Стихах о Прекрасной Даме» (1904), счет произведений, непосредственно восходящих к заглавию, идет на десятки и на виду намерение автора установить своего рода сетку координат: отношения «я» - «она» перенесены в ирреальный универсум и их развитию придается значение мистического действа, манящего своей таинственностью. Ахматова тоже не раз и не два перемещает эпизоды любовной повести в «мир иной», но мистицизма сторонится и продвигаться по блоковскому пути себе не разрешает.

     О любви гласят первые сборники М. Кузмина - «Сети» (1908), «Осенние озера» (1912). И  тоже - протяженный ряд, более 240 стихотворений. В запредельность автора не тянет, сознательных затемнений он избегает, так что, по внешним данным, мы - на близких подступах к Ахматовой. Однако близость эта обманчива.

     Сборники  Кузмина способны удивить частым перебором стиховых форм, тональных  регистров, легкостью словесного кружения, но не менее способны разочаровать бедностью содержания, его непоправимой банальностью. «Замиранье, обниманье, / Рук змеистых завиванье», «Я умираю от тоски безмерной!», «Любви утехи длятся миг единый», «Поймал минуту, рук не разнимай», «Амур-охотник все стоит на страже», - вот из таких клише сотканы лирические опусы плодовитого стихотворца. Есть у него «он» и «она», есть длящиеся взаимоотношения, но это любовь и любовники типовые, ничего своеобразного. Изящная безликость, искусная шаблонность - тем отличаются сочинения Кузмина, взятые в их совокупности.

     В фактуре первых стихов Ахматовой  можно обнаружить точки соприкосновения  с Кузминым, однако решительно преобладает отталкивание, а не притяжение. Свидетельствует сама Ахматова: «Мое стихотворение «И мальчик, что играет на волынке» написано явно под его (Кузмина. - И.Г.) влиянием. Но это случайность, в основе все разное. У нас (акмеистов. - И.Г.)... все было всерьез, а в руках Кузмина все превращалось в игрушки».

     Ахматовское «всерьез» обращает нас не к ее современникам, а к классической традиции XIX века. У классиков не найти крупных однотемных образований, зато явлен опыт достоверного, углубленного воссоздания многоразличных проявлений чувства, его изменчивых форм и градаций. Традиция привлекала поэта XX века своей типологической содержательностью, ею и предопределялось построение собственной лирической системы.

     У Ахматовой есть выражение: «покой нелюбви». Слово найдено: «нелюбовь». Каковы бы ни были взаимоотношения мужчины  и женщины, воспроизводимые классикой, их основа - чувство с положительным знаком, даже если это уходящее или минувшее чувство. И «несчастная любовь» (тоже не обойденная тогдашними поэтами, вспомним хотя бы «денисовский» цикл Тютчева) не исключение, а аспект направленного изображения; «несчастье» тут стоит в одном ряду с «безумным счастьем», с «восторгом», с «радостью», что «не знает предела» (Фет), - в одном ряду, но на другом полюсе.

     Любовная  повесть развертывается и вширь  и вглубь - и как цепь драматических  событий, и как наслоение переживаний  и самоощущений.

     «Какую  власть имеет человек, / Который даже нежности не просит!»).

       Она - мучительно страдает, ей горько, больно, он - иронизирует, рисуется, наслаждается своей властью

     «О, я знаю: его отрада - / Напряженно и страстно знать, / Что ему  ничего не надо, / Что  мне не в чем  ему отказать»). Она ему: «Ты знаешь, я томлюсь в неволе, / О смерти Господа моля», он - ей: «...иди в монастырь / Или замуж за дурака...».

     Она вместе с тем уверена в проникающей  силе чувства, в неотвратимости его воздействия «Я была твоей бессонницей, / Я тоской твоей была», «А обидишь словом бешеным - / Станет больно самому»

     он, при всем своем высокомерии, порой  испытывает беспокойство, тревогу («проснувшись, ты застонал»).

     Ее  мучение переливается в мстительное предупреждение «О, как ты часто будешь вспоминать/Внезапную тоску неназванных желаний»

     В перипетиях напряженной драмы любовь окружается сетью противоречивых названий-толкований: свет, песнь, «последняя свобода» - и  грех, бред, недуг, отрава, плен. Чувству сопутствует динамика разнородных состояний: ожидания, томления, изнеможения, окаменения, забвения. И, возвышаясь до неутолимой страсти, оно впитывает в себя другие сильные движения души (их также прежде, в пушкинские времена, именовали страстями) - обиду, ревность, отречение, измену. Содержательное богатство любви-нелюбви делает ее достойной длительного, многосоставного повествования. Не уверен, что так должно быть в лирике, но здесь это есть: количество (написанного) и качество (описываемого) соразмерны.

     Есть, в частности, группа стихотворений, смежных с легендой, притчей и  к любовной сюжетике непричастных («Плотно сомкнуты губы сухие», «Бесшумно ходили по дому», «Я пришла тебя сменить, сестра»). Но в контексте сборников они заряжаются той смутой и болью, какие характерны для героини как любящей женщины. О своем предмете поэт ведет и прямой, и косвенный разговор.