Сопоставительный анализ монгольской и русской народной сказки

     Сивка-бурка  – «Дети! Как я умру, вы каждый поочерёдно ходите на могилку ко мне спать по три ночи». Иван-дурак собрался, пришёл на могилу, лежит; в полночь вдруг могила расступилась, старик выходит и спрашивает: «Кто тут? Есть ли тут старший сын, и скажи, что делается на Руси?» — «Нет, батюшка! Я, Иван-дурак, и на Руси всё спокойно».

     Сыновья Кулмад Мэргэна – «Верный сын мой! Сегодня кончится моя трудная жизнь. Три сына у меня, может, кто из них выполнит мою последнюю волю? Отвезите мои останки подальше в степь. Три дня возле них проведите. После трех ночей каждый из вас богатым станет!..» В отличие от Сивки-бурки в монгольской сказке покойный отец является в образе чудесного коня, говорящего человеческим голосом: «Царэн, старший Кулмад Мэргэна, здесь ли ты?» - «Нет здесь старшего сына Кулмад Мэргэна! За него здесь младший сын Кулмад Мэргэна! Не зохотел Царэн останки отца сторожить, велел войлок с балагана снять, ему отнести».

       Древние монголы не хоронили покойников. Они привязывали мешок с телом к хвосту коня и пускали его вскачь в бескрайнюю степь. Где мешок «потеряется», там и найдет свое последнее «пристанище» сын великой степи. Как отмечает Н.Л. Жуковская, в мир иной, потусторонний «...покойного везли верхом на лошади хойлго или на двух длинных палках, соединенных миткалем - нагшуурга, санях, телеге. Конь хойлго, как считали, должен быть у каждого, потому что хойлго - это «эхэ эсэгын хуби» - «доля, предназначение, завещание родителей», т.е. ...- этот конь уже заранее предназначен человеку, чтобы на нем можно было вернуться к предкам» (18, с.77).

     В ульгэре о сыновьях Хулмад Мэргэна встречаются нетипичные элементы сюжета для монгольской сказки: «Пошел Янгут к соседям, выпросил арбу с быками, отвез останки отца подальше в степь», «сам (Янгут) на ночь к телу отца пошел», «тело отца положил в яму, белой кошмой покрыл и большой бугор земли и камней сверху насыпал», которые свидетельствуют о поздних сюжетах монгольской сказки, о заимствовании русских сюжетных деталей. Вообще монголы не тревожили умершего, эта традиция сохраняется и по сей день. Поминальную службу вели ламы. Однако просьба отца отвезти его тело в степь, подальше от мирских забот говорит, предполагаем, о национальных особенностях «захоронения» у монголов.

       Итак, во всех случаях поминальный обряд исполняет младший сын, он же получает от благодарного покойника обещанное наследство – чудесного коня. В волшебно-фантастических сказках русского и монгольского народа роль волшебного коня огромна.

     Многочисленные  материалы доказывают существование  в прошлом тотемического культа коня. Конь, кобыла, лошадь – в народной традиции одно из наиболее мифологизированных животных, воплощение связи с миром сверхъестественного, «тем светом», атрибут мифологических персонажей. Связан одновременно с культом плодородия (солнца и т.п.), смертью и погребальным культом. Отсюда роль коня (и соответствующих обрядовых персонажей при ряжении и т.п.) в календарных и семейных обрядах (прежде всего в свадьбе), гаданиях и др. По археологическим данным, конь нередко был главным жертвенным животным на похоронах, проводником на «тот свет» (ср. сказочные мотивы коня – чудесного помощника героя, помогающего проникнуть в тридевятое царство, на вершину стеклянной горы и т.п.).

     Сивка-бурка  – «Свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом: «Сивко-бурко, вещий воронко!» Сивко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в одно ушко залез – напился-наелся, в другое вылез – оделся, молодец такой стал, что и братьям не узнать!»

     Конь  Кулмад Мэргэна – «В самую полночь опять все цветы в степи ярко-ярко сиять стали. Переливаются разными огоньками, запах испускают небывало душистый. Потом золотые колокольчики звенеть стали и топот лошадиный послышался. И вдруг, будто с неба упал, подскакал к Янгуту невиданной красоты угольно-черный конь. Остановился на том месте, где долгогривый и белогривый кони стояли, копытами бьет, землю глубже роет. На коне седло, у седла вьюк приторочен с богатой парчовой одеждой. И заговорил конь человеческим голосом».

     Приведем  яркий пример сказочного эпизода из «СКМ», который указывает на национально-обусловленную особенность монгольской сказки: «Взглянул на то место, где тело отца зарыл, - перед ним всё было ровно, высокая трава росла, цветы разные цвели; как будто никогда тут и ямы не было, ни бугра не было. А там, где Янгут под камни вещи прятал, - там, где первый камень лежал, - загон для овец с отарой стоял; там, где второй камень лежал, - загон для коров со стадом стоял; там, где третий камень лежал, - из белого войлока богатая юрта стояла. А в юрте на стене все три узды и возле них все три одежды развешаны были». Снова мы наблюдаем культ домашних животных – «пяти драгоценностей», свойственный только для ульгэра. Для монгола-кочевника вся жизнь связана именно со скотоводством. В былую пору и в наше время благосостояние и обеспеченность у монголов измерялось и измеряется многотысячными табунами лошадей, тучными стадами коров и верблюдов, многочисленными отарами овец и коз.

     Нужно отметить, что в сказках имеет  место международный мотив троекратного повторения.

       Мотив младшего брата, как правило, включает также соперничество и борьбу братьев, изображение несправедливого отношения старших к младшему и вознаграждение невинно обиженного, обездоленного младшего брата фантастическими силами сказки.

     «В таком виде мотив младшего характерен для сказочного фольклора народов, прошедших стадию классической патриархальной общины. В период разложения патриархальной семейной общины, с возникновения классового антагонизма этот мотив становится законом сказки. Младший сын в сказке стал идеализироваться не тогда, когда начал пользоваться какими-то преимуществами, а когда исторически оказался обездоленным» (31).

     Понятия «старший» и «младший» постепенно приобрели, помимо возрастного, социальный смысл. После смерти отца руководителем семейного хозяйства становится обычно по принципу старшинства брат покойного или старший сын. Это явление Мелетинский Е.М. называет «патриархальным майоратом», который давал известные преимущества старшему перед младшими членами семьи. Но экономически обездоленным младший брат стал в период распада большой семьи и выделения малых семей. Инициаторами раздела и выдела из большой семьи обычно выступали старшие братья. Они завладевали общинной семейной собственностью, которая после раздела становилась частной. В этих условиях появлялся зачастую и «правовой майорат, санкционирующий неравный раздел наследства в пользу старшего брата» (31).

     Народное  общественное мнение, выразившееся в  сказке, защищает равенство и общинную семейную собственность. Старших братьев, захвативших семейную собственность, сказка изображает как эгоистов, изменивших роду и патриархальным заветам, а младшего, оставшегося верным общинной морали, патриархальной традиции, близкого родителям, поддерживавшего семейную религию (культ предков), – как носителя патриархального единства большой семьи. Поэтому младший брат становился объектом идеализации в сказке, положительным героем, а его старшие братья – отрицательными.

       «Братовей тут ровно ножом по сердцу-то резнуло, думают: «Чего это царевна! Не с ума ли сошла? Дурака ведёт в сужены». Разговоры тут коротки: весёлым пирком да за свадебку. Наш Иван тут стал не Иван-дурак, а Иван царский зять; оправился, очистился, молодец молодцом стал, не стали люди узнавать! Тогда-то братья узнали, что значило ходить спать на могилу к отцу» (СБ).

     «Только два коня все еще  скачут, скачут и  скачут, меньше, меньше и меньше делаются, а потом и пропали за краем степи. На тех конях Царэн и Шираб скакали. Так и ускакали они. А куда ускакали, никому не известно. Только с тех пор ни Царэна, ни Шираба никто никогда не видел» (СКМ).

       Таким образом, сопоставление русской сказочной прозы с монгольской показало, что именно сравнительно-сопоставительное исследование национальных вариантов того или иного интернационального сказочного сюжета позволяет наиболее ярко и живо представить оригинальность и неповторимость каждой из них и то специфическое национальное содержание быта, социальных отношений и народной идеологии, которое наполняет и трансформирует в определенном направлении традиционную международную сюжетную схему и делает сказку культурным достоянием именно этого народа.

2.3. Некоторые аспекты изучения русской народной сказки в контексте диалога культур в средней школе 

     В учебном процессе средних школ при  изучении различных дисциплин гуманитарного цикла (литература, МХК, история культуры) имплицитно присутствует проблема диалога культур. Данный аспект преподавания предполагает наличие культурологической концепции, основанной на интегративных представлениях о культурной преемственности, социальных детерминантах и личностных константах, что и позволяет раскрыть заявленную проблему диалогизации разных культурных эпох.

     Ученые  отводят литературе в этом процессе одно из ведущих мест потому, что «любая национальная литература вбирает в себя факты отечественной и мировой материальной и духовной культуры, культурные реалии современности и прошлого, специфические национальные обряды и обычаи, религиозные представления народа» (27, с.3).

     Изучение  русской народной сказки в контексте диалога культур отвечает положениям новой концепции литературного образования, требующей от учащихся глубоких знаний, широты ассоциативных связей, умения сравнивать и сопоставлять.

     Являясь одной из форм фольклора, русская  народная сказка несет в себе высокие  моральные принципы, нравственные ценности, эстетические идеалы народа. Изучение сказок и фольклора в контексте диалога культур отвечает положениям новой концепции литературного образования, требующей от учащихся глубоких знаний, широты ассоциативных связей, умения сравнивать и сопоставлять.

     Сказка  как особая, образная модель мира близка и понятна детям младшего и среднего школьного возраста. Она помогает ребенку справляться с избытком информации при недостатке знаний, по-своему понять окружающий мир, благотворно влияя на интеллектуальное, эмоционально-психологическое развитие детей, сказки способствуют воспитанию патриота своей страны, помогают формированию таких качеств, как стойкость, правдивость, оптимизм, доброта, человечность, трудолюбие.

     Концепцию диалоговости культур четко обозначена в широко известной теории гуманитарного мышления М.М. Бахтина. По его утверждению, происходит «переключение в другую культуру без отчуждения от родной» (6, с.355). При такой диалектической встрече двух культур они не сливаются и не смешиваются, каждая сохраняет своё единство и открытую целостность, взаимно обогащая друг друга. Такое осмысление взаимодействия разных культур и их изучение на уроках литературы позволяет расширить социальный, нравственный, эстетический, интеллектуальный кругозор учащихся и воспитать подлинно культурного читателя, способного к синтезу духовного опыта предшествующих поколений.

     Проблему  диалогичности в плане её философского осмысления рассматривал В.Н. Топоров, замечая, что в обстановке нравственно-духовного кризиса человек обращается к непреходящим ценностям культуры, её принципиальной человечности и «неединственности», ибо культура живет и своим, и чужим и в союзе и столкновении того и другого возрастает на общую пользу. Культура любого народа всегда аппелирует к сопоставлению, сравнению, она не только то место, где рождаются смыслы, но и то пространство, где они «обмениваются» и стремятся быть переведенными с одного языка культуры на другой.

     «Этнокультурный подход в изучении фольклора представляет собой реальную возможность ощутить  мир национальной культуры, сравнить точки зрения различных художественных систем как одно и то же явление: эстетическое, этическое, нравственное. Наиболее полно выявляются нравственные устои национальных мировоззрений, точки их совпадения и различия при сравнительном анализе сказок» (48, с. 93).