Античная наука

Физики также испытали большое влияние как греческих, так и восточных мифов о  происхождении мира, но в отличие  от «теологов» для них был характерен решительный отказ от мифологических образов и переход к чисто  рациональным мотивировкам. Однако, преодолев  внешний антропоморфизм и зооморфизм космогонических мифов, первые греческие  ученые использовали ряд мотивов, встречавшихся  в этих мифах. Эти мотивы то здесь, то там проявляются в космогонических (и космологических) концепциях мыслителей-досократиков от Фа-неса до Демокрита.

Коротко перечислим эти мотивы, ибо без их учета невозможно понять происхождение ряда идей, характерных  для ранней греческой науки.

1. Почти во всех космогонических  мифах наличествует представление  о первичном, бесформенном состоянии  вселенной, чаще всего (но не  всегда) мыслившемся в форме беспредельной  водной бездны. Идею водной бездны  мы находим в шумеро-вавилонских,  египетских и индийских космогонических  мифах, а также в библейской  космогонии. Для греческой мифологии  эта идея была не столь типичной (у Гесиода первичное состояние  мира олицетворяется в образе  Хаоса), хотя явный намек на  нее мы обнаруживаем в одном  месте «Илиады». Влияние восточных  «водных» космогонии сказалось  на учении Фалеса.

2. Важнейшим моментом  мирообразования в ряде космогонических  мифов является отделение (как  правило -~ насильственное) Неба от  Земли, которые олицетворяют мужское  и женское начала мироздания. Этот мотив представлен в полинезийском  мифе о Рангу и Папа, в дуализме  двух начал — Инь и Ян  — у китайцев, в египетском  мифе о Шу и Тефнут, у греков  же в мифе о Гее и Уране.  В трансформированном и рационализированном  виде мотив отделения Неба  от Земли появляется в учениях  Анаксимандра, Анаксагора, Эмпедокла  и атомистов. 

3. Почти для всех космогонических  мифов характерна идея эволюции  в сторону большей упорядоченности  и лучшего устроения мира. Как  правило, эта идея реализуется  в форме борьбы последовательно  сменяющих друг друга поколений  богов, завершающейся воцарением  светлого бога, разумного и справедливого;  в индоевропейской мифологии  это обычно бог ветра, бури  и грозы — Инд-ра, Перун, Вотан,  Зевс. Этот мотив, тесно связанный  с предыдущим, наличествует во  всех космогонических учениях  досократиков, где представлена  идея начального, неупорядоченного  состояния мира.

4. В мифологических представлениях  некоторых народов предыдущий  мотив дополняется мотивом периодической  гибели и нового рождения вселенной  (миф о «гибели богов» в германо-скандинавских  легендах, идея «большого года»,  встречающаяся в древнеиранских  религиозных текстах). В греческой  мифологии этот мотив в явном  виде не фигурирует, но подспудно  ощущается в намеках на непрочность  царства Зевса и на возможность  его низвержения новым властелином  мира. У досократиков этот мотив  был использован Анаксимандром  и, возможно, Анаксименом, далее  Гераклитом и — в особенно  отчетливой форме — Эмпедоклом.

Из сказанного вытекает, что космогонические концепции  досократиков чрезвычайно многим обязаны  космогоническим мифам предшествующей эпохи — как греческим, так  и восточным. Греческим источником, откуда ранние мыслители черпали  свои космогонические мотивы, была прежде всего «Теогония» Гесиода, что  же касается восточных заимствований, то они иногда могли быть прямыми  и непосредственными (как это, по-видимому, имело место у Фалеса), иногда же носили опосредованный характер, поскольку  в самой греческой мифологии  существовали сюжеты, имевшие восточное  происхождение. Это относится, в  частности, к мифу о титане Кро-носе оскопившем своего отца Урана. Сравнительно не-павн'о в числе прочих археологических  находок была обнаружена клинописная  запись значительно более древней  хетто-хурритской версии этого мифа, в которой в качестве точного  аналога Кроноса выступает бог  Кумарби. Перенесение этого сказания на греческую почву произошло, по-видимому, задолго до Гесиода — может  быть, еще в крито-микенскую эпоху.

Теогония была произведением  эпической поэзии. Но если не ограничиваться космогонической проблематикой, а  посмотреть на значение этой поэзии в  более широком плане, то надо признать, что не только Теогония, но греческий эпос в целом сыграл огромную роль в становлении рационального, а следовательно, и научного мышления древних греков. Дело не только в том, что эпическая поэзия — нам она известна лишь по произведениям, дошедшим до нас под именами Гомера и Гесиода,— снабжала греческую науку теми или иными мотивами или сведениями, а прежде всего в том, что она способствовала разрушению религиозно-мифологического мировосприятия, с одной стороны, подвергая традиционные мифы рационалистической обработке, а с другой — эстетизируя их. И в том и в другом случае исчезало непосредственное отношение к мифу, как к живой реальности.

Момент рационализации особенно отчетливо ощущается у Гесиода. Уже в образе Хаоса (который, по-видимому, не принадлежал к числу фигур  традиционной мифологии, а был созданием  творческой фантазии самого Гесиода) религиозно-мифологический элемент оказывается доведенным до минимума. Хаос — зияющая бездна, примитивный прообраз будущей идеи пространства — фактически лишен  следов какой-либо персонификации. После  Хаоса, но не из него, возникают три  божества, вернее — три космических  сущности. Во-первых, «широкогрудая  Гея», Земля, вечно незыблемое основание  всего сущего. Во-вторых, Эрос, Любовь, сладостная причина всех зачатий  и рождений. В-третьих, мрачный Тартар, в общей структуре мироздания представляющий собой естественную антитезу звездному Небу (Урану), порождаемому -землей (Геей) без участия какого-либо мужского партнера. Подобным же бесполым способом Земля порождает горы и  пустынное, шумящее волнами море — Понт. Естественный процесс космообразования завуалирован лишь очень слабой персонификацией  космических понятий. В этой части  поэмы нет пересказа традиционных мифов, здесь работает собственная  мысль Гесиода, в силу чего он оказывается  прямым предшественником ранних греческих  физиков.

В другой поэме Гесиода, в  «Трудах и днях», рационализация мифологического материала выражается в сведении его до уровня притчи, имеющей морально-дидактическую  окраску. В греческой мифологии  известен образ Эриды — богини раздора (напомним читателю, что Эрида, которая не была приглашена на пир  богов, явилась туда сама и бросила  яблоко, послужившее причиной спора  между тремя богинями, приведшего в конечном счете к Троянской  войне). Гесиод в целях морального наставления говорит о двух Эридах — хорошей и дурной. Затем излагаются два мифа, имеющие явно нравоучительную  окраску: миф о Прометее, Эпиметее и Пандоре и миф о пяти поколениях, известный не только в Греции, но и на Востоке. А затем следует  уже не миф, а типичная басня о  ястребе и соловье. Процесс эволюции от мифа к нравоучительной басне  представлен в этой поэме Гесиода  очень отчетливо.

Иную картину мы находим  у Гомера. Будучи в отличие от Гесиода прежде всего великим  художником, Гомер эстетизирует мифологические сюжеты, подвергая их безупречной  художественной обработке, в силу которой  его поэмы сохранили до нашего времени значение «недосягаемых  образцов». Боги у Гомера обрисованы так же ярко и индивидуально, как  и смертные герои. Они, правда, могучи, прекрасны и бессмертны, могут  становиться невидимыми или принимать  по своему желанию любой облик, но в остальном обнаруживают чисто  человеческие качества. Как и людям, им присущи чувства радости, злобы, зависти, плотского вожделения, они  способны буйно веселиться и испытывать физические страдания. Сам поэт относится  к описываемым им богам с явной  иронией. Нет ничего удивительного, что позднейшие критики Гомера —  от Ксенофана до Платона — ставили  ему в вину профанацию божественных сюжетов и подрыв религиозных  чувств. Если в «Трудах и днях»  Гесиода миф становится нравоучительной  притчей, то в поэмах Гомера он превращается в занимательный литературный сюжет.

Наряду со всем этим греческий  эпос содержал и позитивную картину  мира, которую можно рассматривать  прообраз последующих моделей космоса. В схематичном изложении эта  картина сводится к следующему.

Поверхность Земли подобна  плоскому диску, омываемому водами громадной, кругообразной реки — Океана. Сверху мир ограничен твердой небесной полусферой, пространство под которой  делится на две области: верхняя  — местопребывание богов —  заполнена светлым, сияющим эфиром, в нижней возникают облака, ветры  и другие атмосферные явления. Воздуха  в позднейшем понимании греческий  эпос еще не знал: словом аёг в  то время обозначался не атмосферный  воздух, но туман, мгла, дымка. Подземный  мир также делился на два этажа: верхний — Аид, царство мертвых  — находится недалеко под поверхностью Земли; нижний — Тартар — отстоит  от этой поверхности на таком же расстоянии, на какое — в другую сторону — от нее удалено небо. В «Теогонии» Гесиода содержится подробное описание Тартара: это  пустая, темная бездна, в которой  носятся вихри; вход в него подобен  узкому горлышку («шее»), над которым  расходятся «корни» или «истоки» земли, неба и моря.

Подобная «вертикальная» структура вселенной характерна для мифологических представлений  практически всех народов мира и  самым непосредственным образом  связана с универсальной мифологемой  «мирового дерева».

Грек эпохи Гомера и  Гесиода (эта эпоха соответствовала, грубо говоря, IX—VII вв. до н. э.) обладал  некоторым запасом сведений астрономического и метеорологического характера. Эти  сведения не были результатом специальных  научных изысканий, а входили  в сокровищницу многовекового народного  опыта.

Так, можно предполагать, что уже тогда существовали наименования для целого ряда созвездий и наиболее ярких звезд; из них в поэмах Гомера и Гесиода упоминаются Медведица, Орион, Волопас, Сириус и некоторые  Другие. По времени восхода и захода Плеяд греки (как, впрочем, и другие народы мира) определяли сроки проведения сельскохозяйственных работ. Из планет различались только Утренняя звезда (Эосфор, т. е. «несущая зарю») и Вечерняя звезда (Геспер), причем тогда еще  не было известно, что они являются различными положениями одной и  той же планеты (Венеры). Согласно Гомеру, все небесные светила, за исключением  Медведицы, «купаются» в Океане, т. е. заходят за горизонт; речь идет, очевидно, лишь о светилах, имеющих наименования. Каким образом при восходе  они оказываются с другой стороны  земного диска, остается неясным, О  том, что они проходят под Землей, тогда еще не было и речи: ведь в подземном мире царит вечный мрак и никакие светила там  оказаться не могут.

Восточное и западное направления  определяются в «Одиссее» по восходу  и заходу Солнца; нет никаких указаний на то, каким образом определялись (и определялись ли вообще) север  и юг. Впрочем, в той же поэме  упоминаются четыре ветра — Эвр, Нот, Зефир и Борей, которые, очевидно, соответствовали четырем сторонам света.

Географические сведения, сообщаемые в «Илиаде», ограничиваются Балканским полуостровом, Эгейским морем (включая малоазийское побережье) и  островом Крит. В «Одиссее» упоминается  Египет, который в нескольких местах • поэмы отождествляется с  Нилом. Что касается большинства  мест, где побывал Одиссей во время  своих странствий, то их идентификация  с реальными географическими  объектами представляет большие  трудности. Географические познания Гесиода  были, очевидно, более обширными: так, он знает огнедышащую гору Этну, которая у Гомера нигде не упоминается, а его список рек содержит названия ни разу не встречающиеся в поэмах Гомера (Эридан, Фасис).

Таким был мир в представлении  рядового грека пред- ; научной эпохи. Возможно, впрочем, что отдельные  категории лиц (моряки, торговцы) имели  более богатые и точные сведения о тогдашнем Средиземноморье, однако никаких письменных памятников, в  которых эти сведения были бы зафиксированы, мы не имеем.

Сложным и дискуссионным  вопросом является вопрос о восточных  влияниях на раннюю греческую науку  в целом (а не только на космогонические  идеи философов-досократиков). Первые робкие шаги этой науки относятся, как  мы знаем, лишь к VI в. до н. э. Представляется удивительным, если бы эти шаги были сделаны вполне самостоятельно, без  каких-либо заимствований у египтян, вавилонян, персов и других народов, населявших Малую Азию и восточное  Средиземноморье. Именно в это время, в VII—VI вв. до н. э., торговые отношения  между многими греческими городами и странами Ближнего Востока становятся особенно оживленными. На сирийском  и египетском побережье основываются греческие поселения, промежуточными звеньями, связывавшими Спеческий мир  с древними восточными цивилизациями. В Малой Азии роль таких промежуточных  звеньев играли расположенные там  негреческие государства — Лидия, Киликия, Фригия и другие, возникшие  на развалинах древнего хеттского царства. Многие молодые греки отправлялись служить в индийских, персидских и даже вавилонских войсках: в  то время это не считалось чем-то зазорным или антипатриотичным. Все  эти контакты не могли не привести к заимствованию греками каких-то элементов культуры тех стран, в  которых им довелось находиться. Весь вопрос заключается в характере  и масштабах такого рода заимствований.

Прежде всего это были общекультурные заимствования, не имевшие  прямого отношения к научной  деятельности, но тем не менее оказавшие  косвенное влияние на развитие греческой  науки. Так, например, громадное значение для судеб греческой культуры в целом имело алфавитное письмо, впервые появившееся в Сирии  и в несколько видоизмененном виде заимствованное греками, по-видимому, у финикийцев. Это заимствование  следует отнести примерно к X—IX вв. до н. э., поскольку наиболее ранние археологические находки, содержащие греческие надписи, датируются началом VIII в. до н. э. От хеттов или других, граничивших  с хеттами, малоазийских народов  греки научились изготовлению железа, упоминаемого уже в «Илиаде» Гомера. Первоначально железо считалось  редким и дорогим металлом, но постепенно оно вошло в быт и из него стали изготавливать не только оружие, но также орудия ремесленного производства — такие, как ножницы, пилы, клещи, молотки.

В Египте греки могли воспринять некоторые достижения египетской математики, имевшей, как указывалось выше, чисто  прикладной характер. Сюда принадлежат: простейшие геометрические соотношения, приближенное определение площадей, объемов, расстояний до удаленных предметов, методы счета, включая операции с  простейшими Дробями. Следует отметить, что все связанное с искусством счета у греков именовалось «логистикой»: это была своеобразная разновидность  ремесла, считавшаяся Делом купцов, сборщиков налогов, менял и т. д. и не имевшая прямой связи с  теоретической математикой, которая  стала развиваться самостоятельно и независимо от практических потребностей. О методах греческой логисту, ки у нас фактически нет никакой  информации, посколы;) мы не располагаем  текстами, подобными текстам египетских папирусов или клинописных табличек, где излагаются соответствующие  приемы. Представляется, однако, весьма вероятным, что источником греческой  логистищ были египетские методы счета, с которыми греки были несомненно хороню знакомы.