Класифікація готелів

Вольтер Франсуа  Мари.Простодушный

Глава первая.

О ТОМ, КАК  ПРИОР ХРАМА ГОРНОЙ БОГОМАТЕРИ И  ЕГО СЕСТРА ПОВСТРЕЧАЛИ ГУРОНА

Однажды святой Дунстан, ирландец по национальности и святой по роду занятий, отплыл из Ирландии на пригорке к французским берегам и добрался таким способом до бухты Сен-Мало. Сойдя на берег, он благословил пригорок, который, отвесив ему несколько низких поклонов, воротился в Ирландию тою же дорогою, какою прибыл.

Дунстан основал в этих местах небольшой приорат и нарек его Горным, каковое название он носит и поныне, что известно всякому. В тысяча шестьсот восемьдесят девятом году месяца июля числа 15-го, под вечер, аббат де Керкабон, приор храма Горной богоматери, решив подышать свежим воздухом, прогуливался с сестрой своей по берегу моря. Приор, уже довольно пожилой, был очень хороший священник, столь же любимый сейчас соседями, как в былые времена - соседками. Особенное уважение снискал он тем, что из всех окрестных настоятелей был единственным, кого после ужина с собратьями не приходилось тащить в постель на руках. Он довольно основательно знал богословие, а когда уставал от чтения блаженного Августина, то тешил себя книгою Рабле: поэтому все и отзывались о нем с похвалой.

Его сестра, которая никогда не была замужем, хотя и имела к тому великую  охоту, сохранила до сорокапятилетнего  возраста некоторую свежесть: нрав у нее был добрый и чувствительный; она любила удовольствия и была набожна.

Приор говорил ей, глядя на море:

- Увы! Отсюда  в тысяча шестьсот шестьдесят  шестом году на фрегате "Ласточка" отбыл на службу в Канаду  наш бедный брат со своей  супругой, а нашей дорогой невесткой,  госпожой де Керкабон, Не будь он убит, у нас была бы надежда свидеться с ним.

- Полагаете  ли вы, - сказала м-ль де Керкабоп, - что нашу невестку и впрямь съели ирокезы, как нам о том сообщили? Надо полагать, если бы ее не съели, она вернулась бы на родину. Я буду оплакивать ее всю жизнь - ведь она была такая очаровательная женщина; а наш брат, при его уме, добился бы немалых успехов в жизни.

Пока они  предавались этим трогательным воспоминаниям, в устье Ранса вошло на волнах прилива маленькое суденышко: это англичане привезли на продажу кое-какие отечественные товары. Они соскочили на берег, не поглядев ни на господина приора, ни на его сестру, которую весьма обидело подобное невнимание к ее особо.

Иначе поступил некий очень статный молодой  человек, который одним прыжком  перемахнул через головы своих товарищей  и очутился перед м-ль де Керкабон.

Еще не обученный  раскланиваться, он кивнул ей головой. Лицо его и наряд привлекли  к себе взоры брата и сестры. Голова юноши была не покрыта, ноги обнажены и обуты лишь в легкие сандалии, длинные волосы заплетены  в косы, тонкий и гибкий стан охвачен  коротким камзолом. Лицо его выражало воинственность и вместе с тем  кротость. В одной руке он держал бутылку с барбадосской водкой, в  другой-нечто вроде кошеля, в котором были стаканчик и отличные морские сухари. Чужеземец довольно изрядно изъяснялся пофранцузски. Он попотчевал брата и сестру барбадосской водкой, отведал ее и сам, потом угостил их еще раз, - и все это с такой простотой и естественностью, что они были очарованы и предложили ему свои услуги, сперва осведомившись, кто он и куда держит путь. Молодой человек ответил, что он этого не знает, что он любопытен, что ему захотелось посмотреть, каковы берега Франции, что он прибыл сюда, а затем вернется восвояси.

Прислушавшись к его произношению, господин приор  понял, что юноша - не англичанин, и  позволил себе спросить, из каких он стран.

- Я гурон, - ответил тот.

Мадемуазель де Керкабон, удивленная и восхищенная встречей с гуроном, который притом обошелся с ней учтиво, пригласила его отужинать с ними: молодой человек не заставил себя упрашивать, и они отправились втроем в приорат Горной богоматери.

Низенькая и кругленькая барышня глядела  на него во все глаза и время от времени говорила приору:

- Какой лилейно-розовый  цвет лица у этого юноши!  До чего нежна у него кожа, хотя он и гурон!

- Вы правы,  сестрица, - отвечал приор, Она  без передышки задавала сотни  вопросов, и путешественник отвечал на них весьма толково.

Слух о  том, что в приорате находится  гурон, распространился с необычайной быстротой, и к ужину там собралось все высшее общество округи. Аббат де СентИв пришел со своей сестрой, молодой особой из Нижней Бретани, весьма красивой и благовоспитанной. Судья, сборщик податей и их жены также не замедлили явиться. Чужеземца усадили между м-ль де Керкабон и м-ль де Сент-Ив. Все изумленно глядели на него, все одновременно и рассказывали ему что-то, и расспрашивали его, - гурона это ничуть не смущало. Казалось, он руководился правилом милорда Болингброка: "Nihil admirari" [Ничему не удивляться (лат )]. Но напоследок, выведенный из терпения этим шумом, он сказал тоном довольно спокойным:

- Господа,  у меня на родине принято  говорить по очереди; как же  мне отвечать вам, когда вы  не даете возможности услышать  ваши вопросы? Вразумляющее слово  всегда заставляет людей углубиться  на несколько мгновений в самих  себя: воцарилось полное молчание. Господин судья, который всегда, в чьем бы доме ни находился,  завладевал вниманием чужеземцев  и слыл первым на всю округу  мастером по части расспросов, проговорил, широко разевая рот:

- Как вас  зовут, сударь?

- Меня всегда  звали Простодушный, - ответил гурон. - Это имя утвердилось за мной и в Англии, потому что я всегда чистосердечно говорю то, что думаю, подобно тому как и делаю все, что хочу.

- Каким же  образом, сударь, родившись гуроном, попали вы в Англию?

- Меня привезли  туда; я был взят в плен англичанами  в бою, хотя и не худо оборонялся; англичане, которым по душе  храбрость, потому что они сами  храбры и не менее честны, чем  мы, предложили мне либо вернуть  меня родителям, либо отвезти  в Англию. Я принял это последнее  предложение, ибо по природе  своей до страсти люблю путешествовать.

- Однако  же, сударь, - промолвил судья внушительным  тоном, - как могли вы покинуть  отца и мать?

- Дело в  том, что я не помню ни  отца, ни матери, - ответил чужеземец.  Все общество умилилось, и все повторили!

- Ни отца, ни матери!

- Мы ему  заменим родителей, - сказала хозяйка  дома своему брату, приору. - До чего мил этот гурон!

Простодушный поблагодарил ее с благородной и горделивой сердечностью, но дал понять, что ни в чем не нуждается.

- Я замечаю,  господин Простодушный, - сказал  достопочтенный судья, - что по-французски  вы говорите лучше, чем подобает гурону.

- Один француз, - ответил тот, - которого в годы  моей ранней юности мы захватили  в Гуронии и к которому я проникся большой приязнью, обучил меня своему языку: я усваиваю очень быстро то, что хочу усвоить. Приехав в Плимут, я встретил там одного из ваших французских изгнанников, которых вы, не знаю почему, называете "гугенотами"; он несколько усовершенствовал мои познания в вашем языке. Как только я научился объясняться вразумительно, я направился в вашу страну, потому что французы мне нравятся, когда не задают слишком много вопросов. Невзирая на это тонкое предостережение, аббат де Сент-Ив спросил его, какой из трех языков сзн предпочитает: гуронский, английский или французский.

- Разумеется, гуронский, - ответил Простодушный.

- Возможно  ли! - воскликнула м-ль де Керкабон. - А мне всегда казалось, что нет языка прекраснее, чем французский, если не считать нижнебретонского.

Тут все  наперебой стали спрашивать Простодушного, как сказать по-гуронски "табак", и он ответил:

"тайя"; как сказать "есть", и он ответил: "эссентен". М-ль де Керкабон захотела во что бы то ни стало узнать, как сказать "ухаживать за женщинами". Он ответил: "тровандер" [Все эти слова в самом деле гуронские] и добавил, по-видимому не без основания, что эти слова вполне равноценны соответствующим французским и английским. Гости нашли, что "тровандер" звучит очень приятно.

Господин  приор, в библиотеке которого имелась  гуронская грамматика, подаренная ему  преподобным отцом Сагаром Теода, францисканцем и славным миссионером, вышел из-за стола, чтобы навести по ней справку. Вернулся он, задыхаясь от восторга и радости, ибо убедился, что Простодушный воистину гурон. Поговорили чуть-чуть о многочисленности наречий и пришли к заключению, что, если бы не происшествие с Вавилонской башней, все народы говорили бы по-французски.

Неистощимый по части вопросов судья, который  до сих пор относился к новому лицу с недоверием, теперь проникся к нему глубоким почтением; он беседовал  с ним гораздо вежливее, чем  прежде, чего Простодушный не приметил.

Мадемуазель де Сент-Ив полюбопытствовала насчет того, как ухаживают кавалеры в стране гуронов.

- Совершают  подвиги, - ответил он, - чтобы понравиться  особам, похожим на вас.

Гости удивились  его словам и дружно зааплодировали. М-ль де Сент-Ив покраснела и весьма обрадовалась. М-ль де Керкабон покраснела тоже, но обрадовалась не очень; ее задело за живое, что любезные слова были обращены не к ней, но она была столь благодушна, что расположение ее к гурону ничуть от этого не пострадало. Она чрезвычайно приветливо спросила его, сколько возлюбленных было у него в Гуронии.

- Одна-единственная, - ответил Простодушный - То была  м-ль Абакаба, подруга дорогой моей кормилицы. Абакаба превосходила тростник стройностью, горностая - белизной, ягненка - кротостью, орла - гордостью и оленя - легкостью. Однажды она гналась за зайцем по соседству с нами, примерно в пятидесяти лье от нашего жилья. Некий неблаговоспитанный алгонкинец, живший в ста лье оттуда, перехватил у нее добычу; я узнал об этом, помчался туда, свалил алгонкинца ударом палицы и, связав по рукам и ногам, поверг его к стопам моей возлюбленной. Родители Абакабы изъявили желание съесть его, но я никогда не питал склонности к подобным пиршествам; я вернул ему свободу и обрел в его лице друга. Абакаба была так тронута моим поступком, что предпочла меня всем прочим своим любовникам. Она любила бы меня и доселе, если бы ее не съел медведь. Я покарал медведя и долго потом носил его шкуру, но это меня не утешило.

Мадемуазель де Сент-Ив почувствовала тайную радость, узнав из этого рассказа, что у Простодушного была всего одна возлюбленная и что Абакабы нет более на свете, но не стала разбираться в причинах своей радости. Все не сводили глаз с Простодушного и очень хвалили его за то, что он не позволил своим товарищам съесть алгонкинца.

Неумолимый  судья, будучи не в силах подавить исступленную страсть к расспросам, довел свое любопытство до того, что осведомился, какую веру исповедует г-н гурон, - избрал ли он англиканскую, галликанскую или гугенотскую веру?

- У меня  своя вера, - ответил тот, - как у вас своя.

- Увы! - воскликнула  м-ль де Керкабон, - я вижу, этим злополучным англичанам даже не пришло в голову окрестить его.

- Ах, боже  мой! - проговорила м-ль де СентИв. - Как же это так? Разве гуроны не католики?

Неужели преподобные  отцы иезуиты не обратили их всех в  христианство? Простодушный уверил ее, что у него на родине никого нельзя обратить, что настоящий гурон ни за что не изменит убеждений и что на их наречии даже нет слова, означающего "непостоянство". Эти его слова чрезвычайно понравились м-ль де Сент-Ив.

- Мы его  окрестим, окрестим! - говорила м-ль де Керкабон г-ну приору. - Эта честь выпадет вам, дорогой брат; мне ужасно хочется стать его крестной матерью; господин аббат де Сент-Ив, конечно, не откажется стать его восприемником. Какая будет блистательная церемония! Толки о ней пойдут по всей Нижней Бретани, и нас это безмерно прославит. Все общество вторило хозяйке дома, все гости кричали:

- Мы его  окрестим!

Простодушный  ответил, что в Англии каждый имеет  право жить так, как ему заблагорассудится. Он заявил, что это предложение  ему вовсе не по душе и что гуронское  вероисповедание по меньшей мере равноценно нижнебретонскому; в заключение он сказал, что завтра же уезжает. Допив его бутылку барбадосской водки, все разошлись на покой.

Когда Простодушного  проводили в приготовленную для  него комнату, м-ль де Керкабон и ее приятельница Сент-Ив не могли удержаться от того, чтобы не поглядеть в широкую замочную скважину, как почивает гурон. Они узрели, что он постелил одеяло прямо на полу и расположился на нем самым живописным образом.

Глава вторая.

ГУРОН, ПРОЗВАННЫЙ ПРОСТОДУШНЫМ, УЗНАН СВОЕЙ РОДНЕЙ

Простодушный проснулся, по своему обыкновению, вместе с солнцем, под пенье петуха, которого в Англии и в Гуронии именуют "трубой рассвета". Он не уподобляется праздным вельможам, которые валяются в постели, пока солнце не пройдет половину своего пути, которые не могут ни спать, ни встать, которые теряют столько драгоценных часов в этом промежуточном состоянии между жизнью и смертью да еще жалуются, что жизнь слишком коротка.