Класифікація готелів

Она не забыла про письмо, отправленное в свое время лейб-гвардейцем в Нижнюю Бретань  и вызвавшее там толки, и решила, что сама разведает дело в Версале, бросится к ногам министра, если верны слухи, что ее возлюбленный в тюрьме, и добьется его оправдания. Какое-то тайное чувство подсказывало ей, что при дворе красивой девушке  не откажут ни в чем; но она не знала, во что ей это обойдется.

Приняв решение, она утешилась; она спокойна, не отталкивает  больше болвана-жениха, приветливо встречает  отвратительного свекра, ласкается  к брату, наполняет дом весельем; потом, в тот самый день, когда  должна была состояться брачная церемония, уезжает тайком в четыре часа утра, захватив с собой мелкие свадебные  подарки и все, что удалось  собрать. Все было так хорошо рассчитано, что, когда около полудня зашли  к ней в комнату, она была уже  за десять лье от дома. Велико было общее  изумление и замешательство. Пытливый судья задал за этот день не меньше вопросов, чем обычно задавал за целую неделю, нареченный же супруг превратился еще в большего дурака, чем был раньше. Аббат де Сент-Ив решил в сердцах пуститься в погоню за сестрой. Судья с сыном взялись его сопровождать. Таким образом почти целый округ Нижней Бретани оказался волею судьбы в Париже.

Прекрасная Сент-Ив понимала, что за ней погонятся. Она ехала верхом и хитро выспрашивала обгонявших ее королевских гонцов, не видели ли они на Парижской дороге толстого аббата, огромного судью и молодого олуха. Узнав на третий день, что они уже нагоняют ее, она свернула на другую дорогу и была столь ловка и удачлива, что добралась до Версаля, в то время как ее тщетно разыскивали в Париже. Но как вести себя в Версале? Как ей, молодой, красивой, лишенной советчика, лишенной поддержки, ни с кем не знакомой, беззащитной перед опасностями, решиться на поиски лейб-гвардейца? Она надумала обратиться к одному иезуиту низшего ранга: там водились иезуиты всякого рода, пригодные для людей любых сословий. Подобно тому как бог, говорили они, даровал разным породам животных различную пищу, так даровал он и королю особого духовника, которого все искатели духовных должностей величали "главой галликанской церкви"; далее следовали духовники принцесс; у министров не было духовных отцов: не так они были просты, чтобы обзаводиться ими. Были иезуиты, приставленные к придворным служителям, и особые иезуиты при горничных, через которых выведывались тайны их хозяек; эта должность считалась очень важной.

Прекрасная  Сент-Ив обратилась к одному из этих последних; имя его было Тут-и-там. Она исповедалась у него, открыла ему свои похождения, свое звание, свои страхи и заклинала его поселить ее у какой-нибудь набожной особы, которая оградила бы ее от всех соблазнов. Отец Тут-и-там направил ее к жене одного из придворных виночерпиев, своей вернейшей духовной дочери.

Оказавшись  у нее в доме, м-ль де Сент-Ив поспешила завоевать доверие и дружбу этой женщины, навела у нее справки о бретонском лейб-гвардейце и пригласила его к себе. Узнав от него, что ее возлюбленный был увезен после разговора со старшим письмоводителем, она бежит к этому чиновнику. При виде красивой женщины тот смягчается, ибо нельзя же спорить с тем, что бог только на то и создал женщин, чтобы укрощать мужчин. Письмоводитель, разнежась, признался ей во всем:

- Ваш возлюбленный  уже около года в Бастилии  и, не будь вас, просидел бы там, быть может, всю жизнь.

Нежная Сент-Ив упала в обморок. Когда она пришла в себя, письмоводитель сказал ей:

- Я неправомочен творить добро; вся моя власть сводится к тому, что время от времени я могу делать зло. Послушайтесь меня, сейчас же идите к родственнику и любимцу монсеньера де Лувуа, господину де Сен-Пуанж, который творит и добро и зло. У нашего министра две души: одна из них - господин де СенПуанж, другая - госпожа де Дюбеллуа, но ее нет сейчас в Версале. Выход у вас один: умилостивить названного мной покровителя. Прекрасная Сент-Ив, в чьей душе толика радости боролась с глубокой скорбью и слабая надежда - с горестными опасениями, преследуемая братом, обожающая возлюбленного, утирая слезы и проливая их вновь, дрожа, слабея и снова набираясь мужества, устремилась к г-ну де Сен-Пуанж.

Глава четырнадцатая. ПРОСТОДУШНЫЙ РАЗВИВАЕТ СВОЙ УМ

Простодушный быстро преуспевал в науках, особенно в науке о человеке. Быстрое развитие его умственных способностей было вызвано отчасти его душевными свойствами, отчасти же-дикарским воспитанием, ибо, ничему не научившись в детстве, он не имел и предрассудков. Его разум, не искривленный заблуждениями, сохранил всю свою природную прямоту. Он видел вещи такими, каковы они есть, меж тем как мы под воздействием представлений, сообщенных нам в детстве, видим их всю жизнь такими, какими они не бывают, - Ваши гонители гнусны, - говорил он своему другу Гордону.

- Мне жаль, что вас преследуют, но жаль  также, что вы - янсенист. Всякая  секта представляется мне скопищем заблудших людей. Скажите, существуют ли секты среди математиков?

- Нет, дорогое  мое дитя, - ответил ему со вздохом  Гордон. - Все люди единодушно  признают истину, когда она доказана, но непомерны их раздоры, когда  речь идет об истинах неразъясненных.

- Скажите  лучше - о неразъясненных заблуждениях. Если бы под грудой доводов,  которые обсуждаются столько веков подряд, таилась некая единая истина, ее, несомненно, открыли бы и хоть на этот счет все на свете пришли бы к согласию. Будь эта истина нужна, как солнце нужно земле, она и сверкала бы, как солнце. Нелепо, оскорбительно для всего рода человеческого и преступно по отношению к Верховному и Бесконечному Существу утверждать, будто есть какая-то истина, существенно важная для человека, которую бог утаил.

Все, что  говорил юный невежда, научаемый  природой, производило глубокое впечатление  на обездоленного старого ученого.

- Неужели  же, - воскликнул он, - я обрек себя  на несчастье ради каких-то  бредней? В существовании своего  горя я куда более уверен, чем  в существовании искупительной благодати. Я трачу дни на рассуждения о свободе бога и рода человеческого, а своей свободы я лишился; ни блаженный Августин, ни святой Проспер не изведут меня из бездны, в которой я обретаюсь.

Простодушный, верный своей натуре, сказал наконец:

- Хотите, чтобы  я высказался прямо и откровенно? Тех, кто подвергается гонениям  из-за пустых, никому не нужных  споров, я нахожу не очень мудрыми,  а их гонителей считаю извергами.  Оба узника вполне сходились  во взглядах на то, что их  обоих заключили в тюрьму несправедливо.

- Я во  сто крат более достоин сожаления,  чем вы, - говорил Простодушный. - Я родился свободным, как воздух, и дорожил в жизни только  этой свободой и предметом  моей любви; их у меня отняли. И вот оба мы в оковах, не  зная и не имея возможности  спросить, за что. Двадцать лет  прожил я гуроном. Их называют варварами, потому что они мстят врагам, но зато они никогда не притесняют друзей. Стоило мне вступить на французскую землю, как я пролил кровь за нее; я, быть может, спас целую провинцию - ив награду ввергнут в эту усыпальницу живых, где без вас умер бы от бешенства. Выходит, в этой стране нет законов? Здесь можно осудить человека, не выслушав его... В Англии так не бывает. Ах, не с англичанами мне следовало сражаться! Так его нарождавшаяся философия не могла укротить натуру, чье наипервейшее право было поругано, и не преграждала путь праведному гневу. Его товарищ не перечил ему. Разлука всегда усиливает неудовлетворенную любовь, а философия не способна ее умалить. Простодушный говорил о своей дорогой Сент-Ив так же часто, как о морали и метафизике. Чем более очищалось его чувство, тем крепче он ее любил. Он прочитал несколько новых романов. Только в очень немногих нашел он изображение своего душевного состояния. Он чувствовал, что в его сердце скрыто больше, чем во всех прочитанных им книгах.

- Ах, - говорил  он, - все эти писатели отличаются  только остроумием и мастерством!

Добрый священник-янсенкст незаметно стал поверенным его нежной любви. В былые времена любовь была знакома ему только как грех, в котором каются на исповеди. Теперь он научился видеть в ней чувство не только нежное, но и благородное, способное и возвысить и смягчить душу, а порою даже породить добродетель. В конце концов совершилось настоящее чудо: гурон обратил на путь истинный янсениста.

Глава пятнадцатая. ПРЕКРАСНАЯ СЕНТ-ИВ НЕ СОГЛАШАЕТСЯ НА ЩЕКОТЛИВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Итак, прекрасная Сент-Ив, преисполненная еще большей нежности, чем ее возлюбленный, отправилась к г-ну де Сен-Пуанж в сопровождении приятельницы, у которой жила, - обе укрытые вуалями. Первый, кого увидела она в дверях, был ее брат, аббат де Сент-Ив, выходивший оттуда. Она оробела, но набожная приятельница успокоила ее.

- Именно  потому, что там говорили о  вас дурно, должны и вы сказать  свое слово. Будьте уверены,  что в здешних краях обвинители  всегда оказываются правы, если  их вовремя не обличить. К тому  же, если предчувствие меня не  обманывает, вы своим видом окажете  гораздо большее влияние, чем  ваш брат самыми убедительными словами.

Стоит лишь немного ободрить страстно влюбленную женщину, и она становится неустрашимой. М-ль де Сент-Ив входит в приемную. Ее молодость, ее чарующая внешность, ее нежные очи, чуть увлажненные слезами, привлекли к ней все взоры. Клевреты помощника министра забыли на миг о кумире власти и начали любоваться кумиром красоты. Сен-Пуанж провел ее в свой кабинет. Речь ее была проникновенна и изящна; Сен-Пуанж был растроган; девушка дрожала, он ее успокаивал.

- Приходите сегодня вечером, - сказал он ей. - Ваши дела заслуживают того, чтобы поразмыслить и потолковать о них на досуге. Здесь слишком много народу и прием посетителей производится слишком поспешно, а мне надо серьезно поговорить с вами обо всем, что касается вас. Затем, воздав хвалу ее красоте и чувствам, он предложил ей прийти к семи часам вечера.

Она явилась  без опоздания. Набожная приятельница сопровождала ее и на этот раз, но осталась в приемной, где занялась чтением "Христианского педагога", меж  тем как Сен-Пуанж и прекрасная Сент-Ив ушли во внутренние покои.

- Поверите  ли, сударыня, - начал он, - что ваш  брат просил меня отдать приказ  о взятии вас под стражу? По  правде говоря, я охотно отдал  бы приказ о высылке его самого в Нижнюю Бретань.

- Увы, сударь, ваши канцелярии, видно, очень  щедры на такие приказы, если  за ними приезжают, как за  пенсиями, из самых глухих углов  королевства. Я очень далека  от намерения хлопотать о подобном  приказе в отношении моего  брата. У меня много оснований  жаловаться на него, но я уважаю  людскую свободу и прошу об  одном - даровать свободу тому, за кого я намерена выйти  замуж. Этот человек, сын офицера,  убитого на королевской службе, уже спас одну из французских  провинций и в будущем тоже  может быть очень полезен Королю. В чем обвиняют его? Как это  возможно, что с ним так жестоко  обошлись, даже не выслушав его  объяснений? Тогда помощник министра  показал ей письма иезуита-шпиона  и коварного судьи.

- Как! Неужели  на свете существуют такие  изверги? Подумать только, меня  хотят насильно выдать замуж  за глупейшего сына этого глупейшего  и к тому же злобного человека. И от подобных наветов зависит  здесь участь граждан! Она упала  на колени и, рыдая, молила  выпустить на волю честного  юношу, который так горячо ее  любит. Состояние, в котором  она находилась, только подчеркнуло  все ее прелести. Она была так  хороша, что Сен-Пуанж, потеряв всякий стыд, намекнул на возможность полного успеха ее ходатайства, если она подарит ему первины того, что бережет для возлюбленного. М-ль де Сент-Ив в ужасе и замешательстве долго притворялась, что ничего не понимает; Сен-Пуанжу пришлось объясниться начистоту. Сдержанное слово, сорвавшееся с уст, породило другое, более откровенное, за которым последовало еще более выразительное. Он предложил ей не только отмену приказа об аресте, но и награду, деньги, почести, выгодные должности, и чем больше обещал, тем сильнее хотел добиться согласия. Упав на диван, м-ль де Сент-Ив плакала, задыхалась, отказывалась верить тому, что слышала. Сен-Пуанж, в свою очередь, упал к ее ногам. Он был недурен собой, и в другом, менее предубежденном сердце не вызвал бы страха. Но м-ль де Сент-Ив боготворила своего возлюбленного и считала, что изменить ему даже ради его пользы было бы настоящим преступлением. Сен-Пуанж продолжал расточать мольбы и обещания. Напоследок голова у него пошла кругом, и он заявил, что это единственное средство извлечь из тюрьмы человека, в чьей судьбе она принимает такое нежное и страстное участие Странный разговор затягивался. Богомолка в приемной, читая "Христианского педагога", бормотала:

"Боже  мой! Что же они там делают  целых два часа? Никогда не  случалось, чтобы монсеньер де  Сен-Пуанж давал кому-нибудь такую долгую аудиенцию. Может быть, он отказал бедной девушке наотрез, а она продолжает его упрашивать?"

Наконец ее приятельница вышла из внутренних покоев, растерянная, онемевшая, погруженная  в глубокие размышления о нравах вельмож и полувельмож, которые так легко приносят в жертву людскую свободу и женскую честь.

За всю  дорогу она не проронила ни слова. Лишь ввернувшись домой, прекрасная Сент-Ив не выдержала и рассказала подруге все. Богомолка принялась размашисто креститься.

- Моя дорогая,  надо завтра же посоветоваться  с нашим духовником, отцом Тут-и-там;  он пользуется большим доверием  у г-на де Сен-Пуанж; у него исповедуются многие служанки из этого дома; он человек благочестивый, доброжелательный и наставляет не только горничных, но и знатных дам. Доверьтесь ему вполне, - я всегда так поступаю, и благодаря этому все идет у меня хорошо. Нам, бедным женщинам, необходимо мужское руководство. Так вот, моя дорогая, завтра же я пойду к отцу Тут-и-там.