Класифікація готелів

- Ну что  ж, - говорит гвардеец, - беда не  велика; пойдем к старшему письмоводителю  господина Александра: это все  равно, что поговорить с ним самим.

Крайне изумленный гурон следует за своим вожатым; они полчаса сидят в тесной приемной.

- Что же  это такое? - недоумевал Простодушный. - Неужели в здешних местах все люди невидимки?

Куда легче  сражаться в Нижней Бретани с  англичанами, чем увидеть в Версале тех, к кому имеешь дело.

Он развеял  скуку, рассказав гвардейцу историю  своей любви. Однако бой часов  напомнил тому, что пора возвращаться к исполнению служебных обязанностей.

Они уговорились  завтра повидаться снова, а пока что  Простодушный просидел в приемной еще  полчаса, размышляя о м-ль де Сент-Ив и о том, как трудно добиться разговора с королями и старшими письмоводителями. Наконец этот важный начальник появился.

- Сударь, - сказал  Простодушный, - если бы, намереваясь  отбить англичан, я стал зря  терять столько времени, сколько  потерял его сейчас, ожидая, чтобы  вы меня приняли, англичане  спокойнейшим образом успели бы разорить Нижнюю Бретань.

Чиновник  был совершенно ошеломлен такой речью.

- Чего вы  домогаетесь? - спросил он наконец. Награды, - ответил тот. - Вот мои бумаги. - И он протянул все свои удостоверения.

Чиновник  прочитал их и сказал, что, возможно, подателю разрешат купить чин лейтенанта.

- Купить? Чтобы  я еще платил деньги за то, что отбил англичан? Чтобы покупал  право быть убитым в сражении  за вас, пока вы тут спокойненько принимаете посетителей? Вам, видимо, угодно посмеяться надо мной! Я желаю получить командование кавалерийской ротой безвозмездно; желаю, чтобы король выпустил мадемуазель де Сент-Ив из монастыря и выдал бы ее замуж за меня; желаю поговорить с королем об оказании милости пятидесяти тысячам семейств, которые я намерен вернуть ему. Одним словом, я желаю быть полезным; пусть меня приставят к делу и произведут в чин.

- Кто вы  такой, сударь, что осмеливаетесь  говорить так громко?

- Ах, так! - воскликнул  Простодушный. - Выходит, вы не  прочли моих удостоверений? Таков,  значит, ваш обычай? Мое имя - Геракл  де Керкабон; я крещеный, стою в гостинице "Синие часы" и обязательно пожалуюсь на вас королю.

Письмоводитель, подобно сомюрцам, решил, что Простодушный не в своем уме, и не придал его словам особого значения. В тот же день преподобный отец де Ла Шез, духовник Людовика XIV, получил письмо от своего шпиона; тот обвинял бретонца Керкабона в тайном сочувствии гугенотам и в порицании иезуитов. Г-н де Лувуа, со своей стороны, получил письмо от вопрошающего судьи, который изображал. Простодушного как повесу, намеревающегося жечь монастыри и похищать невинных девушек.

Простодушный, погуляв по версальским садам, которые  нагнали на него скуку, поужинав по-гуронски и по-нижнебретонски, улегся спать, питая сладостную надежду, что завтра увидит короля, испросит его согласия на брак с м-ль де Сент-Ив, получит по меньшей мере роту кавалерии и добьется прекращения гонений на гугенотов. Он убаюкивал себя этими радужными мечтами, когда в комнату вошли стражники. Они первым делом отобрали у него двуствольное ружье и огромную саблю.

Составив  опись наличных денег Простодушного, его отвезли в замок, построенный  королем Карлом, сыном Иоанна, близ улицы Св. Антония, у Башенных ворот.

Как был  потрясен Простодушный во время этого  путешествия, вообразите сами. Сперва ему казалось, что это сон; он был в оцепенении, но потом вдруг схватил за горло двух своих провожатых, сидевших с ним в карете, выбросил их вон, сам бросился вслед ва ними и увлек за собой третьего, который пытался его удержать. Он упал от изнеможения, тогда его связали и опять усадили в карету.

- Так вот  какова награда за изгнание  англичан из Нижней Бретани! - воскликнул он. - Что сказала бы  ты, прекрасная Сент-Ив, если бы увидела меня в этом положении!

Подъезжают наконец к предназначенному ему жилью и молча, как покойника на кладбище, вносят в камеру, где ему предстоит отбывать заключение. Там уже два года томился некий старый отшельник из Пор-Рояля по имени Гордон.

- Вот, привел  вам товарища, - сказал ему начальник  стражи. И тотчас же задвинулись  огромные засовы на массивной  двери, окованной железом. Узники  были отлучены от всего мира.

Глава десятая. ПРОСТОДУШНЫЙ ЗАКЛЮЧЕН В БАСТИЛИЮ С ЯНСЕНИСТОМ

Гордон был  ясный духом и крепкий телом  старик, обладавший двумя великими талантами: стойко переносить превратности судьбы и утешать несчастных. Он подошел к Простодушному, обнял его и сказал с искренним сочувствием:

- Кто бы  ни были вы, пришедший разделить  со мной эту могилу, будьте  уверены, что я в любую минуту  готов забыть о себе ради  того, чтобы облегчить ваши страдания  в той адской бездне, куда мы  погружены. Преклонимся перед  провидением, которое привело  нас сюда, будем смиренно терпеть  ниспосланные нам горести и  надеяться на лучшее. Эти слова  подействовали на душу гурона, как английские капли, которые возвращают умирающего к жизни и заставляют его удивленно открывать глаза. После первых приветствий Гордон, отнюдь не пытаясь выведать у Простодушного, что послужило причиной его несчастья, мягкостью своего обращения и тем участием, которым проникаются друг к другу страдальцы, внушил тому желание облегчить душу и сбросить гнетущее ее бремя; но так как гурон сам не понимал, из-за чего с ним случилась эта беда, то считал ее следствием без причины. Он мог только дивиться, и вместе с ним дивился добряк Гордон.

- Должно  быть, - сказал янсенист гурону, - бог предназначает вас для каких-то великих дел, раз он привел вас с берегов озера Онтарио в Англию и Францию, дозволил принять крещение в Нижней Бретани, а потом, ради вашего спасения, заточил сюда.

- По совести  говоря, - ответил Простодушный, - мне  кажется, что судьбой моей распоряжался  не бог, а дьявол. Мои американские  соотечественники ни за что  не допустили бы такого варварского  обращения, какое я сейчас терплю: им бы это просто в голову  не пришло. Их называют дикарями, а они хотя и грубы, но  добродетельны, тогда как жители  этой страны хотя и утонченны, но отъявленные мошенники. Разумеется, я не могу не изумляться тому, что приехал из Нового Света в Старый только для того, чтобы очутиться в камере за четырьмя засовами в обществе священника; но тут же я вспоминаю великое множество людей, покинувших одно полушарие и убитых в другом или потерпевших кораблекрушение в пути и съеденных рыбами. Что-то я не вижу во всем этом благих предначертаний божьих. Им подали через окошечко обед. Разговор от провидения перешел на приказы об арестах и на умение не падать духом в несчастье, которое может постичь в этом мире любого смертного.

- Вот уже  два года, как я здесь, - сказал  старик, - и утешение нахожу только  в самом себе и в книгах; однако я ни разу не впадал в уныние.

- Ах, господин  Гордон! - воскликнул Простодушный. - Вы, стало быть, не влюблены в  свою крестную мать! Будь вы, подобно  мне, знакомы с мадемуазель  де Сент-Ив, вы тоже пришли бы в отчаянье.

При этих словах он невольно залился слезами, после  чего почувствовал, что уже не так подавлен, как прежде.

- Отчего  слезы приносят облегчение? - спросил  он. - По-моему, они должны были  бы производить обратное действие.

- Сын мой,  все в нас - проявление физического  начала, - ответил почтенный старик. - Всякое выделение жидкости полезно  нашему телу, а что приносит  облегчение телу, то облегчает  и душу: мы просто-напросто машины, которыми управляет провидение.

Простодушный, обладавший, как мы говорили уже  много раз, большим запасом здравого смысла, глубоко задумался над  этой мыслью, зародыш которой существовал  в нем, кажется, и ранее. Немного  погодя он спросил своего товарища, почему его машина вот уже два  года находится под четырьмя засовами.

- Такова  искупительная благодать, - ответил  Гордон. - Я слыву янсенистом, знаком  с Арно и Николем; иезуиты подвергли нас преследованиям. Мы считаем папу обыкновенным епископом, и на этом основании отец де Ла Шез получил от короля, своего духовного сына, распоряжение отнять у меня величайшее из людских благ - свободу.

- Как все  это странно! -сказал Простодушный. - Во всех несчастьях, о которых мне пришлось слышать, всегда виноват папа. Что касается вашей искупительной благодати, то, признаться, я ничего в ней не смыслю, но зато величайшей благодатью считаю то, что в моей беде бог послал мне вас, человека, который смог утешить мое, казалось бы, безутешное сердце. С каждым днем их беседы становились все занимательнее и поучительнее, а души все более и более сближались. У старца были немалые познания, а у молодого - немалая охота к их приобретению. Геометрию он изучил за один месяц, - он прямо-таки пожирал ее. Гордон дал ему прочитать "Физику" Рого, которая в то время была еще в ходу, и Простодушный оказался таким сообразительным, что усмотрел в ней одни неясности. Затем он прочитал первый том "Поисков истины". Все предстало перед ним в новом свете.

- Как! - говорил  он. - Воображение и чувство до такой степени обманчивы! Как! Внешние предметы не являются источником наших представлений! Более того - мы даже не можем по своей воле составить себе их!

Прочитав  второй том, он уже не был так доволен  и решил, что легче разрушать, чем строить.

Его товарищ, удивленный тем, что молодой невежда  высказал мысль, доступную лишь искушенным умам, возымел самое высокое мнение о его рассудке и привязался к нему еще сильнее.

- Ваш Мальбранш, - сказал однажды Простодушный, - одну половину своей книги  написал по внушению разума, а  другую - по внушению воображения и предрассудков.

Несколько дней спустя Гордон спросил его:

- Что же  думаете вы о душе, о том, как складываются у нас представления, о нашей воле, о благодати и о свободе выбора?

- Ничего  не думаю, - ответил Простодушный. - Если и были у меня какие-нибудь мысли, так только о том, что все мы, подобно небесным светилам и стихиям, подвластны Вечному Существу, что наши помыслы исходят от него, что мы - лишь мелкие колесики огромного механизма, душа которого - это Существо, что воля его проявляется не в частных намерениях, а в общих законах. Только это кажется мне понятным, остальное- темная бездна.

- Но, сын  мой, по-вашему выходит, что и грех - от бога.

- Но, отец  мой, по вашему учению об  искупительной благодати выходит  то же самое, ибо все, кому  отказано в ней, не могут  не грешить; а разве тот,  кто отдает нас во власть  злу, не есть исток зла? Его наивность сильно смущала доброго старика; тщетно пытаясь выбраться из трясины, он нагромождал столько слов, казалось бы, осмысленных, а на самом деле лишенных смысла (вроде физической премоции), что Простодушный даже проникся жалостью к нему. Так как все, очевидно, сводилось к происхождению добра и зла, то бедному Гордону пришлось пустить в ход и ларчик Пандоры, и яйцо Оромазда, продавленное Ариманом, и нелады Тифона с Озирисом, и, наконец, первородный грех; оба друга блуждали в этом непроглядном мраке и так и не смогли сойтись. Тем не менее эта повесть о похождениях души отвлекла их взоры от лицезрения собственных несчастий, и мысль о множестве бедствий, излитых на вселенную, по какой-то непонятной причине умалила их скорбь: раз кругом все страждет, они уже не смели жаловаться на собственные страдания.

Но в ночной тишине образ прекрасной Сент-Ив изгонял из сознания ее возлюбленного все метафизические и нравственные идеи. Он просыпался в слезах, и старый янсенист, забыв об искупительной благодати, и о СенСиранском аббате, и Янсениусе, утешал молодого человека, находившегося, по его мнению, в состоянии смертного греха.

После чтения, после отвлеченных рассуждений  они начинали вспоминать все, что  с ними случилось, а после этих бесцельных разговоров снова принимались  за чтение, совместное или раздельное. Ум молодого человека все более развивался. Он особенно преуспел бы в математике, если бы его все время не отвлекал от занятий образ м-ль де Сент-Ив. Он начал читать исторические книги, и они опечалили его. Мир представлялся ему слишком уж ничтожным и злым. В самом деле, история - это не что иное, как картина преступлений и несчастий. Толпа людей, невинных и кротких, неизменно теряется в безвестности на обширной сцене. Действующими лицами оказываются лишь порочные честолюбцы. История, по-видимому, только тогда и нравится, когда представляет собой трагедию, которая становится томительной, если ее не оживляют страсти, злодейства и великие невзгоды. Клио надо вооружать кинжалом, как Мельпомену. Хотя история Франции, подобно истории всех прочих стран, полна ужасов, тем не менее она показалась ему такой отвратительной вначале, такой сухой в середине, напоследок же, даже во времена Генриха IV, такой мелкой и скудной по части великих свершений, такой чуждой тем прекрасным открытиям, какими прославили себя другие народы, что Простодушному приходилось перебарывать скуку, одолевая подробное повествование о мрачных событиях, происходивших в одном из закоулков нашего мира. Тех же взглядов держался и Гордон: обоих разбирал презрительный смех, когда речь шла о государях фезансакских, фезансагетских и астаракских. Да и впрямь, такое исследование пришлось бы по душе разве что потомкам этих государей, если бы таковые нашлись. Прекрасные века Римской республики сделали гурона на время равнодушным к прочим странам земли. Победоносный Рим, законодатель народов, - это зрелище поглотило всю его душу. Он воспламенялся, любуясь народом, которым в течение целых семи столетий владела восторженная страсть к свободе и славе. Так проходили дни, недели, месяцы, и он почитал бы себя счастливым в этом приюте отчаянья, если бы не любил.

По своей  природной доброте он горевал, вспоминая  о приоре храма Горной богоматери и о чувствительной м-ль де Керкабон. "Что подумают они, - часто размышлял он, - не получая от меня известий? Разумеется, сочтут меня неблагодарным!"